Изгнанник из Спарты - Йерби Фрэнк - Страница 41

- Конечно, спартанец! - сказал Клеон.

- Его слова вполне разумны, не правда ли, Клеон? -

молвил Никий.

- Согласен, - откликнулся кожевник. - Если б ты был

не праздным аристократом, а трудился в поте лица, как я, Никий, ты бы научился разбираться в людях. Спартанец не лжет. Да и потом в юноше нет никакой извращенности…

сразу видно, что…

- О чем ты теперь думаешь? - резко спросил Никий.

- То, что вы, образованные люди, называете непостижимым, тоже имеет свою стоимость. Например, невинность. Непорочность. Красота… Да, теперь я знаю, что делать с мальчишкой… вернее, с обоими спартанцами, - сказал

Клеон.

В том, что он сделал, проявилась вся его меркантильная сущность: Клеон привел Аристона и Орхомена в Агору, на рынок, и продал в рабство.

Аристон стоял среди рабов, выставленных на продажу, и смотрел по сторонам. Он с удивлением обнаружил, что опять способен чувствовать. Правда, сейчас им владело лишь детское, ничем не прикрытое любопытство. Воистину в мире не было города, подобного Афинам. Проведя юность в скучной, бедной обстановке, ибо аскетизм считался в Спарте достоинством, Аристон оказался совершенно неподготовленным к ошеломляющей красоте аттической столицы. Он был так потрясен, что едва прислушивался к словам Орхомена, который шутливо болтал с потрепанным, жутко уродливым афинянином, напоминающим пьяного сатира; в кошельке у него явно не было ни обола.

- А если б тебе пришлось выбирать хозяина, кого бы ты выбрал? - спросил уродливый афинянин.

- Себя! - сострил Орхомен.

- Хорошо. А если бы это не получилось? - продолжал допытываться лысый, могучий человек с лукаво поблескивавшими темными глазками.

- Тогда бы поэта Эврипида.

- Прекрасный выбор! А можно полюбопытствовать почему?

Аристон больше не слушал Орхомена и безобразного афинянина. Его внимание привлек рассказ старого, высохшего раба, который стоял с ним рядом и шепотом повторял названия всех зданий, запечатлевшихся в его памяти. Он перевел взгляд с Агоры на Керамекус, квартал горшечников, затем на черные, задымленные кузницы, расположенные у подножия горы; потом посмотрел на большой дорический храм Гефеста, бога-кузнеца, чье изображение увенчивало храм. Слева располагалась длинная крытая колоннада, украшенная фресками. Ее называли колоннадой Зевса, и жители Афин собирались там посплетничать, укрываясь от солнца и дождя. Рядом высился храм Аполлона Покровителя, чуть южнее виднелся храм Геры, а рядом, под бдительным оком богини, находился городской архив. Сзади Аристон разглядел Булевтерион, где заседал Совет Пятисот. Затем старик указал ему на круглое здание, называвшееся “фолос”, в нем собирались притамеи или комитеты Совета. Каждый состоял из пятидесяти членов одной трибы, а чтобы ни одна триба не захватила власть, она правила Советом всего тридцать семь дней. Дабы граждане не могли подкупить членов притамеи и протаскивать через них нужные законы, очередность устанавливалась жребием, так что ни один из членов комитета не знал, когда он придет к власти.

“Афиняне, - с мрачным смешком сказал себе Аристон, - прекрасно знали человеческую природу!”

За деревянным, временно возведенным помостом, на котором выставили на продажу его, Орхомена и других рабов, находились две большие колоннады. На западной стороне одной из них располагался фонтан Эннеакроноса, а другой своей стороной выходил на Одено, музыкальный театр. Старый раб, с охотой рассказывавший все это Аристо-

ну, показал ему на севере Агоры алтарь двенадцати богов, от которого в Аттике велся отсчет всем расстояниям.

- Чуть подальше, - сказал он Аристону, - расположена Стоа Пойкиле, “Разрисованная колоннада” с фресками Полигнота, где изображена битва при Марафоне и запечатлены лица знаменитых людей, принимавших участие в сражении: полемарха Каллимаха, Мильтиада и поэта Эсхила, причем они как живые, а вся картина выглядит так удивительно объемно, что…

Но тут в разговор встрял уродливый афинянин.

- А ты, курсе калон, прекрасный юноша, - обратился он к Аристону, - чего ты ждешь от жизни?

