Хрустальный мир - Баллард Джеймс Грэм - Страница 17

Дорога сузилась, огибая ведущий к дому склон, но ее спекшаяся корка, словно наст из полуоплавленного кварца, являла собой более заманчивую поверхность, нежели хрустальные зубья лужайки. Ярдов через пятьдесят доктор Сандерс наткнулся на усыпанную драгоценными каменьями гребную лодку, накрепко засевшую в полотне дороги; цепью из лазури она была пришвартована к обочине. Он понял, что идет по небольшому притоку реки и что под настом все еще бежит маленький ручеек. Из-за этого движения поверхность и оставалась здесь гладкой, без напоминавших шпоры шипов, сплошь покрывших лесную подстилку.

Пока он стоял рядом с лодкой, ощупывая кристаллы на ее бортах, к нему, пошатываясь, двинулась по насту огромная четвероногая тварь, наполовину вмурованная в землю; куски решетки из кристаллов свисали с ее головы и шеи, подрагивая, словно прозрачная кираса. Ее челюсти безмолвно заглатывали воздух, она изо всех сил передвигала свои скрюченные ноги, но так и не смогла продвинуться дальше нескольких дюймов от запечатлевшей абрис ее тела полыньи, в которую теперь стекала тонкая струйка воды. Окутанный сверкающим светом, истекающим из его собственного тела, крокодил напоминал сказочное геральдическое животное. Его слепые глаза превратились в огромные кристаллы рубина. Когда крокодил вновь потянулся к нему, доктор Сандерс ударил его по морде — и во все стороны разлетелись сковавшие пасть чудища влажные самоцветы.

Оставив крокодила вновь застывать, доктор Сандерс выбрался на берег и захромал прямо через лужайку к дому, сказочные башни которого смутно проступали над деревьями. Хотя доктор едва переводил дух и был на грани изнеможения, у него возникло какое-то странное предчувствие надежды и чаяний, словно он, как какой-то заблудший Адам, случайно наткнулся на забытые врата в запретный рай.

Из одного из верхних окон за ним наблюдал бородатый мужчина в белом костюме; ружье в его руках смотрело прямо Сандерсу в грудь.

II

ОЗАРЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Зеркала и убийцы

Спустя два месяца, описывая события той поры в письме к доктору Полю Дерену, директору госпиталя для больных проказой в Форт-Изабель, Сандерс писал:

…но более всего изумило меня, Поль, до какой степени я был готов к преображению леса — ко всем этим кристаллическим деревьям, развешенным словно иконы в пронизанных светом пещерах, к драгоценному узорочью листвы в витражных створках окон, сливающихся над головой в единую призматическую решетку, сквозь которую тысячью радуг сверкает солнце, к застывшим в гротескных позах птицам и крокодилам, напоминающим вырезанных из нефрита или кварца геральдических животных, — в самом деле впечатляющим оказалось, до какой степени я принял все эти чудеса, включив их в естественный порядок вещей как часть структуры мироздания. По правде говоря, поначалу я был ошарашен, как и всякий, кто впервые поднимается по Матарре до самого Монт-Ройяля, но после первого шока, вызванного лесом, изумления в первую очередь визуального, я очень быстро постиг суть явления, осознав, что все опасности являлись лишь ничтожной ценой, которую следовало заплатить за тот свет, которым он озарил мою жизнь. В самом деле, по контрасту все вне леса казалось мутным и вязким, выцветшим отражением этого блестящего образа, сомкнувшимся в серую сумеречную зону, напоминающую заброшенное чистилище.

Все это, дорогой Поль, само отсутствие истинного изумления, подтверждает мою убежденность, что этот иллюминированный лес каким-то образом отражает некий более ранний период нашей жизни, быть может, наши врожденные архаические воспоминания о некоем рае наших предков, в котором единство пространства и времени было запечатлено в каждом листике или цветке. Теперь уже всякому ясно, что жизнь и смерть означают в этом лесу отнюдь не то же самое, что в нашем обыденном, обделенном сиянием мире. Здесь мы всегда связывали движение с жизнью и течением времени, но из пережитого в лесу у Монт-Ройяля я вынес, что любое движение неотвратимо ведет к смерти, а время — ее слуга.

