Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А - Федотов Лев Федорович - Страница 28

25-го августа. Сегодня Илюша уехал в Ленинград. Я проводил его до метро и поручил ему сказать Рае, что я скоро ей напишу ответ.

– А поручений каких-нибудь у тебя нет? – спросил он. – Может, достать для тебя что-нибудь там?

– Вот, если там ты найдешь общие тетради, то это будет хорошо, – ответил я. – А то здесь в Москве их совсем нет!

– Постараюсь их привезти! – проговорил он. – А сколько?

– Да по возможности больше! Но только по возможности!

– Ладно! Идет!

Мы расстались у метрополитеновской кассы станции «Библиотека Ленина», и я вернулся домой. Было ровно семь часов вечера!

27 августа. Весь день сегодняшний из моей головы не выходили мысли о том, что сегодня вечером я услышу «Аиду», а вместе с этим, конечно, и арию Радомеса, и арию Амонасро, и хор жрецов, и Нил, и куплеты Амонасро, которые я знаю почти наравне с хором жрецов…

В половине восьмого Лиля и я уже сидели на своих местах во втором ряду партера, в середине… Мы находились в окружении целых рядов еще пустых стульев, залитых сверху потоками электрических лучей. С боков поднимались сверкающие ярусы, окрашенные золотыми украшениями, а сразу перед ними висел огромный оранжевый занавес. Оркестрантов еще не было, и там стояли лишь пустые стулья и пюпитры.

Сзади нас сидели какие-то иностранцы – англичане, должно быть. Они все антракты напролет трещали на своем языке, и из их тарабарщины я мог понять лишь то, что они, несомненно, говорили о чем-то, происходящем на земле, а не на Сириусе… Больше я ничего из их разговора не понял.

Дирижер Мелик-Пашаев[53], невысокий брюнет с широкой головой, плоским подбородком и с очками, скрывающими за собою сощуренные глазки, легко вскочил на возвышение и взмахнул руками…

С первых же звуков скрипок у меня началась лихорадка. Вступление было прекрасное. У Мелика оно получилось ласкающим для слуха и с яркими оттенками. Молитва под его управлением прошла очень хорошо. Жрецы пели едва слышно, почти не открывая ртов, и эта величавость произвела на меня большое впечатление. Ариозо Радомеса я, конечно, прослушал с широко открытыми… глазами.

Короче говоря, я больше всего смотрел на оркестр и на дирижера! Появление пленников, ария пленного Амонасро и похоронообразный хор жрецов, как всегда, подействовали на меня со сказочной силой. Я всеми силами старался уловить ритм и темп этого хора, чтобы еще правильнее играть его. Хор народа, оказывается, не оправдывает свое название, так как этот мотив, скорее всего, поют жрецы, окружавшие Радомеса и Амнерис, а не народ. Так что, к чести этих кровожадных церберов, два наилучших хора принадлежат именно им, а не кому-нибудь другому.

С большим интересом прослушал я дуэт Амонасро и Аиды в III-ьем действии, где пленный царь поет свои знаменитые куплеты: «Вспомни, вспомни, когда настанет время»… Партию Амонасро пел Иванов, первый раз исполняющий эту трудную роль. Между прочим, его пение и игра превзошли все! Он блестяще ее выполнил. По-моему, из всей этой оперы самая интересная партия – это партия Амонасро, хотя и очень короткая. И она к тому же не очень легкая! Его появление вместе с пленниками, его ария перед фараоном, где он открывает свое имя, и его роль в третьем действии – это трудные, высокодраматические сцены.

Я все время следил за дирижером и оркестром, но по отдельным местам я не мог судить, у кого лучше было ведение «Аиды» – у Мелик-Пашаева или у Таненберга (?). Но в общем, разница была: Мелик вел ее лучше, и многие места оперы звучали совершенно иначе! У него ярко бросались в глаза (!) оттенки, и вообще у него звучал оркестр и более мягко, и дружно.

