Душа мумии. Рассказы о мумиях. Том 1 - Шерман Александр - Страница 31

II

Было безумием с моей стороны отправляться одному без факела по неизвестному мне пути. Тем не менее я двинулся вперед. Отверстие было достаточно широко и высоко, чтобы человек, не сгибаясь, мог пройти в него. Стены были холодные и гладкие, а пол внизу шел в наклонном положении.

Ощупью, с бьющимся от волнения сердцем, прошел я шагов пятьдесят, пока не натолкнулся на препятствие, состоящее из камня, который закрывал дальнейший выход из коридора.

На эту ночь достаточно, — решил я. Я был в восторге от своего открытия и собирался уже повернуть назад, когда внимание мое было привлечено странным явлением: сквозь трещины в камне пробивался слабый свет… можно было подумать, что там горит лампа или просто огонь. Не было ли здесь двери, устроенной до образцу той, через которую я только что вошел? Не вела ли она в какое-нибудь подземелье, служившее убежищем целой шайке разбойников? Огонь почти всегда указывает на присутствие человека, а между тем по наружному виду пирамиды казалось, что вход в нее не открывался уже в течение многих веков. Я колебался несколько минут, прежде чем продолжать начатое мною предприятие, но, побуждаемый чувством любопытства, налег на каменную массу и опять-таки с левой стороны. Камень медленно повернулся — и предо мною открылся вход в огромный зал.

Никогда, до конца жизни своей, не забуду я овладевшего мною удивления при виде этого действительно волшебного зала. Ошеломленный, пораженный невиданным зрелищем, водил я взорами по тройному ряду огней, тянувшихся и вдоль стен, и кругом объемистых колонн, и по столбам, покрытым красными, желтыми, зелеными и голубыми рисунками, и по огромным сфинксам из розового гранита, и по статуям из красного порфира, изображающим богиню Пта{62} с кошачьей головой, и по полу из полированного сиенита, блестевшего, как зеркало.

Но, о чудо из чудес! Посреди зала во всем своем великолепии, окруженный жрецами и воинами, украшенный остроконечной митрой Рамзесов, на возвышенном троне с инкрустациями из золота и слоновой кости, перед столом, уставленным кушаньями из Мемфиса, сидел во плоти и крови сам фараон древнего Египта.

Голова моя закружилась, как во время горячки, которую я перенес после экзаменов в Оксфорде. Мне казалось даже, что она сейчас лопнет.

Передо мною, как во сне, развертывалась ежедневная жизнь фараона. Как на стенных картинах, которыми мы любовались в Карнаке и Сиене, так и здесь прислуживали гостям стройные, грациозные девушки с бронзовым цветом кожи, драпированные легкой тканью, обвязанной вокруг чресел.

В глубине зала пировали за отдельным столом придворные дамы, с головы до ног стянутые узкими одеждами из льняной, покрытой рисунками ткани. Древние танцовщицы, вернее — воспроизведение моих приятельниц Гаваци, принимали позы, какие изображаются в священных письменах египтян, и скользили бесшумно под меланхолические звуки трехструнных арф и длинных, тонких свирелей.

Странное собрание было в той же мере удивлено появлением постороннего посетителя, как и сам он при виде небывалого зрелища. Музыка и танцы мгновенно прекратились. Фараон и придворные вскочили и несколько минут смотрели на меня, не трогаясь с места. Затем молодая девушка, с царственной наружностью и в то же время необыкновенно похожая на маленькую Гаваци в Абу-Илле, подошла ко мне и заговорила со мной на древнеегипетском языке:

— О, чужестранец, кто ты и за чем пришел сюда?

Никогда не думал я до той минуты, что могу владеть языком гиероглифов, — и вдруг оказалось, что я без всякого затруднения не только понимал его, но и говорил на нем. Удивительно! Так труден этот древний египетский язык при разборе письменных фигур и в то же время так ясен, когда произносится такими губками, какие были у этой дочери фараонов!

— Десять тысяч раз прошу извинения за мою нескромность, — отвечал я вежливо. — Я не знал, что пирамида эта обитаема. В противном случае я никогда не позволил бы себе бесцеремонно войти сюда… Я английский турист… Позвольте представиться вам.

