Уэверли, или шестьдесят лет назад - Скотт Вальтер - Страница 47

– Тогда, со всей серьезностью, – ответил его друг, – я этому искренне рад. И я столь высокого мнения о Флоре, что вы единственный человек во всей Англии, о котором я мог бы это сказать. Но не жмите мне так горячо руку. Есть еще ряд вопросов. Скажите, а как отнесется ваша семья к союзу с сестрой высокородного гайлэндского нищего?

– Положение моего дяди, его взгляды и его неизменная снисходительность ко мне – все это дает мне право заверить вас, что родовитость и личные качества

– единственное, на что он может обратить внимание в таком союзе. А где я могу найти более совершенное сочетание этих сторон, как не в вашей сестре?

– О, нигде, cela va sans dire note 269, – ответил Фергюс с улыбкой. – Но ваш батюшка пожелает, верно, использовать свои прерогативы отца и тоже иметь право голоса в этом деле?

– Разумеется. Но он недавно порвал с властями, и поэтому я уверен, что он не будет возражать, тем более что дядя горячо меня поддержит.

– Помешать может и вероисповедание, – заметил Фергюс, – хоть мы и не фанатические католики.

– Моя бабушка была католичка, и я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь в семье возражал против ее религии. Но не думайте о моих друзьях, дорогой Фергюс; окажите лучше свое влияние там, где оно может всего более понадобиться для устранения препятствий – я имею в виду вашу очаровательную сестру.

– Моя очаровательная сестра, – ответил Фергюс, – подобно своему любящему брату, весьма склонна проявлять свою волю самым решительным образом, и с этим вам придется считаться. Но я похлопочу за вас, и вы всегда сможете со мной посоветоваться. И первое, что я вам скажу: преданность Стюартам – вот та страсть, которая управляет всеми ее действиями. С того момента, как она научилась читать по-английски, она была влюблена в память доблестного капитана Уогана note 270, который отказался от службы у узурпатора Кромвеля, вступил под знамена Карла II, провел горсточку всадников из Лондона в горную Шотландию на соединение с Миддлтоном note 271, поднявшим оружие за короля, и наконец пал смертью храбрых, сражаясь за своего государя. Попросите ее показать вам стихи, в которых она воспела его жизнь и судьбу; их очень хвалили, уверяю вас. Но вот что: мне кажется, что Флора несколько минут назад отправилась к водопаду – ступайте ей вслед, ступайте сейчас же! Не давайте гарнизону укрепить свою оборону. Alerte a la muraille! note 272 Найдите Флору и как можно скорее узнайте ее решение. Да сопутствует вам Купидон note 273! А я тем временем пойду проверю всякие ремни и патронные сумки.

Уэверли поднимался по лощине с тревожно бьющимся сердцем. Любовь со всей своей романтической свитой надежд, опасений и желаний сливалась в нем с другим чувством, которое ему так легко было определить. Он не мог забыть, как круто изменилась его судьба за одно это утро, и не мог предвидеть, в какую чащу трудностей она может его завести. Еще накануне он занимал завидный пост в армии; отца его, по всем видимостям, ожидало все растущее расположение государя – и все это рассеялось как сон. Сам он был обесчещен, отец попал в немилость, и теперь он стал невольным свидетелем, если не участником, тайных, мрачных и опасных замыслов, способных привести либо к низвержению правительства, которому он еще так недавно служил, либо к гибели всех участников заговора. Если бы даже Флора благосклонно отнеслась к его предложению, мог ли он питать надежду на благополучный исход всего этого дела среди треволнений надвигающегося восстания? Не мог же он думать только о своем благополучии и просить ее бросить Фергюса, к которому она была так привязана, и ехать в Англию, чтобы там вдали от событий дожидаться либо успеха замыслов брата, либо крушения его заветнейших надежд? И как мог он, с другой стороны, не рассчитывая ни на что, кроме собственных сил, примкнуть к опасным и скороспелым планам предводителя, устремиться с ним в один водоворот событий, стать участником всех его отчаянных и безрассудных предприятии, наконец почти отказаться от собственного мнения и от права судить, насколько справедливы и разумны его действия? Все это представлялось не слишком соблазнительным для тайной гордости Уэверли. А между тем что оставалось ему делать, если только Флора не откажет ему в своей руке, о чем в теперешнем возбужденном состоянии его чувств он не мог и думать без невыносимой душевной муки? Размышляя о сомнительных и опасных перспективах, раскрывавшихся перед ним, он добрался наконец до водопада, где, как предвидел Фергюс, он и нашел Флору.

