Пуритане - Скотт Вальтер - Страница 39

Из-за всего этого, а также скромности, присущей характеру Мортона, его время от времени терзало неверие в ответные чувства Эдит. По своему положению она стояла неизмеримо выше его; она была настолько богата, так образованна, так красива, у нее были такие очаровательные манеры, что он жил в вечном страхе, как бы между ним и предметом его обожания не оказался какой-нибудь новый поклонник, взысканный судьбой больше его и более, чем он, приемлемый для семейства Белленден. Молва указывала на такого соперника: это был лорд Эвендел. Его происхождение, богатство, связи и политические взгляды, а также частые посещения Тиллитудлема и постоянное присутствие в обществе рядом с леди Маргарет и ее внучкой давали основание предполагать, что Эдит питает к нему склонность; нередко случалось, что разные увеселения, в которых принимал участие лорд Эвендел, препятствовали встрече влюбленных, и Генри не мог не заметить, что Эдит или старательно избегала говорить о молодом дворянине, или говорила о нем смущенно и с явной неохотой.

Эти недомолвки, вызванные в действительности нежностью ее чувства к Мортону, были превратно истолкованы его природной неуверенностью в себе, к тому же ревность, которую они в нем разожгли, нашла для себя пищу в замечаниях, как бы невзначай брошенных Дженни Деннисон. Как две капли воды похожая на служанку с театральных подмостков, она была законченной кокеткой и, когда ей не представлялось возможности дразнить собственных обожателей, пользовалась всяким удобным случаем, чтобы помучить поклонника ее юной леди. Происходило это не из-за ее неприязни к Мортону, который не только в глазах ее госпожи, но и в ее собственных, с его статной фигурой и красивым лицом, был жених хоть куда. Но лорд Эвендел был тоже красив; он был более щедр, чем Мортон, который не располагал для этого средствами, и к тому же был лордом. Если бы мисс Эдит Белленден приняла его предложение, то стала бы супругой барона, и, что самое важное, она, маленькая Дженни Деннисон, которою грозная домоправительница Тиллитудлема помыкала в свое удовольствие, превратилась бы в мисс Деннисон, собственную служанку ее милости леди Эвендел и, кто знает, может статься, даже в ее камеристку. Беспристрастие Дженни не простиралось поэтому так далеко, как беспристрастие миссис Куикли, и она не выражала желания, чтобы оба красивых соперника разом женились на ее юной леди, так как чаша весов ее расположения, нужно признать, все же склонялась в пользу лорда Эвендела, и выражалось это в самых различных формах, неизменно мучительных для Мортона: то она дарила его каким-нибудь дружеским предупреждением, то удостаивала сообщением «по секрету», то позволяла себе веселую шутку, но все это неизменно преследовало одну и ту же определенную цель, а именно — напомнить Мортону, что рано или поздно его романтические встречи с ее госпожой должны прекратиться и что Эдит Белленден, несмотря на летние прогулки в тени деревьев, обмен стихами, книгами и рисунками, кончит тем, что станет леди Эвендел.

Эти намеки попадали в самую точку, усиливая страхи и подозрения Мортона, и он был недалек от того, чтобы ощутить в себе муки ревности, которую испытывал всякий любящий по-настоящему, но которой особенно подвержены те, кто страдает из-за отсутствия дружеского участия или из-за досадных помех судьбы. Сама Эдит бессознательно, по благородству своей искренней и прямой натуры, вводила в заблуждение своего друга. Как-то в разговоре они коснулись насилий, учиненных недавно солдатами, которыми, как утверждали (впрочем, несправедливо), командовал лорд Эвендел. Эдит, одинаково верная как в любви, так и в дружбе, была задета словами сурового осуждения, высказанного по этому поводу Мортоном, который, возможно, был особенно резок под влиянием недоброго чувства к своему предполагаемому сопернику. Она вступилась за лорда Эвендела, и притом с таким пылом, что Мортон воспринял это как оскорбление, потрясшее его до глубины души, что немало потешило Дженни Деннисон, всегдашнюю спутницу их прогулок. Почувствовав, что допустила ошибку, Эдит постаралась ее исправить, но впечатление, которое произвел этот случай на Мортона, было не из тех, что легко изглаживаются, и оно немало способствовало укреплению в нем решимости отправиться за границу, чему, впрочем, помешали причины, о которых мы недавно упоминали.

