Невские берега (СИ) - "Арминьо" - Страница 13

- Э, комиссар, у тебя часом не температура опять?

- Иди в жопу, -  с достоинством ответствовал я и пошел в его комнату, где рухнул на Сашкину девичью кровать мордой вниз и немедленно заснул.

Не знаю, сколько я спал, но, когда разлепил глаза, за окном уже было темно, светил фонарь. Кто-то, ну кто - Сашка, наверное, - накрыл меня пледом. Я угрелся и поэтому спал так долго. Я сел, потер лицо и вздохнул. В соседней комнате работал телевизор, должно быть, Сашкина мама пришла. Надо бы выйти поздороваться, представиться, но я вместо этого прислонился спиной к стене и плотнее закутался в плед. Мне было сонно и хорошо, истерика эта смеховая прошла. Я лениво перебирал в мыслях события дня, потом природа все-таки взяла свое, я сполз с койки, пригладил волосы и вышел. Поздоровался с госпожой Гонтаревой, она взглянула на меня вроде бы благосклонно. Я не стал включать комсомольского активиста, просто представился и пошел себе в сортир. Я тут уже все выучил, и даже смешно вспомнить, как шарахался раньше от коммунальных подробностей, - чисто девочка-институтка. Потом сунулся на кухню, оттуда доносилось звяканье и тянуло шоколадом или какао. Сашка что-то химичил на плите, в медной джезве, рядом валялась фольга.

- О, как изысканно! - вяло возрадовался я. - Предаешься порокам аристократии? Горячий шоколад? А сливки у тебя есть? А пригожая негритянка в переднике и чепце?

- С молочком попьешь. Без негритянок.

Я не нашел в себе сил пикироваться, зевнул, дождался, пока Гонтарев доделает свое зелье, и мы пошли обратно. Сашка поглядывал на меня с беспокойством. Я попробовал шоколад. Вкусно.

- Я у тебя переночую, ага?

- Всегда! - рек мой прекрасный друг.

Я еще умудрился позвонить домой, потом притащился обратно и провалился в полусон, не выпуская кружку из рук. Мир плавно поворачивался вокруг, и где-то на краю моего несчастного сознания взревывал король баньши.

11а

Вот  как, оказывается, просто человеку быть счастливым. Нас отпустили раньше – отменили последние два урока, и это тоже было отлично. Мы шли после школы ко мне домой, Тим веселился от души, осень наконец перестала быть мокрой и грязной, Васильевский остров сиял золотом под ярко-голубым небом. Дома мы собирались хлопнуть кофе - и арбайтен,  меня ждали псы, а ему надо было идти к репетитору. Ржали мы уже как-то почти нездорово, все, что попадалось навстречу, вызывало взрывы гогота, что-то в этой листве явно отдавало наркотой. В какой-то момент мне показалось, что мой комиссар просто пьян, но этого не могло быть - вместе же были всю дорогу! Дома Тим с интересом посмотрел вокруг, протопал к телефону, позвонил своей англичанке и минуты три паясничал в трубку, как мне бы и в голову не пришло. Из разговора я понял только, что никуда он сегодня не пойдет, но отмазку от занятий комиссар придумал просто божественную: объяснил, что безумно влюблен - и у него, типа, свидание. Звонко так объяснил, на весь коммунальный коридор. Ну и еще я понял, что он тут, по ходу, чуть снова не “выхватил”, и если будет известно, где он сейчас вместо английского, мало ему по возвращении не покажется. Наверное, у меня здорово это все отразилось на лице, потому что Тим вдруг резко перестал дурачиться, посмотрел вокруг совершенно непроницаемыми глазами, послал меня в жопу, ушел в комнату и там вырубился, сразу и намертво, буквально сном праведника. Я укрыл его, нацарапал записку, чтоб он меня дождался, и пошел к Еле Ароновне. Раньше не позже.

