Сильмариллион - Толкин Джон Рональд Руэл - Страница 55

— Неужто Моргот спит? Вы обознались.

— О нет, — возразил Торондор. — Если б Орлы Манвэ могли так ошибаться, давно бы уже, о король, тайна твоя была бы раскрыта.

— Значит, речи твои сулят лихо, — отвечал Тургон, — ибо это может означать лишь одно. Даже Хурин Талион склонился пред волей Моргота. Сердце мое закрыто.

Торондор удалился, а Тургон долго сидел задумавшись, и смутился он, припомнив деяния Хурина из Дор–Ломина; сердце его открылось, и он послал к орлам с просьбой сыскать Хурина и, буде возможно, принести его в Гондолин. Но было поздно, и никогда больше не увидели они его, при свете ли дня, во тьме ли.

Ибо Хурин стоял в отчаянье пред безмолвными скалами Эккориата, и заходящее солнце, пробившись сквозь тучи, окрасило алым его седые волосы. Тогда он громко закричал, не боясь, что его услышат, и проклял безжалостный край; и вот, встав на краю пропасти, воззвал он громко, глядя туда, где был Гондолин: «Тургон, о Тургон, припомни Топи Серех! О Тургон, неужто не слышишь ты меня в потаенных своих чертогах?» Но ни звука не раздалось в ответ, лишь ветер свистел в иссохших травах. «Вот так же свистел он тогда на рассвете в топях!» — молвил Хурин, и в этот миг солнце село за Теневым Хребтом, тьма объяла его, ветер стих, и безмолвны стали пустынные земли.

Были, однако, уши, что слышали слова Хурина, и вскоре весть о том дошла на север, к Черному Трону; и усмехнулся Моргот, ибо знал теперь достоверно, где находятся владения Тургона, хотя ни один его соглядатай не смог до сих пор, благодаря орлам, пробраться в край за Окружные Горы. Таково было первое лихо, причиненное освобождением Хурина.

Когда опустилась тьма, Хурин сошел со скалы и забылся тяжелым, горьким сном. Но во сне услыхал он рыдания Морвен и голос ее, звавший его по имени; и показалось Хурину, что голос исходит из Бретила. С наступлением дня пробудился он, встал и двинулся назад, к Бритиаху; и, пройдя по краю Бретила, к ночи пришел к Перекрестью Тейглина. Ночные стражи видели его, но ужас овладел ими, ибо решили они, что видят призрак из древнего кургана, что бродит, окутанный тьмой; посему Хурина не задержали, и он пришел наконец туда, где сожгли Глаурунга, и увидел высокий камень, стоявший на краю Кабед Наэрамарта.

Хурин, однако, не смотрел на камень, ибо хорошо знал, что там выбито; и увидел он, что не один здесь. В тени камня, склоня голову на колени, сидела женщина; и в то время, как Хурин молча стоял над нею, она отбросила капюшон и открыла лицо. Была она седой и старой, но внезапно взгляд ее встретился со взглядом Хурина, и он узнал ее; ибо хоть глаза ее были безумны и полны страха, в них все еще сиял свет, за который в былые годы ее называли Эледвен — самой прекрасной и гордой среди смертных женщин старых времен.

— Наконец ты пришел, — молвила она. — Я слишком долго ждала.

— Путь был темен, — отвечал он. — Я пришел, когда смог.

— Слишком поздно, — сказала Морвен. — Они погибли.

— Знаю, — сказал он. — Но ты жива.

— Жизнь моя на исходе, — молвила Морвен. — Уйдет солнце, уйду и я. Времени осталось мало, поведай же мне — как отыскала она его?

Хурин, однако, ничего не ответил ей, и так они сидели у камня и более не произнесли ни слова; когда же зашло солнце, Морвен вздохнула, сжала его руку и замерла, и Хурин понял, что она мертва. Он взглянул на нее в сумерках, и ему почудилось, что следы горя и тяжких лишений исчезли с ее лица. «Она ушла непобежденной», — молвил Хурин, закрыл ей глаза и сидел при ней, неподвижный, пока опускалась ночь. Ревели воды в теснине Кабед Наэрамарта, но он ничего не слышал и не ощущал, ибо сердце в нем окаменело. Но налетел ледяной ветер и швырнул в лицо обжигающим дождем; пробудился Хурин, и гнев черной тучей поднялся в нем, затмевая разум, так что лишь одного желал он ныне — отомстить за беды свои и своих родных; обвинял же он в горе своем всех, кто когда–либо имел с ним дело. Встал он и сделал для Морвен могилу над Кабед Наэрамартом, с западной стороны камня; на камне же он высек следующие слова: «Здесь лежит также Морвен Эледвен».

