Теодосия и Сердце Египта - Лафевер Робин - Страница 10

И тут меня осенило.

– Э-э, мистер Боллингсворт! – сказала я небрежным тоном. Почему-то именно этот тон всегда заставляет моего папу вздрогнуть и обратить на меня внимание, чем бы он при этом не был занят. Так, говорят, реагируют на звук трубы списанные на пенсию боевые кони.

– Да, Тео? – спросил Найджел, отрываясь от только что открытого им ящика с восковыми фигурками шабти.

– Вы не знаете, мальчики из Хеджвикской школы для трудных подростков уже ушли?

Найджел вспомнил про юных сорвиголов, которые должны были прийти сегодня в музей на экскурсию, и его лицо вытянулось.

– О господи. Нет, не знаю. Полагаю, надо пойти взглянуть, вдруг они сломали что-нибудь, а может, утащили легендарный меч или какую-нибудь другую штуковину.

Я подошла ближе и заглянула в открытый Найджелом ящик.

– Ой, что это? – спросила я идиотским тоном.

На самом деле я отлично знала, что это фигурки шабти, их находят в любой мало-мальски приличной египетской гробнице. Восковые или глиняные шабти должны были прислуживать умершему в загробной жизни и делать за него всю тяжелую работу.

Однако, присмотревшись внимательнее, я обнаружила, что эти фигурки совсем не похожи на обычных шабти. Во-первых, у них слишком грозный вид, простые слуги такими не бывают. А во-вторых, каждая фигурка держала в своих глиняных ручках какое-нибудь оружие – копье, кинжал, меч, боевой топорик. Итак, эти шабти были грозными и вооруженными – очень, очень странно.

Бросив быстрый взгляд на Фагенбуша, я спросила Боллингсворта все тем же идиотским тоном:

– Это куколки, да? Их клали в гробницы, чтобы детки-мумии могли играть ими?

Фагенбуш нервно дернул головой и просверлил меня своими глазками-бусинками.

– О боже, нет, конечно! – с легкой усмешкой воскликнул Найджел, до глубины души потрясенный, я полагаю, моим невежеством. – Они действительно очаровательны, однако на самом деле… одну минутку. Послушайте, Клайв, не могли бы вы сходить проверить, ушли ли те малолетние головорезы и все ли после них в порядке?

Все точно так, как я надеялась! Зачем Первому помощнику хранителя музея идти смотреть, что там натворила толпа неуправляемых школьников, если можно поручить это Второму помощнику?

Я прикрыла глаза, опасаясь, что Фагенбуш испепелит меня взглядом. Он прекрасно понимал, что я попросту избавляюсь от него. Не поднимая ресниц, я любезно улыбнулась и пролепетала:

– Благодарю вас, мистер Фагенбуш. Меня так заинтересовали эти куколки…

Фагенбуш зарычал, громко швырнул на пол крышку, которую только что сорвал с одного из ящиков, и вихрем вылетел вон.

– Так вот, Тео, – начал Найджел. – Эти фигурки называются шабти. Их использовали для… Тео! Тео, ты слышишь меня?

Но я уже рылась в упаковочном материале только что открытого Фагенбушем ящика.

– Так ты хочешь услышать про шабти? – растерянно спросил бедный Найджел, а я, не давая ему прийти в себя, позвала его:

– Идите, взгляните сюда. Никогда ничего подобного не видела. А вы?

Немедленно шабти были забыты (и слава богу!), и Найджел кинулся посмотреть на то, что я обнаружила.

Он встал рядом со мной и провел рукой по маленьким черным частичкам.

– Любопытно, – пробормотал Найджел.

– Очень любопытно, – согласилась я, перебирая частицы руками (разумеется, плотно затянутыми в перчатки). Присмотревшись, я поняла, что это маленькие кусочки черного камня – базальта и оникса – и что они удивительным образом обточены. Правда, я никак не могла сообразить, что могут символизировать эти камешки.

– Зерна, – объявила мама, подходя вместе с папой к нашему ящику. – Все эти камешки выточены в форме зерен – ржи, пшеницы, даже риса. Никогда не встречала ничего подобного.

– Да, но почему они черные? – спросила я. – Это не зерна. То есть я хочу сказать, что у них цвет не как у зерен.