У Ели Ароновны меня ждала нечаянная радость. Хитрая старуха посмотрела на меня с лукавым видом и сказала, что Левочкины детишки мне тут прислали весточку. Уехала на своем кресле-каталке в комнату, долго рылась, вернулась с плотным конвертом. Я увидел надпись “Саше Гонтареву” и чуть с ума не спрыгнул. Буквы вкривь и вкось, тонкими штрихами… Инка! В конверте лежала открытка, фотография их с Максом на берегу моря, шоколадка и пакет с басовыми струнами. И маленькая записка от Инки. Что-то очень странное меня накрыло - одновременно и дико больно, и дико хорошо. Еля Ароновна смотрела на меня всепонимающе и помалкивала. Я удержался, чтоб не поцеловать конверт, и спросил, нельзя ли, если можно, конечно, передать им что-нибудь тоже? И сколько это будет стоить? А то Инка вот… просит ржаных сухарей... Старуха покачала головой и сказала, что можно, если не тяжелое, вот как раз через пару недель Симочка поедет, она с Левочкой непременно увидится. Сухари… Все они черного хлебушка хотят… Ты, деточка, как раз и успеешь - через две недели приготовь, только немножко, а я ей передам… И лимонадика мне купи, хорошо? Вот денежки! Все это время толстая старая Альма сидела у самой двери и подскуливала. Я прицепил к ошейнику поводок и вышел на улицу. Альма присаживалась через каждые десять шагов, чувствовалось, что ей уже тяжело, и мордочка у нее вся седая. Я в первый раз задумался, как тетя Еля останется без своей псинки. Ну, может, кота заведет. На фотке Инка такая загорелая… За месяц успела. И волосы у нее по ветру развеваются, короткие ее темные перья. А Макс все такой же, похож на задумчивого медведя. Я подумал - и понял: хорошо, что они там. Там все-таки солнце, море, Иерусалим. Ну арабы, конечно, но зато нет такой Галины Петровны. И ни один партийный работник не будет их мордовать только за то, что они евреи. Альма сидела у моих ног, потом встала, одышливо кряхтнула и пошла по асфальтовой дорожке вдоль кустов акации - в булочной ее уже сто лет как знают, с собаками туда нельзя, но это же Елечкина Альмочка!.. Потом я дождался, пока она сделает все свои дела, и отвел ее домой. Утром и вечером с ней гуляет дочка Ели Ароновны, а вот днем я. Мне сперва было стыдно брать у старухи деньги, но Макс сказал, что это нормально, что Еле присылают из Израиля - и это даже своего рода взаимное доброе дело: ты гуляешь ее Альму, а Еля пасет тебя, вроде как сериал у нее такой. А потом по телефону будет про тебя с подругами болтать. Ну я малость и успокоился на предмет грабительства старушек. Если все правда, сегодня Еле Ароновне будет что рассказать: как гойский мальчик Сашенька собрался сушить сухари Левочкиным детишкам, как чуть с конвертом не лобызался… Да пусть уж.

С Жужей тоже все было просто, мы погуляли, я подробно рассказал Ольге Моисеевне, как Жужа покакала, и помчал домой. А когда я пришел, Тим даже не проснулся. Уж не знаю, что там с ним делали в родимом доме, но спать явно не давали, вот он и отрывался. Во сне он был очень спокойным, грустным и казался куда младше. Я аккуратно расчехлил Анитру и стал натягивать отличные витые струны. Серебряные, упругие - подарок друга, который помнит в своем прекрасном благословенном краю, что у нас путевые струны фиг найдешь. И конечно, я насушу им гору сухарей, с перцем и солью. И напишу, что сейчас с “Ондатрами”, и расскажу про Тимура… В конверте еще была земля - красноватая, сухая, колючая. Я ссыпал ее в кожаный мешочек и повесил на груди. Это Инка, мой вечный маленький романтик, прислала горсть Святой земли. “Грамерси, любовь моя!”- подумал я и чуть не рассмеялся, но вовремя вспомнил, что рядом спит Тим.

Наверное, он все же был еще болен, потому что проспал до темноты.  Мама уже довольно давно пришла с работы, я ее предупредил, что у меня гость, но с этой стороны все нормально. Я думал, не надо ли позвонить Сергею Николаевичу, но решил, что сперва стоит спросить об этом Тима. Да и вообще от папаши Славко меня мутило. Хотелось позвонить ему, это правда, но не чтоб утешить касаемо загулявшей кровинушки, а чтоб выстрелить в трубку серебряной пулей. Потом меня осенила отличная идея - пойти и приготовить  какао. Уж и не знаю, что меня так сподвигло, может, Инкина шоколадка? На обертке был нарисован стручок красного перца и какая-то белая треугольная чашка, надпись исключительно квадратными ивритскими буковками. Я заварил свою обычную затируху из “Золотого ярлыка” и бережно покрошил туда четверть плитки. Когда шоколад загустел и покрылся темной корочкой по краю, на кухне объявился призрак сына отца комиссара - я как раз вливал в джезву горячее молоко. Призрак дрожал и покачивался между раковиной и дверным косяком. По крайней мере, слово “откопался” подобало ему больше, чем “пробудился”. Он выжал пару искрометных шуток в духе Ривареса-прототипа, позвонил домой, отпросился и поплелся обратно - отлеживаться. Температуры у него, кажется, уже не было, но ходил он все равно по стеночке. Я сунул ему в руки кружку шоколада с перцем, он попробовал - и чуть не ввинтился туда с головой. И тут же снова уснул, не выпуская кружку из рук. Эх, комиссарище!