По ту сторону холма - Славин Лев Исаевич - Страница 2

– Губерт! – крикнул кузнец. – Хватит прохлаждаться, пошли работать.

Слижюс сказал недобрым голосом:

– Минуточку.

Слижюс вспыльчив. Он считал это крупнейшим своим недостатком и боролся с ним. Когда он понижал голос и начинал медленно чеканить слова, друзья переглядывались. Его подчеркнутое спокойствие было не чем иным, как замаскированной яростью.

Он повернулся к Виткусу и сказал тихо, но веско:

– Иозас, ты проводишь Антанаса в поликлинику.

– Да ну тебя с твоими провожатыми! – буркнул Нарбутас. – Сам дойду.

Слижюс сдержал улыбку. Прием сыграл: всегда нужно запросить немножко с лихвой – получится точь-в-точь. Слижюс не мог знать, что Нарбутаса только что опять кольнуло в грудь.

Виткус вынул из нагрудного кармана пузырек.

– Возьми-ка, Антанас, с собой. Водичка подходящая: камфара с валерьянкой. По дороге в случае чего…

– В случае чего, – огрызнулся Нарбутас, – я хвачу кружку пива.

Подчеркнуто молодцеватой походкой кузнец зашагал к воротам. По дороге он остановился и крикнул:

– Завком когда?

– В шесть. С активом. Ты успеешь. Приходи, будет жарко, – отозвался Копытов.

Нарбутас кивнул и пошел, стараясь держаться с преувеличенной прямизной.

Друзья посмотрели ему вслед.

Копытов покачал головой. Он был непривычно серьезен.

Слижюс спросил:

– Что? Думаешь, старик сработался?

Виткус вяло замурлыкал:

– Старость есть старость…

Копытов прервал его:

– С нашей кузней…

Он не докончил, махнул рукой и пошел в цех.

Слижюс нахмурился. Это был упрек ему как парторгу. А что он мог сделать? Старая кузня осталась неизменной со времен буржуазной Литвы. Скоро ее сменит новый цех. Но как скоро?…

Слижюс посмотрел в дальний угол двора, где строили новую кузню. Обширный травянистый пустырь был охвачен отовсюду невысоким заборчиком. Стены были где по колено, а где по щиколотку.

Каменщик в бумажной шапочке, тихонько посвистывая, шлепал раствором по кирпичам и неспешно выкладывал стенку.

Посреди пустыря плашмя лежал пневматический молот, прикрытый рогожей. Он был похож на спящего могучего зверя вроде бегемота.

На него присела девушка. Она склонилась над ведром и размешивала раствор. При этом она напевала песенку. Рядом стоял Губерт и, посматривая на девушку, безмятежно курил. Все его юное долговязое существо выражало явное наслаждение неожиданным бездельем.

Эта идиллическая картина, видимо, окончательно вывела из себя Слижюса. Он процедил сквозь зубы крепкое словечко и пошел к себе в цех.

Высокая, светлая токарная была заполнена негромким жужжанием станков. Цех был новенький, и все здесь блистало опрятностью и индустриальным изяществом.

Слижюс подошел к станку. Это был оливковый красавец, грузный и мощный, как зубр. Повинуясь Слижюсу, он деликатно засвиристел. Тоненькая стружка поползла из его могучего зева, виясь бесконечной спиралью.

Иногда Слижюс нажимал кнопки, снимал блестящую сине-стальную деталь, менял резцы и снова пускал станок, а перед глазами у него все стояло маленькое, сильное, вдруг обмякшее тело Нарбутаса и то, как они тащили его из дымных пределов старой кузни.

В поликлинике Нарбутаса прежде всего повели в кабинет, набитый диковинными приборами. Здесь были высокие клетки, вроде попугайных, но с человеческий рост. Стояли аккуратные ящики цвета слоновой кости, обвешанные резиновыми присосами и коленчатыми рычагами, похожими на конечности воображаемых марсиан. Больные взирали на все это почтительно и с верой.

Но кузнец оставался равнодушным. Он делал все, что от него требовали, – садился и ложился, дышал и не дышал, засучивал рукава и штанины, обнажал грудь и возлагал на себя влажные тряпки с электродами. Он не задал ни одного вопроса, как это обычно делают больные, а молча подчинялся, презрительно помаргивая ресницами.

Потом его посадили у дверей с надписью «Терапевтический» и сказали, чтобы он ждал вызова. Он скрестил руки на груди и посматривал по сторонам все с той же враждебной насмешливостью.

