Одна лошадиная сила - Стрелкова Ирина Ивановна - Страница 19

У себя в номере одетая в дорогу Вера Брониславовна раздаривала на прощанье сотрудницам гостиницы разные мелочи: салфеточки, платочки. Ее отъезд, как и приезд, всегда вызывал общее приятное волнение.

— Если буду жива, через год опять увидимся, — говорила она. — А вы пишите, не забывайте. Если что нужно, не стесняйтесь, напишите.

— Непременно приезжайте на будущий год! — просили ее все от души. Кое-кто из женщин прослезился.

Постучавшись в дверь как бы лишь для проформы, вошел, не снимая кепчонки, с видом своего человека оживленный Спартак Тимофеевич:

— Лошади поданы! Я на минутку за своими вещичками — и в путь!

Поддерживаемая с обеих сторон, Вера Брониславовна вышла из номера. Позади дежурная несла шотландский плед и трость. Процессия направилась к лестнице.

Навстречу, шагая через две ступеньки, поднимались торжествующие Юра и Толя. Они только что одержали победу над Колосковым: доказали свое право продолжать работу согласно договору. Мимо старой дамы победители прошли с издевательскими ухмылками на молодых тугих физиономиях.

Никто из ее спутниц не догадался, в чем дело, но Вера Брониславовна все сразу поняла:

— На минутку! Мальчики, вернитесь!

В несколько прыжков они спустились к ней, нисколько не боясь неминучей слезливой старушечьей жалобы. Однако старая дама одарила их лучшей из улыбок.

— Я на вас не в обиде. Молодость всегда права. Не так ли? — и, не дожидаясь ответа, двинулась вниз, увлекая за собой всю процессию.

Юра и Толя остались стоять на лестнице.

— Один — ноль в ее пользу! — изрек Толя.

Володя наблюдал всю эту сцену снизу, с диванчика в вестибюле, и оценил по достоинству: «Ай да Вера Брониславовна!»

Он рванулся ей навстречу и поздоровался по-школьному, он это заранее прорепетировал:

— Здрасьте, Вера Брониславовна! — и даже головой мотнул.

Она ему обрадовалась непритворно.

— Как хорошо, что вы пришли меня проводить! Именно вы! Я ведь знаю ваше ко мне суровое отношение. Вы не прощаете мне даже самые простительные женские слабости. И вот за это я вас особенно люблю. Вы, Володя, чем-то напоминаете мне Вячеслава Павловича. — Она протянула унизанную перстнями руку и заботливо поправила ему галстук. — Вы… только, пожалуйста, не обижайтесь… вы, Володя, замечательно провинциальны! Поверьте, это очень высокая похвала. Русская провинция дает человеку прочные корни. Так говорил Вячеслав Павлович…

Володе пришлось взять ее под руку и вести к машине.

— Я вас очень прошу, — продолжала сердечно Вера Брониславовна, — не отменяйте вечера в голубой гостиной. Вы скажете слово о Вячеславе Павловиче. Я в вас верю. И не забывайте каждый вечер приносить в гостиную букет белой сирени.

Володя видел у себя на рукаве старушечьи пальцы с распухшими суставами, острые алые коготки, дорогие перстни. Его обдавал мерзкий запах французских духов — одна склянка за его почти месячную зарплату! — и он думал только о том, как от всего этого ненавистного поскорее избавиться.

Но, избавившись, тут же сам напросился проводить Веру Брониславовну и сел впереди, рядом со Спартаком Тимофеевичем.

Прощание Веры Брониславовны с подоспевшей Ольгой Порфирьевной заняло еще пять минут. Тем временем на заднем сиденье «Москвича» был расстелен плед — чтобы путешественница не замерзла дорогой.

С самолетным ревом «Москвич» рванул с места и покатил, оставляя позади струю синего дыма. Дядя Вася с полквартала бежал за машиной с криком: «Дроссель! Дроссель!» — непонятным для пешеходов. Вернувшись к гостинице, дядя Вася на все охи и ахи провожавших женщин ответил флегматично:

— Ничего опасного. Ну перекачает бензина, только и всего. Как-нибудь доедет. Такие крупных аварий не делают. Максимум в кювет завалится. А чтобы всю машину в лепешку? Да никогда!

Утешив женщин, дядя Вася постоял, подумал и — делать нечего! — пошел искать Фомина, чтобы сообщить ему, какую заботу об отъезжающем проявила тетя Дена. Вот они как дружно действуют, сектанты!