Она была совсем одна и, как только увидела его издали, поднялась и пошла к нему навстречу. Эдуард попытался произнести несколько слов, не выходящих за рамки обычного любезного разговора, но понял, что не в силах продолжать в этом тоне. Флора сначала казалась столь же смущенное, как и он, но быстрее овладела собой и (неблагоприятное предзнаменование для Эдуарда) первая коснулась темы их недавнего разговора.

– Она настолько важна со всех точек зрения, мистер Уэверли, – сказала она, – что я не вправе оставлять у вас никаких сомнений относительно природы моих чувств.

– Не высказывайте их слишком поспешно, – воскликнул Уэверли в величайшем волнении, – если только они не такого характера, на который по вашему тону я, увы, не дерзаю надеяться. Пусть время… пусть мои будущие поступки… пусть влияние вашего брата…

– Извините меня, мистер Уэверли, – сказала Флора, немного покраснев, но голосом твердым и спокойным, – я никогда бы не простила себе, если бы помедлила выразить вам свое искреннее убеждение, что никогда не буду смотреть на вас иначе, как на уважаемого друга. Я в высшей степени несправедливо поступила бы по отношению к вам, если бы хоть на мгновение скрыла от вас свои чувства. Я вижу. что причиняю вам боль, и мне самой очень больно, но лучше сделать это теперь, чем позднее. О, в тысячу раз лучше, мистер Уэверли, испытать сейчас мгновенное разочарование, чем позже терзаться в дом их, изнуряющих сердце мучениях, вызванных поспешным и неудачным браком!

– Великий боже! – воскликнул Уэверли. – К чему вам предвидеть такие последствия от союза, где обе стороны равны по рождению, где судьба благоприятствует им обеим, где, если я осмелюсь так сказать, вкусы сходны, где вы ссылаетесь на любовь к другому и где вы, наконец, не отказываете в благоприятной оценке тому, кого вы отвергаете?

– Мистер Уэверли, – ответила Флора, – я действительно о вас такого мнения, и мнение это настолько высоко, что, хотя я предпочла бы умолчать о причинах моего решения, я готова вам их открыть, если вы потребуете от меня такого знака уважения и доверия.

Она села на обломок скалы, Уэверли поместился поблизости и стал умолять ее поскорее все объяснить.

– Я едва решаюсь, – сказала она, – рассказывать вам о своем душевном состоянии, так сильно отличается оно от чувств, которые обычно приписывают девушкам моего возраста, и, догадываясь о природе ваших, я с трепетом касаюсь их, чтобы не причинить страдания тому, кого я от всей души хотела бы утешить. Что до меня, то с самых ранних лет и вплоть до настоящего дня я желала лишь одного: восстановления на престоле моих королевских благодетелей. Я не в силах объяснить вам всю безграничную преданность мою этой единственной цели и откровенно признаюсь, что эти чувства совершенно поглотили меня и вытеснили мысли о так называемом устройстве собственной жизни. Только бы мне увидеть день их благополучного возвращения – и тогда мне будет безразлично, где жить, в шотландской ли хижине, во французском ли монастыре или в английском дворце.

– Но, дорогая Флора, почему же ваша восторженная преданность изгнанной династии несовместима с моим счастьем?