Приключения Найджела - Скотт Вальтер - Страница 31

— Что касается меня, то я буду готов к этой церемонии, — сказал молодой аристократ, — но у меня не хватит на это смелости. Друзья, у которых я должен был бы найти поддержку и покровительство, оказались бездушными и вероломными. Их-то я, уж конечно, не буду беспокоить по этому делу, и все же я должен признаться в своем ребяческом нежелании выйти на новую для меня сцену в полном одиночестве.

— Слишком смело для ремесленника, подобного мне, делать такое предложение аристократу, — сказал Гериот, — но послезавтра я должен быть во дворце. Я могу сопровождать вас до приемного зала, пользуясь своим положением придворного. Я могу облегчить вам допуск во дворец, если вы встретите затруднения, и указать, каким образом и когда вы сможете представиться королю. Но я не знаю, — прибавил он, улыбаясь, — перевесят ли эти маленькие преимущества неуместность того, что аристократ будет ими обязан старому кузнецу.

— Вернее, единственному другу, которого я обрел в Лондоне, — сказал Найджел, протягивая ему руку.

— Ну что ж, если вы так смотрите на это дело, — ответил почтенный горожанин, — мне не остается ничего больше добавить. Завтра я заеду за вами в лодке, подобающей такому случаю. Но помните, мой дорогой юный лорд, что я не желаю, подобно некоторым людям моего звания, переступить его пределы, общаясь с выше меня стоящими, и потому не бойтесь оскорбить мою гордость, допустив, чтобы в приемном зале я держался поодаль, после того как для нас обоих будет удобней расстаться; а в остальном я поистине всегда буду счастлив оказать услугу сыну моего старого покровителя.

Беседа увлекла их так далеко от предмета, возбудившего любопытство молодого аристократа, что в этот вечер к нему нельзя уже было вернуться. Поэтому, выразив Джорджу Гериоту благодарность, он распрощался с ним, пообещав, что будет ждать его в полной готовности послезавтра в десять часов утра, чтобы отправиться с ним на лодке во дворец.

Корпорация факельщиков, воспетая графом Энтони Гамильтоном, как характерная черта Лондона, в царствование Иакова I уже начала свою деятельность, и один из них, с коптящим факелом, был нанят, чтобы освещать молодому шотландскому лорду и его слуге путь к их жилищу: хотя теперь они знали город лучше, чем прежде, в темноте они все же могли заблудиться и не найти дорогу домой. Это позволило хитроумному мейстеру Мониплайзу держаться как можно ближе к своему хозяину, после того как он предусмотрительно продел левую руку сквозь рукоятку своего щита и ослабил в ножнах палаш, чтобы быть готовым ко всяким случайностям.

— Если бы не вино и не вкусный обед, которым нас угостили в доме этого старика, милорд, — промолвил рассудительный слуга, — и если бы я не знал по слухам, что он человек, видно, справедливый, коренной эдинбургский житель, я не прочь был бы посмотреть, какие у него ноги и не скрывается ли под его нарядными кордовскими башмаками с бантиками раздвоенное копыто.

— Ах ты мошенник! — воскликнул Найджел. — Тебя слишком хорошо угощали, а теперь, набив свое прожорливое брюхо, ты поносишь доброго джентльмена, выручившего тебя из беды.

— Вот уж нет, милорд, с вашего позволения, — ответил Мониплайз. — Мне только хотелось бы получше рассмотреть его. Я ел у него мясо — что правда, то правда, — и разве это не позор, что ему подобные могут угощать других мясом, тогда как ваша светлость и я едва ли могли бы получить за свои собственные деньги пустую похлебку с черствой овсяной лепешкой! Я и вино его пил.

— Оно и видно, — ответил его господин, — и даже больше чем следовало.

— Прошу прощения, милорд, — сказал Мониплайз, — это вы про то говорить изволите, как я раздавил кварту с этим славным малым Дженкином — так подмастерья этого зовут, — так ведь это я из благодарности за его доброту ко мне. Признаться, я им еще славную старую песню об Элси Марли спел, такого пения они никогда в жизни не слышали…

При этих словах (как говорит Джон Беньян), продолжая свой путь, он запел:

Тут хозяин прервал увлекшегося певца, крепко схватив его за руку и угрожая избить до смерти, если он своим неуместным пением привлечет внимание городской стражи.