О Фомине думала, глядя вслед синему «Москвичу», и Ольга Порфирьевна. Ее опять охватило тревожное, гнетущее предчувствие. Нет, эта поездка добром не кончится! Что-то должно непременно случиться. Из гостиницы звонить в милицию не хотелось. Ольга Порфирьевна поспешила к себе в музей.

…Володя еще загодя наметил, что попросит остановить машину на пятом километре, где шоссе взлетает на холм. Там он посоветует Вере Брониславовне кинуть прощальный взгляд на Путятин.

Рядом с ним Спартак Тимофеевич философствовал на вечные темы:

— В Путятине все улицы разбиты, годами не ремонтируются, а выедешь за город — асфальт целый, глядите — лоснится! В городе мосты через речку старые, деревянные, а за городом через железную дорогу построен великолепный виадук… И так, знаете ли, всюду… Въезжаешь в город — прощайся с гладким асфальтом…

Вера Брониславовна вовремя подавала восхищенные реплики, и Спартак Тимофеевич исполнялся уверенности, что сегодня он на редкость красноречив, умен и обаятелен. А машину ведет — залюбуешься. Правда, вскоре Спартак Тимофеевич заметил, что забыл задвинуть на место одну из рукояток на панели, но и это не испортило ему настроения! Он затолкал ладонью подсос, мотор перестал реветь, перешел на тонкое жужжание. Машина покатила веселей, разговор делался интересней.

Володю после километрового столба с цифрой «4» одолела нервная дрожь. Машина шла на подъем.

Наверху автодорожники оборудовали смотровую площадку с ротондой на кургузых толстеньких колоннах.

— Остановитесь, пожалуйста, — попросил Володя, — Вера Брониславовна хочет полюбоваться. Отсюда открывается прекрасный вид.

Спартак Тимофеевич лихо притормозил у самых ступенек, ведущих к ротонде.

— Володя, вы чудо! — восхитилась Вера Брониславовна. — Но удобно ли задерживаться здесь из-за меня? Я ведь дала себе слово не обременять Спартака Тимофеевича лишними просьбами.

— Что вы! Что вы! — возразил тот. — Конечно, полюбуйтесь.

Володя подал руку старой даме и повел ее вверх по шершавым бетонным ступеням, обрамленным с обеих сторон бетонными шарами, выкрашенными голубой масляной краской. Обернувшись, он увидел, что Спартак Тимофеевич остается пока внизу, открыл капот и что-то там ощупывает с озабоченным видом.

— Я все знаю! — Володя крепче взял ее под руку. — Портрет у вас. Я видел ваши вещи, когда их укладывали в багажник. Портрет в большом чемодане.

Она тяжело дышала от нелегкого для нее подъема, а он все говорил, говорил…

— Вы ее ненавидите, я знаю! Вы придумали, будто бы она искала скандальной славы. Это неправда. Я уверен, что ее возмутили выдумки газетных репортеров и дешевый вымысел бездарного критика, охотно подхваченный публикой. Она решила, что скандальные слухи муссирует Пушков. Вот причина их ссоры. Ну, и, наверное, она его не любила. Но что теперь докажешь! Ничего… — Володя чувствовал, что старая дама все тяжелее опирается о его руку. — Верните «Девушку в турецкой шали», — потребовал он, понижая голос. — Я знаю, как вы ее вынесли из музея. То есть, конечно, не вынесли, а сбросили, да? Вы остались одна в зале, никого поблизости не было — вы прошли в голубую гостиную, открыли балконную дверь… Так? Под балконом растет сирень, картина упала в кусты. Вы ведь любите гулять перед сном? Вы пришли и унесли картину к себе в номер. Так? — Он отпустил локоть Веры Брониславовны.

Они остановились лицом к лицу в ротонде. Внизу раскинулся город, над ним возвышался на холме обнесенный крепостными стенами монастырь. Речка, обогнув монастырь, поворачивала к мрачным красно-черным корпусам Путятинской мануфактуры.

— Верните картину! — властно сказал Володя. — Верните, и я никому не выдам. Даю честное слово.

Вера Брониславовна, прищурясь, глядела на лежащий внизу Путятин, будто что-то искала среди крыш и макушек деревьев. Володя ожидал, что сейчас она станет изворачиваться и, быть может, заплачет, но она спросила жестко и деловито:

— Как вы собираетесь объяснить там? — Она показала в сторону города.