Последнее их свидание, когда Эдит пришла к нему в башню, ее глубокое и искреннее участие в его судьбе — все это должно было бы рассеять его подозрения; однако, изобретая для себя все новые пытки, он решил, что и это — лишь проявление ее дружбы или, самое большее, мимолетного чувства, которое, конечно, не устоит перед обстоятельствами, внушениями друзей, властью леди Маргарет и постоянством лорда Эвендела.

«Но что виною, — вопрошал он себя, — что виною тому, что я не могу предстать перед всеми и открыто, как подобает мужчине, добиваться своего, а жду, пока меня обведут вокруг пальца? Да что же иное, как не вездесущая и проклятая тирания, которая властвует над нашими телами, душами, имуществом и любовью! Наемному головорезу деспотического правительства я должен уступить Эдит Белленден? Нет, не бывать тому, клянусь небом! Я был безучастен к общественным бедствиям, и вот теперь, как заслуженное мною возмездие, они со всею оскорбительностью коснулись меня самого, и притом в такой области, где это меньше всего можно стерпеть! »

Этот стремительный поток бурливших в нем мыслей и длинная вереница воспоминаний обо всех обидах и унижениях, которые пришлось перенести ему и его родине, были прерваны появлением у него в башне сержанта Босуэла, сопровождаемого двумя драгунами, у одного из которых были с собой наручники.

— Вам придется пройтись со мной, молодой человек, — сказал сержант, обращаясь к Мортону, — но сначала мы вас немножко принарядим.

— Принарядите? — спросил Мортон. — Как это следует понимать?

— Да никак: просто нам придется надеть на вас эти браслетики; они, правда, тяжеловаты, но ничего не поделаешь. Я не дерзнул бы — нет, я дерзнул бы, черт побери, на все что угодно, — но даже за три часа грабежа в только что захваченном городе я не повел бы к полковнику вига без оков на руках. Э, молодой человек, стоит ли огорчаться из-за таких пустяков!

Он направился к Мортону, чтобы надеть на него наручники, но тот, схватив дубовую скамейку, на которой перед этим сидел, заявил, что проломит голову первому, кто посмеет к нему приблизиться.

— Да я мог бы, мой мальчик, укротить вас в один миг, — сказал Босуэл, — но, право, было бы предпочтительнее, чтобы вы сами, без шума, убрали паруса и отдали якорь.

В таком случае он говорил сущую правду; ему хотелось поладить с Мортоном миром не потому, что арестованный внушал ему страх, и не из нежелания применить насилие, а потому, что он опасался шумной борьбы, из-за которой могло стать известно, что, вопреки строжайшим приказам, он оставил узника на ночь без кандалов.

— Для вас же лучше вести себя возможно благоразумнее, — продолжал он примирительным, как ему казалось, тоном, — и не портить себе игры. В замке поговаривают, что внучка леди Маргарет вот-вот пойдет под венец с нашим молодым капитаном, лордом Эвенделом. Я только что видел их в зале, они были вместе, и я слышал, как она просила его вступиться за вас. Она чертовски красива и была до того с ним нежна, что, клянусь моею душой… Вот те на! Что это с вами? Вы стали белый как полотно. Хотите глоточек бренди?

— Мисс Белленден просила обо мне лорда Эвендела? — едва слышно произнес Мортон.

— Ну, конечно же; нет друзей, равных женщинам, — уж они добьются всего и при дворе, и в армии. А! Вы, кажется, чуточку поумнели. И, сдается, пришли в себя.

Говоря это, он принялся надевать на арестованного наручники, и Мортон, потрясенный сообщением Босуэла, не оказал ему никакого сопротивления.

— Его молят пощадить мою жизнь, и молит об этом она! Надевайте скорее оковы… Мои руки не станут больше им противиться, если на душу мою навалилось такое бремя. Эдит молит о моей жизни — и молит лорда Эвендела!