Немецкая карта - Комосса Герд-Хельмут - Страница 16

Приехав по прошествии многих лет, в 2004  г., в Байройт прочесть лекцию, я не преминул заглянуть в старую и такую до боли знакомую мне маркграфскую казарму, над входом в которую висел транспарант со словами протеста против свертывания гарнизона. Акция ничего не дала, потому что министр обороны Штрук руководил бундесвером, или, как он выразился после возвращения в январе 2005  г. первых машин из Индонезии, — «своими солдатами», так, как будто они были его личной собственностью. Для него имели значение лишь военные аспекты.

Амберг

В жизни солдата, у которого еще есть будущее, то есть перспектива получения очередного звания, всегда будут происходить перемены независимо от того, готов ли он к ним в настоящий момент или нет. Постоянные перемены — это часть его жизни. Поэтому солдат всегда должен смотреть вперед, даже если он не прочь был бы передохнуть иногда в таком замечательном городке, как Байройт. Он просто–напросто обречен на перемены, как обречен на выполнение неизменной своей задачи — постоянно идти навстречу неизвестному, а значит, и навстречу опасности. Солдат, у которого есть будущее, не отдыхает, как натовский обер–ефрейтор. Такой, находясь на марше, готов на каждом привале сразу улечься в траву и разглядывать облака. У командира же на это нет времени. Во время привала на марше он тотчас же определит ориентиры дальнейшего пути, поинтересуется, что, собственно, происходит, когда будет продолжено движение и задастся прочими тому подобными вопросами. Ведь на нем лежит ответственность. Простой солдат отдыхает в траве, пристроив автомат между ног… Когда же дело принимает серьезный оборот, солдаты оказываются первыми на линии огня. Вот так четко регламентирована солдатская жизнь. «Встать, построиться в походный порядок или занять свои места, песню запевай!» — и все продолжается.

Так вот и я после четырех лет службы в министерстве обороны в Бонне получил командировочное предписание отправиться в Амберг, приветливый к военнослужащим городок в Верхнем Пфальце с достопримечательностями в виде Наббургских ворот и мостом, отражающимся в спокойных водах реки. Не требовалось никаких чрезмерных усилий, чтобы, двигаясь вдоль старинной городской стены, за один раз обойти кругом весь этот средневековый город. Среди молодых солдат особой популярностью пользовались ниши, располагающиеся возле ворот и ведущие через стену во внутреннюю часть города. В этом месте были расставлены скамейки, все чуть скрытые за кустарником, так что прохладными вечерами там можно было провести пару–другую часов с какой–нибудь хорошенькой горожанкой до самого сигнала «вечерней зори». Да, я обязан был возвратиться в Амберг, если хотел продолжать свой путь солдата! И так уж устроено, что уже упомянутое нами и лучшее для этого условие — часто выдаваемые командировочные предписания.

У меня уже был опыт, приобретенный мной в этом городе еще курсантом, когда мне было девятнадцать. На скамейках у городской стены, например, под сенью церквей. Но это совсем иная история, никак не связанная с повествованием о жизни бундесвера и о жизни солдата вермахта.

В 1943  г., расписав стены нашей комнаты фресками, я в какой–то степени украсил казарму кайзера Вильгельма в Амберге. Помимо прочего, я вспоминаю картину, перед которой в изумлении застывали девочки из близлежащего лицея, охотно приходившие в казарму в День вермахта, хотя их мамаши быстро уводили их оттуда. Я тогда во всю ширину стены написал крупными буквами: «О чем может мечтать солдат–доброволец…» И постарался изобразить эти грезы в фигурах и краске. Они были переданы цветными тонами и формами, которые можно было мягко обозначить как женские. Главное же — они, эти изображенные здесь формы, заставляли биться солдатские сердца сильней обычного. Да, солдат–доброволец грезил именно «об этом»…. В картине не было ничего лишнего, а что в ней было, то отличалось откровенностью. Правда, если честно, то своей дочери я, возможно, тоже не позволил бы заходить в комнату и смотреть на ту часть стены над моей кроватью. Понятно, что фрески над кроватями моих товарищей были точно такого же рода. Но то, что я спустя столько лет вернулся в эту названную именем кайзера Вильгельма казарму, это точно уж можно расценить как чудо. Да это, верно, было настоящее чудо, после такой–то войны!

