Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А - Федотов Лев Федорович - Страница 90

Вскоре примчался Володька, который рассказал нам о падении большого количества зажигательных бомб у нас во дворах дома; в подтверждение он показал нам искореженный стабилизатор (хвост) одной бомбы, который он выклянчил у дежурных. Это был металлический круг с ножками зеленого цвета, и сам он состоял из какого-то блестящего сплава – то, видимо, был горючий сплав из определенных металлов. Мы разглядывали эту диковинку как пришельца с Марса: ведь это был кусок вражеской нам страны – он родился где-то на военном заводе в Германии и направлялся к Москве на фашистском самолете, чтобы падением своей бомбы вызвать воспламенение наших московских очагов жизни…

В убежище спустился только что вернувшийся на автомашине со своего завода Мишкин отец. Мишка помчался за ним, а, вернувшись, шепнул мне на ухо полученные сведения:

– Сейчас папа мой ехал по улицам, и у библиотеки Ленина перед самой машиной упала зажигательная, а другая врезалась в тротуар у самого входа в метро. Он говорит, что кругом нашего дома пожары!.. – добавил Мишка удрученно.

– Ну-у! – ужаснулся я. Сердце мое сжалось при этом известии… горели здания родной Москвы! До чего она дожила! И ей, несчастной, пришлось испытать ужасы войны… Когда, бывало, случался где-нибудь случайный жалкий пожаришко, то это считалось уже большим событием, и туда стремились как к редкому явлению, чтобы посмотреть, как это, дескать, дом загорелся… а теперь? Теперь пылал не один дом, пылали многие дома в городе, лишая своим горением людей крова и имущества. Но самое тяжелое было то, что это не были несчастные случаи, а причиной были – война, налет врага на город, полет фашистской машины над советскими улицами и разрывы немецких фугасных и зажигательных бомб.

Внутри у меня было как-то не по себе… Я был подавлен известиями о пожарах в городе.

Канонада уже давно стихла, и в убежище многие уже заснули. Наша веселая группа тоже прикусила язык: все устали и хотели спать. Прошел час томительного ожидания, но отбоя все не было. Наконец, когда мы уже стали сходить с ума от тоски и однообразия, пронеслась весть об отбое тревоги. Часы показывали около четырех часов утра.

Мы сразу же помчались к лестнице и, поднимаясь почти первыми наверх, слышали ласкающие слова диктора по радио, которое стояло на столе у дежурного по убежищу:

– Угроза воздушного нападения миновала, отбой! – Это был прямо-таки гимн жизни!

Во дворе мы все разошлись.

Замечательное утро было сегодня: летнее утреннее солнце раскаленным белым диском висело низко над крышами домов, лучи легко пробивали легкую преграду из призрачных облаков.

Было прохладно и свежо, казалось, ничего ужасного не произошло за сегодняшнюю ночь, только какие-то известково– белые, даже немного голубоватые брызги на асфальте говорили о случившемся. Мишкин папа сказал, что это застывшие брызги раскаленного термита, горевших зажигательных бомб. То там, то здесь виднелись углубления в тротуарах и мостовых двора, от которых во все стороны стремились застывшие голубые струи страшного вещества.

– Пойдем ко мне, – предложил Мишка. – С нашего балкона на город посмотрим.

– Давай, – согласился я.

Тут мы заметили какую-то перемену в воздухе…

– Ч-черт… горелым, что ли, пахнет?! – недоумевающе произнес Мишка.

– Да вот дом горит, – сказал его папа. И мы увидели, что крыша одного из домов на набережной канала изрыгала из себя многочисленные струи прозрачного дыма: видимо, огонь уже погасили, и дымились лишь ранее горевшие части чердаков.

Чуть ли не открыв рты, мы с Мишкой остановились, уставившись на непривычное для нас зрелище. Оскорбление и боль за свой город почувствовал я, когда с непомерным чувством какой-то скорби смотрел я на этот дом с шапкой дыма над собой.

– Огня-то не видать, – сказал Мишка.

– Ну, ладно, пошли домой, – поторопил нас его отец.

Выйдя на балкон со стороны Кремля, мы с Мишкой не заметили ничего особенного в городе – Москва раскинулась перед нами, озаренная утренним солнцем, в обычной своей красе, и целость Кремля, безусловно, еще больше скрашивала столицу.