— Прошу прощения, милорд, покорнейше прошу прощения, но стоит мне только вспомнить об этом Джен Уине — так, что ли, его зовут, — как я невольно начинаю напевать «Ты с Элси Марли не знаком». Еще раз прошу прощения у вашей светлости, и, если вы прикажете, я стану совершенно немым.

— Нет, мой любезный! — воскликнул Найджел, — уж лучше продолжай. Я ведь знаю, ты будешь говорить и жаловаться еще больше под предлогом того, что тебя заставляют молчать, так уж лучше отпустить поводья и дать тебе волю. Так в чем же дело? Что ты можешь сказать против мейстера Гериота?

Давая такое разрешение, молодой лорд, вероятно, надеялся, что его слуга случайно заговорит о молодой леди, которая появилась во время молитвы таким таинственным образом. То ли по этой причине, то ли потому, что он просто хотел, чтобы Мониплайз выразил тихим, приглушенным голосом свои чувства, которые в противном случае могли найти себе выход в буйном пении, как бы то ни было — он разрешил своему слуге вести дальнейший рассказ в том же духе.

— И поэтому, — продолжал оратор, пользуясь данной ему свободой, — мне очень хотелось бы знать, что за человек этот мейстер Гериот. Он дал вашей светлости уйму денег, насколько я понимаю, и, уж наверно, неспроста, как водится на этом свете. А у вашей светлости есть хорошие земли, и, уж конечно, этот старик, да и все эти ювелиры, как они себя называют, а по-моему, так просто ростовщики, рады были бы обменять несколько фунтов африканской пыли — это я золото так называю — на несколько сот акров шотландской земли.

— Но ты же знаешь, что у меня нет земли, — сказал молодой лорд, — во всяком случае, у меня нет никакой земли, которая могла бы пойти в уплату долгов, если бы я вздумал сейчас взять на себя такое обязательство. Я думаю, тебе незачем было напоминать мне об этом.

— Истинная правда, милорд, истинная правда, и, как говорит ваша светлость, понятно самому бестолковому человеку без каких бы то ни было лишних объяснений. Так вот, милорд, если только у мейстера Джорджа Гериота нет никакой другой причины, побуждающей его к такой щедрости, кроме желания завладеть вашими поместьями, да и то сказать, не очень-то ему много прибыли от пленения вашего тела, почему бы ему не стремиться к обладанию вашей душой?

— Моей душой?! Ах ты мошенник! — воскликнул молодой лорд. — На что ему моя душа?

— Почем я знаю? — промолвил Мониплайз. — Они с ревом рыскают повсюду и ищут, кого бы пожрать: видно, им по вкусу пища, вокруг которой они так беснуются; и люди говорят, милорд, — продолжал Мониплайз, придвигаясь еще ближе к своему господину, — люди говорят, что в доме мейстера Гериота уже есть один дух.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Найджел. — Я проломлю тебе череп, негодный пьяница, если ты не перестанешь водить меня за нос.

— Пьяница? — воскликнул верный спутник. — Вот тебе на! Да как же мне было не выпить за здоровье вашей светлости, стоя на коленях, когда мейстер Дженкин первый подал мне пример? Будь проклят тот, кто посмел бы отказаться от такой чести. Я бы на мелкие куски изрубил палашом ляжки этому дерзкому негодяю и заставил бы его стать на колени, да так, чтобы он больше не встал. А что касается этого духа, — продолжал он, видя, что его смелая тирада не нашла никакого отклика у его господина, — так ваша светлость видели своими собственными глазами.

— Я не видел никакого духа, — сказал Гленварлох, затаив дыхание, как человек, ожидающий услышать какую-то необычайную тайну. — О каком духе ты говоришь?

— Вы видели молодую леди, что вошла во время молитвы, никому слова не сказала, только поклонилась старому джентльмену и хозяйке дома… Знаете, кто она?