В казарме кайзера Вильгельма мы обустроили так называемый уголок традиций, в котором хранили вещи и предметы, связанные с памятью о кайзере. В витрине держали письмо его величества, обращенное к полку, почетным командиром которого был тогда кайзер, подобно тому, как короли или королевы Великобритании являются почетными командирами своего собственного шотландского Хайлендского полка.

В Амберге политическая дурость привела к тому, что это письмо кайзера было удалено из витрины. Нищи духом те солдаты, которым не дозволено гордиться солдатскими подвигами, совершаемыми ими сейчас, и подвигами, совершенными их отцами и дедами при образцовом исполнении своего долга в какие–либо иные времена, в которые мужество, храбрость и верность считались выдающимся проявлением солдатской доблести. В наше время солдатам в служебном порядке предписывается, кого они должны уважать и почитать. Сегодня в герои им назначают перебежчиков вермахта времен Второй мировой войны, своим предательством обрекших многих своих товарищей на смерть в России и в иных краях. Вроде — чтобы не быть голословным — того перебежчика под Шивенхорстом на Висле, который за несколько дней до окончания войны подробно проинформировал советское командование о наших оборонительных позициях, что имело чудовищные последствия. Ведь благодаря его предательству русская артиллерия имела возможность вести максимально точный огонь по немецким укреплениям, что привело к огромным потерям.

Министр, всем сердцем любивший армию

Как–то, в ту пору, когда я был командиром танковой бригады в Амберге, мои унтер–офицеры решили устроить большой праздник. Они хотели организовать что–то совершенно уникальное. Когда ответственный гаупт–фельдфебель изложил мне свою концепцию мероприятия, запланированного ими на субботу и воскресенье, я похвалил его и сказал, что вообще–то все здорово, для полного счастья не хватает только министра в качестве гостя. Мои слова вызвали восторженное воодушевление.

— В чем же проблема, господин полковник? — обрадовался гаупт–фельдфебель. — Вы же лично знаете министра. Может быть, пригласите его на наш праздник? Пожалуйста, господин полковник!

Почему бы и не пригласить, подумал я и решил по меньшей мере предпринять попытку. И действительно — чтобы получить согласие министра, потребовалось всего лишь позвонить в Бонн. Когда дело касалось его унтер–офицеров, Лебер всегда был готов пойти навстречу. А когда предоставлялась возможность, он к ним приезжал. Его безоговорочно можно было назвать главнокомандующим, всем сердцем любившим армию.

Таким образом, в один прекрасный день, а именно в субботу, желание моих унтер–офицеров материализовалось, и пребывающий в отличном расположении духа министр обороны, прилетев из Бонна в Мюнхен, спустился с небес прямо на нашу «амбергскую лужайку», на которой «было и имело право быть много народу». Я редко видел министра Лебера в таком хорошем настроении, в каком он был здесь, в праздничном шатре среди своих унтер–офицеров. Мы выпили пива — по литровой кружке, а может, и по две, и вообще здорово провели время. Идиллию несколько подпортил один профсоюзный деятель, попросивший у товарища Лебера «купюрку». Его выходка была мне очень неприятна, я хотел было положить ей конец, но Лебер беззлобно ухмыльнулся, предупредительно махнул мне рукой, извлек из кармана купюру в десять марок и протянул ее просителю.

Когда вертолет удалился в направлении Мюнхена, солдаты долго смотрели ему вслед со счастливой улыбкой на лицах. Радовались и их гражданские гости, хотя, естественно, лишь единицы из них — в Верхнем Пфальце — голосовали за партию министра. В Баварии, в вагнеровском городе Байройте, в Амберге на горе Мариахильфсберге или в Вюрцбурге, городе — резиденции монаршего двора, отдают должное в первую очередь человеку, а уж потом — партии.