Душа мумии. Рассказы о мумиях. Том 1 - Шерман Александр - Страница 26

Прошла зима, прошла весна, и мистер Харли повез дочь, племянницу, которую считал почти что второй дочерью, и присматривавшую за ними старшую кузину в маленький коттедж у моря, где они обычно проводили летние месяцы.

Вэнс поселился поблизости, на ферме, и проводил все свое время с младшими кузинами. Марион, успокоившись и овладев собой, превратилась в самую капризную и своевольную fiance, и бедный Вэнс никогда не знал, будет ли ему позволено спокойно слагать к ее ногам свою любовь либо же она будет отклонена, поднята на смех, а то и отвергнута. И впрямь, ему редко удавалось остаться наедине с Марион; порой она вовсе не желала его видеть, ссылаясь то на жуткую головную боль, то на визит к портнихе, то на неотложные дела в городе, заставлявшие ее уезжать вместе с отцом рано утром и возвращаться поздно вечером.

В этих страданиях, поначалу мучительных, но со временем, увы! ставших привычными и не такими болезненными, Вэнс всегда находил утешение в виде жалостливых глаз и трепетной улыбки Джульетты Рэндольф; отличаясь милым постоянством, она не могла понять, отчего кузине доставляли удовольствие терзания любимого человека — и какого человека!

— Она, вероятно, не любит меня, Джульетта, — печально ответил Вэнс на этот вопрос, однажды наивно высказанный вслух Джульеттой.

— Как можно не любить вас, Миллард! Конечно же, любит! Как может она… — начала девушка и замолчала, порозовев, как предрассветная заря.

Вэнс, читавший в сердцах, словно в книгах, договорил фразу, прочитал все на ее пылающем лице и внезапно побледнел. Затем его мрачный взгляд устремился за море и так долго оставался прикован к горизонту, что Джульетта — не разгадавшая еще ни его секрет, ни свой — весело спросила, о чем он задумался.

— Думаю, напрасно я вернулся прошлой зимой, — честно отвечал он.

— Ах, не говорите так! Марион завтра поправится и опять станет весела и любезна. А в такие дни, вы же знаете, вам не приходится сожалеть о возвращении, — сказала Джульетта, улыбаясь нежно и лукаво.

Вэнс поглядел на нее и отвел глаза в сторону. Он проводил девушку до дома, извинился за то, что не сможет составить ей компанию — и полночи бродил по берегу. Бушующие волны разлетались белой пеной у его ног.

— Необходимо объясниться с Марион; и если она не согласится на ранний брак, придется все это на какое-то время оставить. Я снова отправлюсь в путешествие или…

Но если ночь нам и советчик, она одновременно заставляет нас забыть решения, принятые накануне; и поутру, когда Вэнс нашел возлюбленную сияющей, сердечной и даже ласковой, он ни словом не упомянул ни объяснение, ни отъезд. День прошел, как и многие дни до и после него.

Дни превращались в недели, недели в месяцы; компания задержалась у моря, наслаждаясь сухими и теплыми осенними днями, прекрасными, как летние, и даже превосходившими их яркой красотой.

До объяснения все не доходило; Вэнс все колебался; Джульетта, это простодушное, любящее дитя, по-прежнему старалась исцелить раны, нанесенные ее высокомерной кузиной, и невольно отравляла себя их ядом.

Наконец настал день, когда Марион, затеяв строгий суд над своим сердцем, нашла его виновным в лицемерии, неблагодарности, жестокости и недоброжелательности по отношению к единственному на земле человеку, ради которого стоило жить. Память услужливо развернула перед ее глазами, слишком долго и намеренно остававшимися закрытыми, длинный список прегрешений, и Марион ужаснулась, решив немедленно все исправить. Если грехом ее была гордость, расплатой станет совершенная и сладкая покорность, — дитя гордости, обвенчавшейся с любовью.

— Я пойду к нему сейчас же, — прошептала Марион, — и скажу, что люблю его безраздельно, всем сердцем; попрошу прощения за свои проступки, и если он все еще согласен назвать меня своей, я…

В ту же минуту она выбежала из дома. В небе стоял лунный круг, была ночь полнолуния перед осенним равноденствием, землю и океан окутывало золотистое сияние. Из лесов и с полей доносились осенние ароматы, над морем летели вздохи умирающего тропического бриза, пели ночные птицы и насекомые, волны лениво набегали на длинную полосу песка и раскатывались брызгами музыки.

