Звездный двойник - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 8

Не то, чтобы он меня успокоил — слово «чайник» уж больно задело. Для меня чайниками всегда оставалась публика — в общем, этой темы я больше не поднимал. Дэк опять пододвинул к себе микрофон и сказал:

— Одуванчик — Перекати-полю. План «Клякса» отменяется. Продолжаем по плану «Марди Гра».

— Дэк?.. — начал я, когда он отложил микрофон.

— После, — отмахнулся он. — Идём на стыковку. Может, тряхнёт малость — нет времени рассусоливать. Сидите тихо и не суйтесь под руку.

И нас-таки тряхнуло. Когда мы оказались на планетолёте, я даже обрадовался возобновлению невесомости — постоянная, но лёгкая тошнота куда лучше редких, но бурных приступов. Однако лафа продолжалась минут этак пять. Когда мы с Дэком вплывали в шлюз, трое космачей с «Одолей» уже стояли наготове. Тут я на минуту замешкался — чего возьмёшь с такого безнадёжного крота вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости отличить не может. Кто-то спросил:

— А где этот?

— Да вот! — отвечал Дэк.

— Этот самый? — вопрошавший будто глазам не верил.

— Он, он, — подтвердил Дэк, — только в гриме; не суетись зря. Лучше помоги устроить его в соковыжималку.

Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из кают. У переборки против входа стояли две «соковыжималки» — гидравлические устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно, — на дальнерейсовиках ими пользуются при высоких ускорениях. Живьём таких ни разу не видал, но в одном фантастическом опусе — «Нашествие на Землю», кажется, — среди декораций было нечто похожее.

На переборке была наляпанная по трафарету надпись: «Внимание! находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше трёх g запрещено! По приказу…» Я продолжал вращаться по инерции, надпись скрылась из виду прежде, чем её удалось дочитать. Меня уложили в соковыжималку. Дэк и его напарник торопливо пристёгивали ремни, когда завыла сирена, и из динамиков раздалось:

— Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее предупреждение! Два g! Три минуты!

Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:

— Проектор и записи — готовы?

— Здесь, здесь!

— А лекарство?

Дэк, паря надо мной, сказал:

— Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Малость нульграва, остальное — стимулятор; это чтоб оставался на ногах и зубрил роль. Поначалу возможен лёгкий зуд — в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.

— Дэк, подожди! Я…

— Некогда, некогда! Нужно ещё раскочегарить как следует эту груду металлолома.

Он развернулся и выплыл из каюты, прежде чем я успел что-либо сказать. Напарник его, закатав мой левый рукав, приложил инъектор к коже и вкатил мне дозу раньше, чем я это почувствовал. Затем и он удалился. Вой сирены сменился голосом:

— Последнее предупреждение! Два g! Две минуты!

Я попытался осмотреться окрест, но лекарство буквально оглушило. Глаза заломило, зубы — тоже; нестерпимо зачесалась спина — но дотянуться до неё мешали ремни безопасности. Похоже, они и спасли меня от перелома руки при старте. Вой сирены смолк, из динамиков послышался бодрый баритон Дэка:

— Самое распоследнее предупреждение! Два g! Одна минута! Оторвитесь там от пинакля — пришла пора ваши жирные задницы поберечь! Сейчас дадим копоти!

Голос его пропал. На этот раз вместо сирены пошли первые аккорды Ad Astra[10], сочинение Аркезиана, Опус 61 до мажор. Это была довольно спорная версия Лондонского Симфонического — у них там нотки «ужаса» на четырнадцатом такте несколько режут ухо.

Но на меня, оглушённого и раздавленного, музыка никак не подействовала — нельзя же намочить реку!..

В каюту вплыла… русалка. Так мне сперва показалось — именно русалка, правда, без рыбьего хвоста. Когда жжение в глазах малость стихло, я разглядел весьма интересную девушку — в шортах и с очень даже симпатичной грудью под безрукавкой. Уверенные движения ясно говорили, что невесомость для неё дело привычное. Деловито меня оглядев, она заняла соседнюю соковыжималку, положив руки на подлокотники и даже внимания не обратив на пристяжные ремни. Отзвучал финальный аккорд, и тут я почувствовал нарастающую тяжесть.

