Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А - Федотов Лев Федорович - Страница 45

За дворцом показался сад и желтевший за ним Александринский театр драмы[64], имевший небольшое сходство с нашим Большим театром. Посреди сада высился памятник Екатерине II[65]. Это было высокое круглое сооружение, пьедестал которого представлял собою группу придворных, над коими высилась мощная фигура и императрицы. Этот замечательный памятник, запорошенный снегом, в кругу лиловатых от мороза деревьев и на фоне желтых стен и белых колонн театра, выглядел до того обворожительно, что я тут же решил его включить в будущую серию рисунков о Ленинграде.

Я прошел затем под навесом торговых рядов, где ярко сверкали витрины магазинов и где было невероятное скопление ленинградских покупателей, и очутился рядом с городской станцией, имевшей мощную каменную лестницу с целыми вереницами людей и граненую башню с часами, имевшую пепельно-коричневый цвет, впрочем, сейчас отдававшей слабой синевой.

Увидев гениальное творение Воронихина – Казанский собор – я подумал: «Ну, это я увидел уже, но то, что я сейчас увижу Исаакий… все равно не верю! Этот момент, наверное, так и не настанет!»

Садик перед собором был весь в снегу, и памятники Кутузову и Барклаю де Толли так же, как и Екатерина, были похожи на снежные изваяния. Высоко в небо врезался крест собора. Мощные колоннады, с обеих сторон дугами отходящие от купола, гигантской подковой охватывали садик перед всем зданием. Сквозь толщи холодного воздуха и редкие снежные пылинки изящный собор был густо серого цвета с отливом цвета вечернего неба.

Против собора высился по другую сторону проспекта Дом книги, который был по внешности чистокровным европейским домом с лепными украшениями и фигурками смертных, держащими глобус, находившимися на самом углу крыши.

Следуя вдоль проспекта под звон трамваев и говор толпы, я невольно опасался, как бы из моих ленинградцев никого не оказалось дома… Черт возьми! Тогда мне придется, может, до вечера проторчать на улице! Но, откровенно говоря, я этого не очень боялся, ибо то была не Москва, а погулять-то по соседству с Исаакием, Невой, памятником Петру и Зимним вообще я, безусловно, был не прочь.

Постепенно из-за морозной пелены стал обрисовываться в конце проспекта острый шпиль Адмиралтейства, пока еще похожий на призрачное золотистое видение. Итак, еще одна достопримечательность этого города предстала перед моим взором.

На другой стороне Невского я увидел беже-розового цвета здание, похожее на арку в готическом стиле. Что это за здание было – я не знал, да и сейчас не знаю.

Неожиданно мой путь пересекла Мойка. Вот на какой реке и живут мои ленинградцы. Взойдя на мостик, я пристально смотрел на знакомую мне речушку, покрытую снегом и льдом, кое-где пожелтевшим, и уходящую куда-то дальше, поворачивая вправо. Тогда я еще не мог знать, что недалеко от меня, в детском саду, в этот самый момент была наследница Раи и Мони. Это я узнал лишь потом!..

Я мог, конечно, продвигаться вдоль русла Мойки, чтобы достигнуть Исаакия, возле которого у этой реки и находилось мое ленинградское пристанище, но я хотел все же пройти еще по Невскому, чтобы увидеть улицу Герцена[66].

Так я и сделал! Обгоняя флегматичных прохожих, я дошел до угла улицы Герцена, которая начиналась под аркой Красной Армии перед Зимним дворцом. Эта арка мне была отсюда видна. Это было оранжевого цвета высокоархитектурное сооружение с белыми лепными ангелами и прочими украшениями неземного характера.

С широко раскрытыми от интереса глазами я шел по ул. Герцена, созерцая и вспоминая места, которые когда-то тоже ласкали мой взгляд. Улицу Герцена нельзя назвать плохой улицей – я шел по ней с большим удовлетворением и интересом, поджидая момента, когда она пересечет площадь Воровского[67], на которой и существует Исаакиевский собор. На тротуарах стояли цилиндрической формы будочки, обклеенные афишами, уже в Москве считающиеся допотопными вещами. На них пестрели названия концертов, драм, опер… Тщетно искал я слово «Аида»… Я так желал и желаю увидеть и услышать ее на ленинградской сцене, тем более что здесь-то ее ставят полностью, о чем я уже говорил еще давно в дневнике.