Все здесь оставалось для него странным и неприятным. И безжизненная белизна стен, и люди со скучными и встревоженными лицами, сидевшие в очереди к врачам, и сами врачи с их накрахмаленными ермолками, со свисавшими на грудь резиновыми трубками фонендоскопов, с блестящими металлическими дисками на лбу, делавшими их похожими на цирковых фокусников или на сказочных колдунов.

Все это, а особенно аптечная вонь, пропитавшая воздух, не только было чуждо никогда не болевшему Нар-бутасу, но и возбудило в нем мучительные воспоминания. Да, и эти люди, и этот въедливый запах, и эти врачи с их пугающе озабоченными лицами – все это было вокруг него много лет назад, когда он сидел в больнице у постели умирающей молодой жены…

Нарбутас встал и подошел к окну.

Над рекой шелестели липы. Нерис быстро катила светлые воды среди крутых зеленых откосов. Высокий юноша сидел на скамье под деревом, мечтательно закинув лохматую голову. Попискивая, носились стрижи. От дальнего берега отвалил паром и медленно пополз поперек реки. Проплыла длинная шестивесельная гичка. Нарбутас узнал цвет спортивного общества «Жальгирис». Чистое удовольствие смотреть на эти молодые, гибкие тела, которые мерно сгибались и разгибались, вынося весла и снова четко и сильно врезая их в воду.

Из кабинета, хлопнув дверью, вышла молоденькая медсестра. Она сказала повелительно:

– Гражданин больной! К доктору Стубра!

Нарбутас оглянулся, чтобы увидеть, к кому обращаются.

Девушка повторила еще строже:

– Я вам говорю, гражданин больной!

– Мне? – спросил глубоко удивленный Нарбутас.

И, как ни тяжело ему было сейчас, он, поддавшись врожденной насмешливости, сказал:

– Можете называть меня просто: гражданин покойник.

– Гражданин больной, не позволяйте себе… – сказала девушка обиженно.

Доктор Стубра, рослый старик с седыми кудрями вокруг красного грубого лица, одобрительно посмотрел на атлетический торс Нарбутаса и сказал:

– Молодцом! Живота нет.

Нарбутас слегка пожал плечами: у кого же это он, интересно, в горячем цехе видел живот!

Врач посмотрел пленку кардиограммы, подняв ее на свет против окна. Удовлетворенно мотнул головой. Потом заглянул в разные бумажки и сказал:

– Что ж, ничего… И давление приличное. Прилягте, пожалуйста.

Он долго выслушивал Нарбутаса, передвигая холодную мембрану по обширной груди кузнеца, мял живот под ребрами.

– В данный момент не обнаруживаю ничего угрожающего, – заявил он, отвалившись наконец от Нарбутаса. – Можете успокоить ваших друзей. Они только что опять звонили с завода.

Нарбутас вздохнул с облегчением. Теперь доктор Стубра казался ему удивительно симпатичным и красивым.

– Значит, ничего?

Он переспросил просто для того, чтобы доставить себе удовольствие еще раз услышать эти приятные слова.

Врач не отвечал. Он усердно строчил в толстой тетради, а потом на узких длинных полосках бумаги.

– Я вам, голубчик, все распишу. Щадящая диета. Никаких супов. Ничего жареного. На ночь не есть. Не курить…

– Я не курю, – радостно вставил Нарбутас.

Доктор Стубра продолжал, склонив над бумагой свое топорное лицо, окаймленное артистической шевелюрой:

– …небольшая прогулка перед сном. Ни в коем случае не утомляться. Вы, – он поднял глаза, – вы кем там на заводе?

– Я, доктор, кузнец. Я, значит…

– Кузнечную работу придется оставить. Легкие паровые куриные котлетки…

– Оставить? – переспросил потрясенный кузнец.

– Ну, – сказал врач, – какую-нибудь там легонькую работенку вы можете выполнять.

Нарбутас смотрел на него с ужасом: понимает ли этот медик, что он говорит?

– Доктор, – спросил Нарбутас тихо, – какая у меня болезнь? Говорите прямо, не бойтесь. Мы с вами мужчины…

Стубра улыбнулся, сверкнув не по летам молодыми зубами.

– Бог с вами, голубчик. Ваша болезнь называется: возраст. Вам нужно прежде всего хорошенько отдохнуть. Лучше всего в санатории. Знаете, там и процедурки…