Невские берега (СИ) - "Арминьо" - Страница 2

2т

На собрание он, конечно, пришел. Правда, опоздал. Набилась полная комната народу, все жаждали крови. Девочки-активистки шептались и нервно позевывали, как гончие, которым вот-вот скажут «ату!». Косички, юбочки, дешевый дезодорант. Бляди. Я  сидел около учительского стола и таращился в стенку, на портрет В.И. Спать хотелось дико, я мерз, глаза  драло.

Ниночка сидела за столом, тискала пальцы. Жидкие крашеные волосенки и подступающий климакс. Шерстяной костюмчик. Я понял, что меня сейчас вывернет, и стал вспоминать девочек из папиного журнала. Стало еще хуже.

Тут пришел этот, и все на него кинулись. За два дня Ниночка накрутила себя до небес, так что дело начало оборачиваться дыбой и костром. Ну по меньшей мере выговором в личное дело. Она, конечно, ждала каких-нибудь извинений, но он просто стоял посреди класса и смотрел в пол. Руки за спину заложил, белогвардеец на допросе, тоже мне. Губы сжал совсем уж в линию, брови свои белесые сдвинул. Спасибо, белую рубашку не надел.

Ниночка зашлась совсем, я вздохнул, попросил слова и полез на бочку. Это, ебена Матрена, была моя лучшая речь за последний год. То есть я готовил не ее. Но как-то так вышло.

«Надо отнестись с пониманием», «сложная ситуация», «мы, как комсомольцы, должны поддержать товарища, взять его на поруки».

Этот только стоял и морщился.

Я окончательно слетел с катушек и льстиво пообещал Ниночке чуть ли на нем не жениться и лично присматривать за моральным обликом, только бы этого белогвардейского недобитка отпустили уже с миром. Потому что еще немного - и я бы там все облевал. Потому что с утра выпил стакан папиного коньяку. Потому что не спал, ага.

Короче, дело кончилось устным выговором диссиденту-рецидивисту Сашеньке Гонтареву и моим пламенным обещанием следить, чтобы он больше никогда-ничего до конца года. Ни капли в рот, ну и так далее.  Все зааплодировали. Я вздернул подбородок и обвел аудиторию фирменным комсомольским взглядом. Девочки в этом месте обычно писают кипятком.

Знаете, что сделал этот? После окончания экзекуции вместо “спасибо” он отодвинул меня плечом и вышел. Я пошел следом, чтобы договориться о дальнейшем, а он оглянулся и говорит:

- Кто тебя просил?

Я даже как-то растерялся.

- Прости?

- Бог простит! Ты почему лезешь в мою жизнь и кто дал тебе такое право?

Он, похоже, здорово разозлился.

Я в его присутствии вечно чувствую себя идиотом. Закусил губу, глазами захлопал, как Ниночка, епрст.

- Ну извини, что спас твою задницу, - говорю.

- Не требовалось!

Я опять не нашелся, что сказать, а он развернулся и пошел себе по коридорчику. Потом набежали одноклассники, надо было делать лицо, я его и делал – это не очень сложно. С детства обучен. Я только одного не понимаю – что он так взбесился-то?

  2а

Вечером накануне Вианыч вправил мне мозги. Сделал он это, по обыкновению своему, с великой нежностью киянкой и зубилом. Увидя, что я разваливаюсь на куски прямо на занятии, он спросил, что не так с девкой. Я кратко объяснил ему, что девка оказалась несколько не в моем вкусе, но принуждала слиться с ней в экстазе, и теперь за угрозу расфигачить школьное имущество казенной табуреткой мне светит расстрел и лялямба. Вианыч объявил мозгоправительный перекур и почти без мата как-то донес до меня, primo, что я идиот и должен богу свечку, что в школе розги отменили; secundo, что цыпа накосячила еще хуже меня - и только это дело и спасает, потому как никто в здравом уме не понесет по инстанциям, что по инициативе учителя дети оставались без надзора в запертом помещении; и наконец, tertio, что на собрании я должен быть тише воды ниже травы, молчать, кивать и стоять с покаянной рожей. Перед цыпой извиниться, вообще дать возможность все замять и загладить - и не выеживаться больше, блин. Ну хоть пару месяцев. Потому что учитель, епта, тоже человек, даже если говенный, а наш брат-музыкант - он и так завсегда во всем грешен. После чего перекур закончился, я довольно сносно отлабал свое упражнение, а потом Вианыч сказал, что есть у него и хорошая новость в потоке мутного говна, переполняющего скудное русло реки нашей жизни. Например, что он намерен купить себе новый бас: ему сорока принесла на хвосте, что некий имярек (имя он назвал, мне оно ничего не сказало, но очевидно я должен был умереть на месте) продает свой распроохуительный “фендер”, родной, бля буду, с родными звучками, с жестким кофром. И в придачу отдает комбарь. По этому поводу Вианыч намерен расстаться с черной “ямахой”. А в списке возможных претендентов на оную я первый, если оно мне надо. Так что я могу порадоваться, что у меня будет свой собственный инструмент, а не говноурал, который от мотоцикла ИЖ отличается только тем, что его настроить сложнее. А если оно мне рогом не уперлось, то я хотя бы должен порадоваться за учителя, который с “фендером” покажет мне, убогому, что такое звук, от которого кончают королевы. Когда Вианыч говорит, я чувствую себя впечатанным в стенку эпической мощью его речи, и поэтому, чего уж там, подражаю ему во всем, как дворняжка Д’Артаньяну. Собственно, собачьи деньги и были нужны на покупку баса, только я думал, что придется ловить удачу по комиссионкам или униженно просить Вианыча посодействовать в поисках. А тут… его черная “ямаха”. Из рук в руки! Я настолько охренел, что даже забыл о завтрашнем собрании. Сказал, что это теперь моя “ямаха”, а деньги даже есть. В виде исключения. Год мороженку не кушал и скопил…