Говорят, что Глирхуин, арфист и провидец из Бретила, сложил песню, в которой поется, что Камень Горести никогда не будет осквернен Морготом и не будет опрокинут, даже если море покроет всю землю; так и случилось позднее, и Тол–Морвен все еще стоит вдали от новых берегов, что были сотворены в дни гнева валаров. Но Хурина там нет, ибо судьба вела его дальше, а Тень следовала за ним по пятам.

Хурин переправился через Тейглин и пошел на юг по древнему тракту, что вел в Нарготронд; далеко на востоке зрел он вершину Эмон–Руд и знал, что произошло там. Вскоре достиг он берега Нарога и перебрался через бурную реку по камням обрушенного моста, как незадолго до него Маблунг из Дориата; и вот он, опираясь на посох, стоял перед разбитыми Вратами Фелагунда.

Надо сказать, что после ухода Глаурунга карлик Мим пришел в Нарготронд и пробрался в разоренные чертоги; он завладел ими и сидел там, перебирая золото и драгоценности, просеивая их сквозь пальцы, ибо никто не пришел бы сюда ограбить его — из страха перед духом Глаурунга и самой его памятью. Но вот некто явился и встал у порога. Вышел Мим и спросил, что ему надобно. Хурин же молвил:

— Кто ты, что не дозволяешь мне войти в дом Финрода Фелагунда?

И отвечал карлик:

— Я — Мим. Прежде чем горделивцы заявились сюда из–за Моря, гномы обитали в чертогах Нулуккиздина. Я лишь вернул себе то, что и так мое; ибо я последний из моего племени.

— Недолго же будешь ты наслаждаться своим наследством, ибо я — Хурин, сын Галдора, вернувшийся из Ангбанда, а сыном моим был Турин Турамбар, которого ты, быть может, еще не забыл; именно он убил дракона Глаурунга, разорившего чертоги, где ты ныне сидишь; и не думай, что неведомо мне, кто предал Драконий Шлем Дор–Ломина.

Тогда Мим в великом страхе начал молить Хурина, дабы тот взял все, что ни пожелает, только бы сохранил ему жизнь; но Хурин не внял его мольбам и убил его пред вратами Нарготронда. Затем он вошел в мрачное место, где, рассыпанные по полу, в разоре и мраке лежали сокровища Валинора; и говорят, что, когда Хурин покинул развалины Нарготронда и вновь оказался под открытым небом, из всех несметных сокровищ он нес с собой лишь одно.

Потом Хурин отправился на восток и пришел к Полусветным Водам, что у водопадов Сириона; там перехватили его эльфы, охранявшие западные рубежи Дориата, и доставили в Менегрот, к королю Тинголу. С изумлением и горечью взирал Тингол на сурового старика, узнавая в нем Хурина Талиона, пленника Моргота; но приветствовал он Хурина учтиво и оказал ему почет. Хурин же ничего не отвечал королю, но достал из–под плаща то, что принес с собою из Нарготронда. Было это не что иное, как Наугламир, Ожерелье Гномов, созданное некогда для Финрода Фелагунда мастерами Ногрода и Белегоста, самое знаменитое их творение в Давние Дни: Финрод ценил его выше всех сокровищ Нарготронда. И это ожерелье бросил Хурин к ногам Тингола с безумной и горестной речью.

— Прими же плату за то, что так хорошо позаботился о моей жене и детях! — вскричал он. — Вот Наугламир, чье имя известно многим эльфам и людям; я принес его тебе из тьмы Нарготронда, где оставил его родич твой Финрод, уходя в путь с Береном, сыном Барахира, дабы исполнить веление Тингола из Дориата!

Тингол взглянул на сокровище и признал в нем Наугламир, и слишком хорошо понял, что замыслил Хурин; однако, исполненный скорби, он сдержал свой гнев и стерпел презрение Хурина. И тогда молвила Мелиан:

— О Хурин Талион, Моргот оплел тебя чарами, ибо тот, кто взирает на мир глазами Врага, желая или не желая того, видит все искаженным. Долгое время сын твой Турин жил в чертогах Менегрота, любимый и почитаемый, как сын короля; отнюдь не по воле короля, либо моей, не вернулся он в Дориат. А после того жена твоя и дочь были приняты здесь с почетом и добросердием; и мы сделали все, что могли, дабы отговорить Морвен от путешествия в Нарготронд. С голоса Моргота обвиняешь ты ныне своих друзей.