– Не знаю, почему египтяне не вытачивали зерна из песчаника, мыльного камня или какого-нибудь другого светлого материала. Может быть, нам удастся это понять, когда мы изучим все эти находки.

– Кстати о зернах, – сказала я, вспомнив про свой голод, который теперь, в отсутствие Фагенбуша, пришло время утолить. – Можно, я схожу в булочную лавку и куплю нам что-нибудь к ужину? Я умираю от голода. Последние два дня я ничего не ела, кроме сэндвичей с джемом.

– Ах, милая моя. Конечно, можно. – Мама ткнула папу локтем в бок и добавила: – Алистер, как ты мог позволить ей питаться все время такой дрянью?

– Э-э… мы… я… у меня было очень много работы, Генриетта, – промямлил папа.

Чтобы немного поддержать его, я спросила:

– Папа, дорогой, тебе купить слоеных пирожков? Я знаю, ты их очень любишь.

– Да, да, – сразу же оживился папа. – Это было бы замечательно.

Я протянула руку за деньгами. Папа пошарил по своим карманам, положил мне на раскрытую ладонь несколько шиллингов и тут же переключил все внимание на ритуальный нож, который он только что выудил из очередного маминого ящика.

Я взглянула на закатное небо. Если поспешить – я имею в виду, как следует поспешить, – можно успеть вернуться назад до наступления темноты. Вероятно.

Я пробежала через мастерскую и начала подниматься по лестнице.

– Не забудь пальто, – долетел сзади папин голос. – И шляпку!

Дождь перестал, и я подумала, что, быть может, мне удастся слетать в булочную и назад до того, как серые облака перестроят свои ряды и пойдут на второй заход. Было холодно, со всех сторон дул пронизывающий ветер, но все же мне было приятно оказаться за стенами музея, подальше от удушливого серного запаха проклятий, магических артефактов, а самое главное – от Клайва Фагенбуша.

В нескольких кварталах от музея дома и магазины становились меньше, а улицы уже. Облака темнели прямо на глазах, и я подумала, что мне нужно пошевеливаться.

Шаги за своей спиной я впервые расслышала на Хаддингтон стрит.

Я резко остановилась, сделав вид, что у меня развязался шнурок на ботинке, и шаги тоже остановились. Я медленно выпрямилась, лихорадочно соображая, что же мне делать. Улицы не то чтобы были совсем пусты, но прохожих оказалось довольно мало. Я сделала несколько шагов и вновь притормозила – на этот раз у витрины первого попавшегося магазина – и уставилась на выставленные в ней котелки, кастрюли и прочую чепуху. Шаги за моей спиной вначале ожили, потом вновь замерли.

Я решила, что самое лучшее – это совершить рывок до самой булочной, и припустила во всю прыть по улице. Вскоре я с облегчением увидела впереди знакомую вывеску «Пироги и булки миссис Пилкингтон». Я резко рванула на себя дверь и буквально ввалилась в лавку, испугав бедную миссис Пилкингтон.

– Добрый вечер, душечка, – приветствовала она меня. – Ты меня испугала. Куда ты так торопишься?

Миссис Пилкингтон – женщина замечательная, пухлая и сладкая, как ее булки. От нее всегда восхитительно пахнет горячим хлебом и пирогами, этот запах нравится мне ничуть не меньше, чем аромат дорогой туалетной воды.

– Просто умираю от голода, миссис Пилкингтон, только и всего.

– Ага, – понимающе взглянула она на меня. – Торчишь взаперти в этом старом пыльном музее, да?

– О, да, мадам, – с чувством подтвердила я.

– Что тебе дать сегодня на ужин, душечка?

– Знаете, сегодня моя мама приехала, так что мне нужно что-нибудь особенное, чтобы отпраздновать ее приезд.

– Конечно, конечно, моя дорогая. Я так рада, что твоя мама вернулась.

Я выбрала то, что мне хотелось, а в последний момент попросила миссис Пилкингтон не класть один пирог в пакет, а сразу отдать его мне в руки. Его я съем по дороге в музей, потому что в самом деле умираю от голода. Я забрала свои покупки, вышла на улицу и сразу же впилась зубами в слоеный пирожок с мясом. Откусила и тут же едва не подавилась, увидев перед собой того самого юного воришку, которого поймала, а потом отпустила на вокзале Чаринг-Кросс.