На росстанях - Колас Якуб Михайлович - Страница 11

— Ну как раз восьмая неделя и пошла, — сказала Авгеня.

— Должно быть, праздник все же сегодня, — после раздумья промолвил дед Стукач, бросив на пол лапоть и почесав голову ниже лысины.

— Мама! А когда это к нам Шпак из будки приходил? — спросила одна молодица свою свекровь, бабку Татьяну. — Тогда говорили, что до этого праздника осталось одиннадцать дней.

Дед Стукач, бабка Татьяна, невестки и старший сын Стукача Апанас начали высчитывать, когда у них был Шпак из будки. Выходило, что одиннадцать дней как раз прошло. Бабка Татьяна вынесла свою прялку, Марьяна сказала, что кутья давно уже столклась; крупу выбрали, а ступу выкатили в сени. Раз праздник, так праздник.

Авгеня пошла домой, уверенная в том, что сегодня праздник. Не заходя в хату, она забежала к Лукашу в клуню и накричала на него, что он не празднует и ее сбил с толку, ввел в грех.

— Ты послушай, старый пень, молотит ли кто?

Югасю в свою очередь взволновала старая Лукашиха: а может, и правда, что праздник завтра? Набросив на плечи кожух, она пошла к своей куме Насте. Настя твердо вела подсчет праздникам и строго следила за лунными четвертями — "квадрами".

— Я уже слыхала, что некоторые собираются праздновать сегодня, но праздник, я наверное знаю, завтра. Пилиповы хлопцы уже давно поехали в лес с топорами.

Не прошло и четверти часа, как по всей деревне только и было разговору, что о празднике, при этом явственно обозначались два лагеря — праздничный и будничный. Каждый лагерь насчитывал в своих рядах весьма уважаемых представителей своего направления, что никоим образом не могло привести к соглашению: каждая сторона имела очень крепкие доказательства, на которых основывались ее суждения относительно праздника.

Особенно усилилось волнение, когда начало всходить солнце. Вдоль всей улицы то там, то здесь стояли кучки полешуков и полешучек, и в каждой кучке шел спор о празднике. Все тельшинские законники и законницы сошлись здесь и горячо судили взгляды противоположного лагеря.

Микита Тарпак, приведя все доводы в пользу завтрашнего дня и нисколько не повлияв на стойкость взглядов своих противников, сердито плюнул, повернулся и пошел к своему двору. Его решительная походка и выражение лица ясно говорили о том, что он надумал сделать нечто такое, что должно произвести сильное впечатление и унизить тех, кто был не согласен с ним. Он вытащил телегу, положил на нее доски и стал наваливать навоз, хотя незадолго перед тем и не думал его вывозить в такое время. Нагрузив телегу навозом, запряг коня и важно поехал вдоль улицы, высоко воткнув в навоз вилы. Приблизившись к той кучке народа, где он недавно вел напрасный спор, Микита остановился и начал поправлять хомут, не обращая ни на кого внимания, словно он занимался своим обычным делом. Как только Микита повернул с улицы в поле, тотчас же с той стороны, откуда он выехал, возле колодца послышались два женских крикливых голоса. Они звучали все громче и все с большей злостью. Это ругалась Авдоля Лотачиха с женой Никиты Акулей. Они давно уже были не в ладах, теперь же этот праздник послужил поводом для того, чтобы дать волю языкам. Лотачиха сыпала словами, как горохом. Должно быть, не раз практиковалась она мысленно, готовясь к этой перебранке. Казалось, она только открыла рот, а слова сами, как из мешка, сыпались и сыпались. Акуля не поддавалась. Женщины кричали то по очереди, то одновременно. Проругавшись с полчаса возле колодца, они разошлись: одна пошла в один конец улицы, другая — в другой, так как им надоело ругаться и это не давало никаких результатов. И чтоб сильнее допечь друг друга, они пошли по деревне поносить одна другую перед людьми. Каждой хотелось острее поддеть своего ворога.