– Слава богу, Кремль не пострадал, – сказал Мишка.

– Было бы не очень приятно, если б одна из его башен превратилась бы в эту ночь в развалины, – подтвердил я.

С другого балкона мы узрели нечто ужасное! В полевой бинокль мы увидели, что академия[118], находящаяся на другом берегу Москва-реки, рядом со строительством Дворца Советов, представляла из себя мрачное зрелище. От здания остались лишь одни почерневшие стены с пустыми, имеющими теперь дикий вид оконными отверстиями. Междуэтажные перекрытия были низвергнуты на дно дома какой-то силой, крыша также провалилась, и кое-где из пустых оконных глазниц сверкали яркие, словно прожектора, белые языки пламени, увенчанные угольными густыми столбами дыма, который, подхваченный ветром, расстилался над ближними улицами зловещей пеленой.

– Кажется, сюда угодила фугасная бомба, – сказал Мишкин папа.

– Это она, значит, и проломила все этажи? – спросил Михикус.

– Неудивительно, – ответил тот. – Взрыв пощадил лишь стены, и теперь дом похож на пустой куб без крыши.

– Смотри-ка, пулемет зенитный, – сказал Мишка.

На крыше одного из корпусов нашего дома стояла зенитная пулеметная установка, еще не покрытая покрывалом, скрывающим ее от наших глаз.

– А куда же вторая фугасная бомба упала? – спросил Стихиус. – Мы чувствовали два сотрясения в убежище.

– Не знаю, – ответил его папа. – Где-нибудь легла в нашем районе.

Часы показывали пять утра, когда я вернулся домой и крепко заснул здоровым утренним крепким сном.

Меня подняла вернувшаяся из театра мама. После ее прихода я почувствовал облегчение, так как понятные всем обстоятельства заставляли меня волноваться и быть в тревоге.

Днем я побывал в городе. Десятки и десятки мест падения зажигательных бомб встречал я на улицах, на которые смотрел с чуждым мне чувством, говорившем мне, что эти страшные брызги, розетками расплесканные по асфальту, не есть что-то наше «обычное», а есть что-то чужое, враждебное нам!

Почти у самого начала Александровского сада, на Манежной площади толпился народ. Я протискался туда и увидел гигантскую воронку, в которой копошился целый отряд рабочих. Асфальт и земля были грубо разворочены по краям этой страшной ямы, и провода троллейбуса, некогда протянутые над этим местом площади, были разорваны, а теперь наскоро скреплены аварийной командой.

Не было сомнений – это было место падения фугасной бомбы, которая, видимо, предназначалась для Кремля. Бомбометатель фашистского самолета просчитался метров на пятьдесят, так как примерно на таком расстоянии от воронки находилось основание непоколебимой угловой кремлевской башни.

Я смотрел на все это, и мне не верилось, что это – война. Мне казалось, что яма эта – вовсе не воронка от взрыва, а какая-нибудь починка мостовой или еще что-то в этом роде. Как все же еще непривычно для нас военное время! Конечно, сознание мое подсказывало мне, что это все, действительно, действия врага, а не мирные работы. Но как это все странно, необычно!..

Вечером я отправился к Бубе. Гали не было, она еще давно уехала в лагерь, так что дома были, кроме Любы, еще Костя и Надя.

В восемь часов вечера грянула новая тревога, и мы все спустились в глубокое подвальное помещение. Я уж опасался, не затянется ли, дескать, эта тревога на целые часы, как случилось этой ночью – уж очень-то мне не хотелось торчать часы в незнакомом мне убежище, и меня тянуло к своим. Однако не прошло и часа, как дали отбой.

Я быстро вернулся домой и, пользуясь тем, что еще было достаточно света, уселся у окна и запечатлел здесь в дневнике пережитое мной за эти сутки.

23 июля. Вчера вечером мы с Мишкой беззаботно прогуливались по двору, мирно беседуя, несмотря на далеко не мирную окружающую обстановку. Погода была превосходной. Заходящее солнце заливало ярко оранжевыми лучами дома, а в темно синем небе незаметно плыли белые хлопья облаков, похожие на клубы пара.