Вообще-то два g — ускорение не из смертельных, особенно в компенсаторе. Плёнка, прикрывавшая меня сверху, обтянула тело, удерживая его в неподвижности; чувствовалась просто некоторая тяжесть, да дышать было трудновато. Вам наверняка доводилось слышать кучу различных баек о космачах, отступавших лишь перед десятью g. Не спорю, может и правда. Но даже двойное ускорение в соковыжималке — начисто отбивает охоту двигаться…

С некоторым опозданием я понял, что раздавшийся глас небесный обращён лично ко мне:

— Лоренцо, дружище, как ты там?

— В… порядке.

Потраченное на ответ усилие меня доконало.

— А… на… долго… это?

— Ерунда, на пару дней!

Видимо, я застонал — Дэк расхохотался:

— Не хнычь, салага! Мой первый полёт на Марс занял тридцать семь недель, и всё это время мы болтались в невесомости на эллиптической траектории! А ты, считай, покататься поехал — два g пару деньков, а во время торможения — норма! Курам на смех! С тебя за это ещё причитается!

Я хотел было сказать всё, что думаю о нём и о его шутках, но вспомнил, что не у себя в гримёрной, к тому же здесь была дама. Отец всегда говорил: женщина вскоре забудет любое оскорбление действием, но может до самой смерти вспоминать неосторожное выражение. Прекрасный пол весьма чувствителен к понятиям отвлечённым. С практической точки зрения факт сей более чем странен, но во всяком случае я никогда не распускал языка в присутствии дам. С тех самых пор, как тяжёлая папашина рука однажды в кровь не разбила мне губы. В выработке условных рефлексов отец дал бы фору самому профессору Павлову…

Тут Дэк заговорил снова:

— Пенни, красавица моя, ты здесь?

— Да, капитан, — ответила девушка из соседнего компенсатора.

— О'кей, приступайте. А я разберусь с делами и тоже приду.

— Хорошо, капитан.

Она повернулась ко мне и сказала мягким, чуть хрипловатым контральто:

— Доктор Чапек хотел, чтобы вы несколько часов отдохнули и посмотрели записи. Если возникнут вопросы — я здесь для того, чтобы на них отвечать.

— Слава богу, — вздохнул я, — наконец хоть кто-то готов отвечать на мои вопросы.

Она промолчала и, с некоторым усилием подняв руку, повернула выключатель. Свет в каюте угас, пошли первые кадры стереофильма. Я сразу узнал главного героя — кто из миллиардов жителей Империи не узнал бы его?!

Это был Бонфорт.

Тот самый, Его Светлость Джон Джозеф Бонфорт[11], бывший премьер-министр, лидер официальной оппозиции, глава Партии Экспансионистов — самый любимый — и ненавидимый! — человек в Солнечной Системе.

Потрясённое моё сознание заметалось в поисках разгадки и нашло единственно возможный ответ. Бонфорт пережил уже три покушения. По крайней мере, так утверждали газетчики. Два раза из трёх спасался он лишь чудом. Но чудес, как известно, не бывает. Может, все три попытки увенчались успехом? Только старый, добрый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался совсем в другом месте, а?!

Много же актёров им потребуется!

3

Я не встревал в политику. Папаша всегда предупреждал меня на этот счёт.

— Ларри, — говорил он, — не суйся в эти дела. Заслужишь дурную славу, а публике это не нравится.

Вот я и не совался. Даже голосовать не ходил ни разу — и после поправки в 98-м, позволившей голосовать людям «кочевым», в том числе, конечно, мне и моим коллегам.

Но если кого из политиков и уважал, то никак не Бонфорта! Всегда считал, что человек этот просто опасен и — вполне возможно — предаст человечество при первом удобном случае. Перспектива встать вместо него под пулю была мне — как бы это сказать — неприятна.