Быть может, единственным нашим достижением в роли венца творения явилось то, что мы привнесли с собой разделение пространства и времени. Мы и только мы наделили каждое из них независимым значением, своей собственной, не приложимой больше ни к чему меркой, и эти мерки нынче сковывают и ограничивают нас, словно длина и ширина гроба. Вновь слить их воедино — вот величайшая цель естественных наук, как мы с вами, Поль, могли убедиться в нашем совместном изучении вирусов в их полуорганическом, кристаллическом существовании. Они наполовину, только наполовину погружены в наш временной поток, словно пересекают его под углом… Частенько мне приходит в голову, что, исследуя под микроскопом у себя в госпитале ткани больных проказой бедолаг, мы смотрели на миниатюрную версию того самого мира, с которым мне суждено было столкнуться позже на поросших лесом склонах неподалеку от Монт-Ройяля.

Однако все наши усилия уже запоздали. Сейчас, когда я пишу вам в пустоте и покое отеля «Европа» в Порт-Матарре, у меня перед глазами лежит заметка в номере «Пари-Суар» двухнедельной давности (Луиза Пере, молодая француженка, с которой я здесь нахожусь, изо всех сил стараясь угодить переменчивым капризам вашего бывшего помощника, целую неделю прятала от меня этот номер газеты), где сообщается, что весь полуостров Флорида в Соединенных Штатах — за исключением единственно магистрали на Тампу — закрыт и что на сегодняшний день около трех миллионов жителей штата переселено в другие районы страны.

Но помимо ожидаемого снижения цен на недвижимость и сокращения гостиничных доходов («О, Майами, — невольно повторяю я, — о, город тысячи соборов, встречающих под радугою солнце»), новости об этой необыкновенной миграции людей не повлекли за собой особых комментариев. Таков уж присущий роду людскому оптимизм, наша убежденность, что мы сможем пережить любой потоп или катастрофу, и большинство из нас, пожав разве что плечами, бессознательно отвернулось от важнейших событий во Флориде, пребывая в полной уверенности, что когда наступит кризис, найдутся и пути его урегулирования.

И однако, Поль, теперь уже кажется очевидным, что истинный кризис давно позади. На последней странице того же выпуска «Пари-Суар» запрятана крохотная заметка об открытии сотрудниками обсерватории Института Хаббла в Маунт-Паломар новой «двойной галактики». Новость, лишенная всяких комментариев, уместилась в каком-то десятке строк, хотя из нее с неизбежностью следует, что где-то на поверхности Земли возникла еще одна зона — быть может, среди рассеянных по джунглям храмов Камбоджи, а может — среди населенных призраками лесов чилийских плоскогорий. А ведь всего год тому назад астрономы Маунт-Паломар выявили первую двойную галактику в созвездии Андромеды, большую приплюснутую диадему, которая, возможно, является прекраснейшим объектом во всей физической Вселенной, островную галактику М 31. Вне всякого сомнения, эти редкие видоизменения, разбросанные по миру, не что иное, как отражение далеких космических процессов огромного масштаба и размаха, впервые замеченных в спиральной туманности Андромеды.

Мы теперь знаем, что причину этих видоизменений следует искать в структуре времени. («Прикосновение времени — будто прикосновение Мидаса», — говорил Вентресс). Недавнее открытие антиматерии неминуемо предполагает существование антивремени как четвертого измерения отрицательного континуума. При встрече частицы и античастицы разрушаются не только их физические сущности, уничтожают друг друга и их противоположные временные величины, лишая Вселенную еще одного кванта из ее общего запаса времени. Именно случайные разряды подобного типа, вызванные к жизни возникновением в пространстве антигалактик, и привели к истощению временного запаса, находящегося в нашей собственной Солнечной системе.

Точно так же, как перенасыщенный раствор извергает из себя кристаллическую массу, так и перенасыщение материей в нашем континууме ведет к ее проявлению в параллельной пространственной матрице. По мере того как все больше времени «просачивается» прочь, продолжается процесс перенасыщения, в котором исходные атомы и молекулы производят пространственные повторения самих себя, субстанцию без массы, стараясь «закрепить» свое существование. Теоретически процесс этот бесконечен, и может статься, что в конечном счете какой-то один атом сумеет произвести бесконечный ряд своих повторений и наполнить таким образом собой всю Вселенную, из которой одновременно «истечет» все время, и наступит окончательный макрокосмический нуль, который не снился в самых безумных снах ни Платону, ни Демокриту.