Аристон внимательно вгляделся в маску сатира. Зевс свидетель, мужчина был безобразен! Аристон с отвращением и презрением отвел от него свои сверкающие голубые

глаза.

- Я хочу с ней распроститься, - сказал он. Безобразный афинянин улыбнулся. И внезапно его уродство странным образом исчезло. Его лукавые глазки преобразили негармоничные черты лица: по-африкански широкие и плоские нос и губы, высокие скифские или монгольские скулы, жидкую бороденку. Мужчина был прекрасен, ибо в нем жила душа, дух, даймонион.

- Это слишком легко, - ласково возразил он. - Почему бы тебе не попытаться стать ее хозяином, прекрасный

юноша?

Аристон удивленно воззрился на него.

- Стать ее хозяином? Но как?

- Прими ее такой, какая она есть. Ты должен понять, что боль, ужас, страдание, горе - странно, что у такого юного человека все это есть в глазах - тоже иллюзии. Как и почести, богатство и слава. Что счастье в философии, то есть в любви к мудрости, а не в обладании ею, сын мой! Ибо мудрость как женщина: прижми ее к груди, и она окажется такой же каргой, как моя Ксантиппа, хотя - Гера и Гестия свидетельницы! - я даю ей достаточно оснований для ее гневных вспышек. Я ничего не знаю. Я лишь повитуха, как и моя мать, только я принимаю не детей, рождающихся на свет, а идеи. Скажи, почему ты хочешь умереть?

Аристон, ни слова не говоря, глядел на афинянина. На языке вертелся вопрос: во имя черного Аида, какое твое дело? Но горькие восклицания так и застыли на губах. Отчасти Аристона удержало спартанское воспитание, культивировавшее уважение к старшим. Но лишь отчасти. Почему-то Аристон почувствовал, что странному, властному мужчине есть до этого дело, что любой человеческий опыт вызывает у него интерес, участие, жалость и, может быть, даже попытку помочь. Однако, чувствуя, зная это, Аристон все равно не отвечал. Он не говорил, потому что не мог. То, что накопилось в душе, лежало слишком глубоко, за словами или слезами.

- Скажи ему! - свистящим шепотом произнес Орхомен. - Я тоже хочу послушать твою версию. Хотя… лучше, наверно, его предупредить… Тебе, видно, на роду написано убивать мудрецов… а он явно мудрец…

- Говори, курос калон, - повторил афинянин.

- Зачем? - спросил Аристон. - Какой от этого прок?

- Ты когда-нибудь видел, как хирург вскрывает нарыв? - спросил афинянин.

Аристон рассмеялся. Его смех льдышками рассыпался в воздухе. И сразу стало холодно.

- Тебе охота захлебнуться в гное, незнакомец? - сказал он.

- Я хороший пловец, - ответил афинянин. - Говори, сын мой.

- Прекрасно. Я внебрачный ублюдок. Я спал с родной матерью. Убил собственного отца. Я…

Он осекся. Безобразный мужчина смотрел на него, улыбаясь.

- У меня впереди целый день, златокудрый мальчик, - сказал он. - И больше терпения, чем ты можешь себе вообразить. Однако я должен предупредить тебя: только правда приносит исцеление. Тебе это когда-нибудь приходило в голову?

- Правда? - прошептал Аристон. - Что есть правда, незнакомец? Разве она существует? Разве в мире существует что-нибудь, кроме похоти и кошмара? Разве жизнь не состоит лишь из безумия, горя и боли?

- Не знаю, - сказал афинянин. - Но ведь я ничего не знаю. Скажи, курос… когда тебя вели сюда, ты проходил

через Акрополь?

- Да, - кивнул Аристон.

- Неужели он не прекрасен?

- Прекрасен, - сказал Аристон.

- Но разве это не часть жизни? Я имею в виду красоту, гармонию линий, элементов, пропорций. Неужели ты никогда не встречал прекрасной девушки, с песней спускавшейся по тропинке, когда почти все деревья стоят в белом

цвету?

- Да, - выдохнул Аристон. - О да!

- Ну вот и начни с этого. Расскажи мне… о ней.

И внезапно Аристон услышал откуда-то издалека голос:

- Ее звали… Фрина. И она была прекрасна, как звездная ночь. Ее походка была… музыкальной. А руки так нежны! Ее губы…