День денег - Слаповский Алексей Иванович - Страница 21

– А это что? – увидела женщина на столе деньги.

Змей объяснил ей ситуацию.

– Так! И за что ж такие подарки?

– Брат он мне, – сказал Змей. – Решил помочь.

– А где ты раньше был, брат? А теперь явился с подачками своими!

Змей не знал, что ответить. Он уж было потянулся к деньгам, но женщина схватила их в пук:

– Нет, погоди! Я милицию сейчас вызову!

Тут все трое стали объяснять, что дело чистое, милицию вызывать ни к чему, хотите деньги взять – берите, не хотите – не надо!

– Дорогой бриллиант дорогой оправы требует! Шубу купите! – льстиво вспомнил Писатель слова из какой-то пьесы А. Н. Островского. Но его слова не подействовали. Зато удивительно точно поступил Парфен, безошибочно умеющий общаться с женщинами такой внешности и такого возраста (независимо, депутат она или продавец лука). Он безбоязненно взял Нинку за локоток и проворковал:

– Сударыня, о чем вы волнуетесь? Если б это деньги, а то это ведь мелочь. Сравните их масштаб с масштабом вашей личности, и все встанет на свое место. В то время когда эмансипация выродилась в феминизм, а объективные тенденции способствуют уже вообще унисексу, это ли предмет для спора?

Нинка ничего не поняла из слов Парфена, но он этого и добивался, ему важно было, чтобы она поверила его тону, а не словам.

И она, посмотрев снисходительно на обаятельного мужчину, сказала:

– Ну ладно. Только без расписки не возьму. Сама бухгалтер, знаю, бумажка везде нужна.

Что ж, взяли с нее расписку и распрощались – и даже довольно приветливо.

– Ну и черт-баба! – сказал Парфен, садясь в машину, которая ждала их у подъезда. – Главного понять не могу, прости, Змей: зачем он ей нужен? А?

Змей смотрел в окно.

Глава двадцать первая,

в которой приятели рассуждают об искушении злом и о театральности злодейства

– Черт-баба, черт-баба… – задумчиво повторял Писатель, и Парфен понял, что у того рождается мысль.

– Черт… расписка… вечный сюжет, – бредил Писатель наяву. – Вот что, братцы! Собираясь злодействовать над злодеями, мы лишаем себя удовольствия театрализовать это дело! Пусть тот, кому мы дадим эти тысячи, напишет расписку, как жена твоего, Змей, брата.

– Гадина, что сделала с человеком!..

– Но расписку такую: я, имярек, продаю душу черту за две тысячи долларов.

– Не маловато? – спросил Парфен, как бы что-то мысленно прикидывая.

– И за доллар продадут! – успокоил Змей, и Писатель благодарно улыбнулся ему за поддержку.

– Едем к одному человечку! – сказал он.

Глава двадцать вторая,

в которой друзья едут к одному человечку, с которым Писатель когда-то учился в Литературном институте; человечек этот, по кличке Гений Недоделанный, с самого начала учебы приобрел вид учителя и мэтра, высокомерно поглядывая на остальных: Гений слишком был уверен в их бездарности; прошло время – и из всех тех, кто собирался стать писателями, писателем стал лишь Писатель да еще пара штук выпускников Литинститута, а один так очень успешный, много издающийся, лауреат премий, в том числе зарубежных, лидер новой прозы, по мнению некоторых критиков; но Гений, сам за это время не опубликовав (и, по некоторым источникам, не написав) ни одной строчки, продолжал презирать тщедушные творения и Лауреата, и Писателя (Писателя еще и потому, что волею судеб был его земляк и проживал сейчас в том же городе), нашего Писателя снобизм Гения возмущал и раздражал всегда, при этом ему даже не доказать хотелось что-то, не признания Гения добиться (это было абсолютно невозможно!), ему хотелось его по-человечески уязвить, но не знал, чем; Гений вообще казался неуязвимым, в том числе и в смысле быта, снисходительно проживая то с одной, то с другой молоденькой красоткой из числа почитательниц его таланта (что Писателя тоже возмущало), жил на их деньги, а в последние годы, когда девчонка бедная попалась, существовал на средства от продажи «Гербалайфа»

Гений встретил друзей не здороваясь, без удивления, провел в комнату, не познакомил с подругой своей, которая лежала на диване с книгой – и читать не перестала.