На следующий день в школе все ходили мрачные. Савёлыч хлопнул меня по плечу и сказал, что я мужик и мне уважуха, а Ниночка может хоть на немецкий крест порваться. Гранд с утра какой-то встопорщенный, на меня время от времени посматривает - чтоб не удрал. Я понимаю: это как готовишь пиршество, колпак накрахмалил, гостей назвал, все в ажуре - а в последний момент гвоздь программы, жареный поросеночек, вскакивает с блюда и - хрю-хрю! - удирает в пампасы. И сидишь ты как дурак, с одним гарниром, скучаешь без жаркого. Но Вианыч на сей счет мне строго сказал: никакого саботажа. Терпи, коль виноват, а то хуже будет.

После уроков я пошел в наш веселый парадняк покурить перед праздником. Там никого не было, и даже как-то стало опять тоскливо. А когда я вернулся, прополоскав рот в сортире, чтоб не так куревом разило, все уже были в сборе, весь наш актив. Ниночка старательно глядела в пространство, разумные девы морщили носики, а маленький креольчик пялился на портрет Лукича и был готов подносить Ниночке лавровишневые капли при первом мановении. Я вспомнил наказ Вианыча, принял смиренный вид и встал в позу крайнего позора. Ясное дело, первой в кадриль пошла Ниночка. По одному ее голосу я понял, что Вианыч был прав на все сто. Ниночка так на меня нападала, так старалась воздействовать на мою совесть и упирала на страдания несчастной цыпы, что стало ясно: сейчас она плавно выведет все на извинения - мне предоставят слово, я побычу для порядка и выдавлю крупицы искреннего раскаяния. Я даже знал, в чем перед ней извиняться, чтоб было честно. Все же тварью называть ее не стоило. Все мы, конечно, твари, но вежество забывать не след. Девы тоже добавили - мне припомнили и неопрятный внешний вид, и опоздания, и что такое с тобой случилось, Гонтарев, ты же был совсем другим! Лукич с портрета глядел с хитрым прищуром. Однажды я и вправду чуть не допрыгался, и тогда все было… ну, мягко говоря, совсем не так. Тогда никаких собраний не было. И Ниночке слова не давали, она только сидела в углу и серела на глазах. Но в последний момент, когда Ниночка взяла краткую паузу перед самой пронзительной нотой в своей арии, вдруг с места поднялся гранд, Ниночкин паж и придворный краснобай. Он вздохнул - и его буквально понесло. Вздрогнули от неожиданности все, особенно Ниночка. Он нес какую-то мутную херню про “надо понять, пожалеть”, “мы же призваны перевоспитывать, а не карать”, “сложная ситуация”...  Под конец он поставил вопрос так, что чуть не лично берется за меня отвечать, поклялся, что я буду паинькой, ну и вообще. Я не знаю, что там с королевами, но наши комсомолки точно обкончались, они смотрели на гранда расширенными зрачками и завороженно покачивались под напором интернационального пафоса. Глаза сияют, черные волосы небрежно отброшены, смуглая рука, белая рубашка… и бла-бла-бла… комиссар, забыв все обиды и оскорбления, бросился на выручку заблудшей овцы! Какой он Тимурчик - он долбаный Рубен Ибаррури!.. Сраный Фидель Кастро из 9 “А”. Я, честно говоря, сперва охуел, потом до меня постепенно дошло, что у меня за трудная ситуация. Это он про Макса, что ли? Или про Инку? Да какое… его свинячье комиссарское дело!  Чтобы не заорать на него матом прямо в классе, я закрыл глаза и начал считать до ста. Раз, два, три, четыре… До ста, сука, до ста!.. а истерики потом катать будешь...