«Ну, сейчас я Исаакия увижу! – ликовал про себя я. – Прямо не верю, ей-богу!» Но я смаковал и не прибавлял шагу. Между тем, мороз давал о себе знать: он меня довольно основательно уже пронял, хотя я не обращал на него внимания, занятый мыслями о Исаакие и о встрече с моими двоюродными сестрой и братом и с их прямым и непосредственным потомком. Ведь самое главное оставалось впереди!

И как это ни странно, но я очень скоро очутился рядом с серыми стенами и высокими полукруглыми наверху окнами гостиницы «Астории», так часто фигурирующей на моих рисунках вместе с Исаакием.

Я вышел на площадь и… увидел картину, столь близкую и любимую мне. Это была картина! Прямо передо мною белел кубической формы трехэтажный дом, с многочисленными сахарными колоннами; за этим домом и находилась скромная хижина, которая должна была приютить меня. Посреди площади стоял памятник Николаю I-му[68], за которым текла под широким мостом Мойка. Сложный до безумства от украшений в виде рельефов, человеческих фигур, листьев и оружия, темно-малиновый пьедестал был увенчан ужасно бесчувственной лошадью, верхом на которой восседал популярный палач, оригинально покрытый снегом и посиневший от мороза. Садик перед Исаакием был гол, пуст и бел; с одной его стороны серела «Астория», с другой – розовело германское посольство, а прямо перед ним… прямо перед ним водружался на площади громадный, нахмуренный Исаакий. Его мне даже просто трудно описать! Это было нечто потрясающее. Короче говоря, я видел перед собою Исаакия! Его мрачные, лиловые от холода стены, малиновые мощные колоннады под треугольными портиками, многочисленные изваяния божеств, его четыре колокольни с яркими позолоченными куполами и, наконец, его гигантский ослепляющий желтый главный купол – представляли из себя умопомрачительную картину. Под пеленой зимнего воздуха он был еще оригинальнее, чем тогда летом, когда я был тут в 1937 году… Зима его смягчала, окутывая в снежную ризу, и окрашивала в синие и лиловые цвета, оставляя лишь без изменения главный купол и купола колоколен. Он казался таким грузным, тяжелым, но величественным, что я мог гордиться за весь этот город.

Я тщательно обогнул всю площадь, любуясь этим гениальнейшим сокровищем архитектуры; с моста Мойки он выглядел еще величественнее. Отсюда открывался вид на всю площадь вместе с «Асторией» – справа, с немецким посольством – слева и с памятником Николаю и Исаакием – посередине. С этот места собор казался еще лазурнее, так как толща воздуха между нами теперь была больше.

– Исаакия я увидел, – прошептал я, – но это еще не все! Главное – это встретиться с моими ленинградцами. Долго же я ждал этой встречи, а вот теперь скорость наступления ее зависит только от меня.

Да! Я был уже в Ленинграде, находился уже рядом с их домом, и стоит мне только поспешить…

А они даже не подразумевали в то время то, что я был так близко, что стоял почти рядом с их домом и что, стоит им только зачем-либо выйти на площадь, и мы, может быть, встретимся.

Я восторженно смотрел на все эти места, столь близкие им и мне самому, глазами, полными восторга!

Я обогнул площадь и ступил на набережную Мойки. Площадь исчезла за углом, и я стал приближаться к заветным воротам. Набережная была довольно узкой, вдоль реки тянулись ряды деревьев, мостовая была булыжная, и тротуары состояли из кривых линий. Давно я не был на этой набережной! Я шел осторожно, будто боялся провалиться; я чувствовал себя настороженным зверьком, который уже сейчас ждет чего-то долгожданного… Как долго я мечтал очутиться на этой набережной, а теперь я здесь.