Писателю не терпелось.

– Здравствуй, Гений Недоделанный! – сказал он.

– Привет, – сказал Гений.

– Я пришел к тебе по делу.

– Неужели?

– Вот деньги, две тысячи долларов! Я хочу дать тебе их.

(Вышколенная подруга Гения даже ухом не повела, как лежала, так и лежала. И зевнула даже.)

– За что?

– Мы проводим некий эксперимент, – торопился Писатель.

– Это хорошо. «Кюммелю» хочешь?

– Нет.

– Дело твое.

Гений налил себе из изящного графинчика в темный стакан какого-то напитка и со вкусом стал пригублять.

(– «Кюммель» – это что? – спросил Змей тихо Парфена. Тот толкнул его локтем. Он сам не знал.)

– Продолжай, продолжай, – поощрил и разрешил Гений.

– Я даю тебе деньги. А ты пишешь расписку. Что ты продаешь свою душу черту за эти деньги. Согласен?

– Занятный эксперимент. Что ж, я готов.

Гений сел за стол и на чистом листе бумаги написал требуемую расписку.

Писатель схватил ее.

– Ты не написал сумму! Две тысячи долларов! Прописью!

– Извини.

Гений дописал.

Потом взял из рук Писателя пачку банкнот и стал аккуратно рвать ее своими артистическими пальцами.

Подруга все так же читала.

– Видишь ли, друг мой, – сказал Гений офонаревшему Писателю, бросив обрывки на пол, – твой эксперимент глуп и пошл, как все, что ты делаешь.

– Ты не читал ни одной моей строки!

– Это и не обязательно. У тебя на лице все написано. И черновики, и чистовики. Ты бездарен.

– А ты гений?

– А я гений, – спокойно сказал Гений. – Потому что я в душе своей давно уничтожил все категории, все те системы координат, на которых базируется человеческое сознание. Ты говоришь: продать душу. А что такое – продать? И что такое душа? Ты говоришь: черт. А что это такое? Ты говоришь: расписка. А что это? Ты говоришь: деньги. Не понимаю!

– А жрешь на какие шиши? – неприязненно спросил Змей. Ему казалось, что он знает таких людей. Есть в их среде человек по кличке Трехголовый (хвастал, что у него три высших образования), тот тоже орет все время, что презирает материальное как факт и как философию, но, между прочим, где выпить на халяву, он чует своим носом и фактически, и философски. Едва соберутся мужики и бутылки не откроют еще, глядь – его тощая трехголовая фигура уже маячит поблизости.

– Живу на какие шиши? – иронически спросил Гений. – На деньги, конечно! Но дело не в предмете, а в отношении к нему! В моем сознании все становится артефактом! Думаете, я такой дурак, что не понимаю, что на эти две тысячи можно было бы купить много хорошего? Прекрасно понимаю! Но это – не артефакт! А вот порвать их – артефакт! Для меня лично это принесло гораздо больше морального удовлетворения и даже физического, поскольку я ощутил нечто вроде интеллектуального оргазма! А эти артефакты, в свою очередь, преобразуются в стройную систему моего романа «Бездонный колодец»!

– Ты пишешь роман? – спросил Писатель – и даже с уважением: он никак не может избавиться от привычки трепетно относиться к попыткам других людей творчески выразиться.

– Писать? Но разве ты не знаешь, что всякое Слово уничтожает Пра-Слово? Разве ты не знаешь, что пишешь не по чистому листу: нет чистых листов, на каждом уже что-то написано! Замарывая своими закорючками это написанное, ты, может, уничтожаешь великое! А?

Писатель вдруг почувствовал, что Гений в чем-то прав. И ему глупой показалась эта квазидемонская затея с распиской о продаже души черту.

Почувствовав себя победителем, Гений решил упрочить победу.

– Или вот, – указал он на девушку. – Я, как вы это называете, люблю ее. Хотя – по-другому. К примеру, я пью кофе, так? Я же не говорю: «мой кофе»! А если и говорю, то это так, речевой оборот. Кофе – для всех и всем. У меня есть – почему не угостить? Точно так же дико говорить: моя женщина! Точно так же естественно угостить ею других. Многие, кстати, так называемые первобытные народы поступают мудро и инстинктивно подобным образом. Обнажись, котик, – сказал он подруге.