Марион остановилась и подняла лицо к небу.

— Благодарю тебя, Господи, за дар жизни, и этот прекрасный мир, и любовь, — шепнула она и с улыбкой направилась дальше.

Ее легкая поступь не тревожила песок; луна и ветер отбрасывали далеко назад ее длинную тень и шорох одежд; и так она незаметно приблизилась по берегу к полому утесу, где в глубокой нише устроились Вэнс и Джульетта.

Услышав голос возлюбленного, Марион замерла. Она не могла заговорить с ним, ибо то, что таило сердце, предназначалось для него одного. Она медлила, не зная, как поступить, но вскоре сомнения рассеялись — Вэнс опять заговорил, отвечая на вопрос, который Марион не расслышала.

— Одна вы утешаете меня, дорогая; кто же еще? — страстно произнес он. Марион окаменела; даже не видя, она поняла, что эти слова сопровождались объятием и поцелуем.

Затем Джульетта со слезами в голосе тихо проговорила:

— Ах, Миллард, вы не должны… вам нельзя! Вы любите Марион, и она любит вас. Позвольте мне покинуть вас обоих — и умереть.

— Нет, ты останешься со мной и будешь жить! — пылко вскричал Вэнс. — Она больше не любит меня; не знаю, любила ли. Разве с тех пор, как мы приехали сюда, она не пытается всеми силами показать свое равнодушие? А я… Ах, дорогая, мужчина должен соединить свою судьбу с такой доверчивой, простой и любящей душой, как твоя. Марион — чудесная девушка, с незаурядным умом, чувствами и талантами. Но ты, Джульетта — голубка, что свила гнездо в моем сердце. Иди ко мне, здесь будет твой дом навсегда! Поверь мне, у тебя есть право на счастье, а уж Марион страдать не будет.

Наступило молчание. Марион повернулась и побрела по берегу прочь, не думая о том, слышат ее или нет. Отвернувшись от человека, который обрек ее на гибель, она увидела собственную тень, зловещее и черное пятно, бегущее впереди и пересекавшее ей путь на каждом шагу. Спящее море больше не нашептывало ей слова любви и надежды, но с усталыми стонами билось у берега; вздохи ветра принесли с полей и лесов запах увядания и холод бури на далеком океане. Песок, казавшийся золотой пылью Пактола{56}, вдруг стал месивом камешков и обломков ракушек. Вся природа изменилась, но самая безнадежная перемена произошла в сердце Марион Харли, возвращавшейся домой из недолгого путешествия в поисках любви.

На следующее утро Вэнса разбудила на заре жена фермера; стоя у постели, она протягивала ему письмо.

— Это принес посыльный из дома сквайра. Он сказал, что должен был доставить письмо еще вечером, но час был поздний, и когда он пришел, мы все уже спали. Спозаранку он вернулся и велел разбудить вас.

— Благодарю вас. Можете идти, миссис Браун, — сказал Вэнс. Держа в руках нераспечатанное письмо, он неожиданно задрожал, словно от холода, от ужасного, неопределенного предчувствия.

Оставшись один, он сразу же распечатал конверт; нетерпеливые, дрожащие пальцы не слушались.

Внутри находилась полоска пергамента, которую Марион попросила подарить ей после помолвки, и надушенный листок бумаги с ее монограммой, пахнувший фиалками, запахом любимых духов девушки. Она писала:

«Ваш друг неверно прочитал иероглифы. Вот как я понимаю надпись:

“Узрите меня: я почитала себя возлюбленной царя средь людей. Он попрекал меня за скудную любовь, и теперь я лежу здесь”».

Через десять минут Вэнс, с упавшим сердцем, спешил к написавшей письмо. Утро было свежим, чудесным и нежным, как первая девичья мечта о любви, но Вэнс не замечал окружающей красоты, будто Каин, бегущий от гневного взора Бога и глаз людей с печатью на челе.

В коттедже были на ногах только слуги. Вэнс попросил горничную Марион спросить у госпожи, примет ли она его через полчаса.

Горничная ушла, и вскоре по всему дому разнесся ее пронзительный крик. Вэнс знал, что означал этот крик.