— Ах ты чертова шлюндра! Пошла по улице зубами звонить, языком молоть, чтоб он у тебя почернел да высох! — кричала Акуля. — Иди, иди, так вот и поверят тебе, брехухе! Думаешь, не знают люди, как ты к Михалке в сарай бегала, га? Знают люди, за что тебя Крупенич с разъезда горелкой угощает, чтоб тебя вожжами угощали… Знают, не сомневайся! Ты думаешь, не знают, как ты с дорожным мастером по ночам гуляешь, как ты у него десять рублей подцепила? Копач ты из-под темной тучи, хлеба замесить не умеешь, хаты никогда, как люди, не подметешь, чтоб тебе глаза замело!

Авдоля, в свою очередь, идя в другой конец улицы, вела свой сказ. Женщины изредка прислушивались друг к другу и таким образом получали материал для дальнейшей ругани.

— На меня люди глядят, потому что я хорошая, а на тебя и собаки глядеть не хотят. Завидно тебе? А ты забыла, как тебя бабка Татьяна на своем дворе поймала? Зачем же ты ходила туда? Чужих курей выслеживать? А тыквы с грядок у Рамковых кто таскал, чтоб из тебя кишки повытаскивали? А кто, если не твой Микита, у деда Андрея баранинку крал? Этого, может, не знают люди, так пускай же знают…

Полешуки стояли, как строгие и справедливые судьи, но серьезные лица их часто делались веселыми, и дружные раскаты смеха наполняли улицу. При этом полешуки, как по команде, запрокидывали головы и выпячивали животы. Но это было только в тех случаях, когда какая-нибудь из женщин, перейдя всякие границы женской стыдливости, отпускала что-нибудь очень жизненное и сочное. И все же деревня не пришла к согласию. Одни праздновали в тот день, другие — на следующий. А некоторые, чтобы не ошибиться, праздновали два дня.

Этот неясный вопрос о празднике отразился и на школьных занятиях. Лобанович, придя в класс, заметил, что половины учеников нет.

— Почему же вас так мало пришло?

Дети рассказали историю спора о празднике, а вместе с тем и о причине отсутствия учеников.

XI

Занятия в школе наладились.

Молодой учитель вкладывал в них свою душу и сердце. Короткие зимние дни проходили незаметно, их не хватало для того, чтобы как следует провести работу. Как только становилось светло и можно было начинать занятия, Лобанович шел в школу, распределив свою работу среди четырех групп.

Много требовалось умения для того, чтобы каждая группа была занята и не сидела без работы. Много нужно было энергии и старания, чтобы каждая группа была заинтересована в своей работе, чтобы все время поддерживать в классе определенное настроение. Днем школьники распускались на полтора часа для обеда, затем уроки снова шли до самого вечера, пока не стемнеет. Часто со старшими учениками занятия велись и вечерами, при лампе. Потом учитель еще долго сидел над тетрадями и правил их. Молодых сил было много, казалось, никогда не исчерпаешь их, и расходовались они так, как расходует с осени зажиточный, но малоопытный и непрактичный хозяин богатый сбор со своей нивы.

Но в своей работе черпал молодой учитель и полную чашу высокого удовлетворения, наблюдая, как дети овладевали знаниями, легко осиливали то, что еще вчера казалось им непонятным и трудным. Более толковых и способных любил он той любовью, какая может быть только у наставника к своим воспитанникам. Им и дозволялось многое из того, чего не должны были делать обыкновенные ученики, — у Лобановича в школе вообще был строгий порядок. Хоть потворствование было и вредно с педагогической точки зрения и Лобанович это знал, но преодолеть свою слабость не мог. С другой стороны, надо сказать, что с лучших учеников больше и спрашивалось. И радостно становилось на сердце у молодого учителя, когда он смотрел на этих маленьких сообразительных полешуков.

Окончив занятия и проверив работы учеников, Лобанович часто подводил итоги дня; при этом раздумывал он и о том, как обойти ошибки и промахи, которые так трудно бывает избежать в школе молодому, малоопытному учителю. Все известные ему способы и приемы, так гладко и просто описанные в методиках, часто оказывались совсем неподходящими, не отвечали условиям школы. Нужно было что-то придумывать самому. А сколько времени приходилось тратить на то, чтобы приспособить язык детей к книжному языку! И сколько смешных и нежелательных недоразумений возникало на уроках в результате того, что родной язык в школе унижался и подавлялся!