Вынув визитную карточку из бумажника, который, к счастью, находился при мне, я почтительно передал ее принцессе. Она взяла ее, внимательно осмотрела, но не поняла, очевидно, ее назначения.

— Позвольте и мне узнать в свою очередь, — продолжал я, — в чьем высоком присутствии я нахожусь?

Один из герольдов, стоявших по бокам трона, провозгласил с пафосом:

— В присутствии препрославленного фараона, брата солнца, Тотмеса XXVII из XVIII династии{63}.

— О, чужестранец! Приветствуй владыку мира! — крикнул с тем же пафосом второй герольд.

Я отвесил глубокий поклон его величеству и вошел в зал.

III

Надо полагать, что я, сам не зная того, нарушил придворный этикет Египта, ибо среди красивых рабынь с бронзовым цветом кожи послышался вдруг заглушенный смех. Но великий фараон, довольный, по-видимому, моей искренностью, ласково улыбнулся. Обернувшись к придворному, который ближе всех стоял подле него, он сказал ему величественным и в то же время кротким голосом:

— Омбос! Чужестранец этот представляет собою любопытный феномен. В нем нет ничего общего с эфиопами и другими дикарями юга. Он не походит также на людей с бледным лицом, которые приезжают к нам на судах из Ахагие, хотя чертами своими он мало отличается от них. Нелепая одежда его указывает, однако, что он должен принадлежать в варварам.

Я с досадой взглянул на свой костюм туриста из материи с серыми и коричневыми клетками, последнее слово моды от знаменитого портного из Бонд-Стрита. Егиитяне эти, надо полагать, были одарены плохим вкусом, если не приходили в восторг при виде такого образца наших мужских мод.

— Если прах, который попирается стопами твоего пре-прославленного величества, имеет право высказать свое мнение, — сказал вельможа, с которым говорил фараон, — то я сказал бы, что молодой чужестранец, этот заблудившийся путешественник, явился сюда из ледяных стран севера. Головной убор в его руках указывает на то, что это туземец с полюса.

— Пусть чужестранец наденет свой головной убор, — сказал фараон.

— Варвар, надень свой головной убор! — крикнул герольд.

Я заметил, что фараон никогда и ни к кому не обращался прямо, за исключением вельмож самого высокого ранга. Я исполнил приказание и надел шляпу.

— Что за смешная тиара! — сказала великий Тотмес.

— О, лев Египта! Ты сам видишь, что она ничего не имеет общего с твоей, царственной и священной, — отвечал Омбос.

— Да спросят чужестранца, как его зовут, — продолжал фараон.

Я нашел лишним давать вторую визитную карточку и произнес по возможности громче и яснее свое имя.

— Причудливое и трудное для произношения имя! Язык этих дикарей звучит грубо для нашего уха, особенно если сравнить его с благозвучным языком Мемнона и Сезостриса, — сказал фараон.

Камергер выразил свое согласие тремя коленопреклонениями. Я чувствовал себя крайне неловко, слушая все эти невыгодные для меня замечания египтян.

Принцесса, все время стоявшая рядом со мной, поспешила переменить предмет разговора.

— О, мой отец! — сказала она, почтительно склоняясь перед фараоном. — Хотя чужестранец и варвар, ему все же не могут нравиться наши разговоры о нем и его одежде. Не лучше ли будет ознакомить его с утонченным гостеприимством египтян, чтобы он унес с собою в пустыни севера хотя слабое воспоминание о нем?

— Какой абсурд, о Гатасу! — сухо отвечал ей Тотмес XXVII. — Дикари так же мало способны оценить нашу культуру, как болтливый ворон благородное молчание священного крокодила.

— Ваше величество ошибается, — осмелился я сказать с достоинством, приличествующим сыну Великобритании, который посетил двор чужестранного деспота. (Признаюсь, я сказал это не особенно уверенно ввиду того, что Англия не имела здесь своего представителя.) — Я — английский турист, и приехал из современного государства, цивилизация которого в значительной мере превосходит первобытную культуру древнего Египта. Я привык видеть внимание к себе всех других наций, как гражданин первого по своему могуществу морского государства в мире…