На «Аиду» я вообще хожу как на урок по музыке, так как именно она и дала мне понятные уроки по оркестровке. Ведь нет ни одного инструмента, который, казалось, не участвовал бы в этой опере. И все они почему-то так ярко выделяются, исполняя ее, что я с первого же раза многому научился в области оркестра. Конечно, нужно сказать, передовую роль играют в ней духовые медные инструменты, так сама музыка «Аиды» написана в торжественной форме. Интересная и большая роль имеется в этой опере и у ударных инструментов (барабана, треугольника, тарелок и литавр).

«Аиду» я ценю вообще из-за того, что она представляет из себя превосходное соединение всех стилей оперной музыки… Здесь есть и торжественные, медленные танцы, и быстрые, веселые пляски, и маршеобразные места, и народные мелодии, и трудные хоровые сцены, которые, впрочем, даже делятся на ряд форм (если можно только так выразиться), так как есть места, где весь хор поет в один голос, и, наконец, самое главное, в этой опере имеются трудноисполнимые массовые сцены, так называемые контрапункты, где в одно и то же время звучит несколько мелодий, представляя из себя в целом красивое соединение.

Короче говоря, для меня «Аида» – это музыкальная школа!

Невозможно описать то, что творилось со мной сегодня вечером после театра. Я пошел почему-то относить сахарницу не на кухню, а в ванную; уходя из комнаты, я потушил за собою свет, хотя там за столом сидели мама и Лиля; я долго и упорно принялся размешивать чай, забыв, что я туда не положил ни одной крупинки сахара; наконец, в довершение всего, вместо того, чтобы постелить себе на кровати, я потащил всю постельную груду на диван, чтобы разостлать это все на его поверхности!

Не знаю, почему, но Лиля называла причиной всех этих плодов рассеянности сегодняшнюю «Аиду»!

28-го августа. Сегодня днем я позвонил М. Н., и Марья Ив., с которой я разговаривал, пригласила меня на 30-е число текущего месяца оного года! Она не замедлила мне напомнить, чтобы побольше занимался по музыке, а после этого взяла с меня клятву, что я во что бы то ни стало буду играть у них все, что знаю из «Аиды». Сам же я распространил эту клятву на все на свете, только не на марш! Как это ни странно, но я боюсь его еще играть перед кем-нибудь…

Потом у меня появилось… вернее, на меня напало (к счастью, без оружия) большое желание рисовать, и я вдоволь поводил кистью по рисунку нашей церквушки, докончив красить правый корпус нашего дома…

Вечером мы с мамой были у Анюты… Провели там прекрасно время и т. д. Короче говоря, я одного сейчас желаю – лечь на боковую… Кончаю! Arri gewerci (так! Изд.) (до свидания).

29-го августа. Сегодня утром пришло известие, что Буба достала Лиле билет на поезд, отходящий на юг 3-ьего сентября. Ура! Дело улажено! «Русланом», которого она хочет услыхать в Большом театре, мы полюбуемся! Я этому искренне рад!

Сегодня я, кажется, первый раз после конфликта с мамой насчет подбирания «Аиды» и музыкальных уроков позанимался как следует по музыке в ее присутствии. Это не нарушило моей клятвы, ибо я сказал себе, что буду только стараться в зависимости от возможности не заниматься при ней, но так как теперь она в отпуске, и, случается, что она целый день дома, то ничего не поделаешь! Зато я все-таки беру себя в руки и не играю при ней мною подобранное.

Я не желаю, чтобы она обвиняла меня в том, что я якобы все время играю то, что подобрал, и забываю уроки. Мне это надоело, тем более, что это теперь далеко не так!

Перед концом напомню, что скоро уже в школу! А что я сделал в это лето? Нарисовал, да и то не всю серию о церквушке и только! Инкогнито в Звенигород не съездил, доклады не окончил… Это плохо! Впрочем, не беда! Съездить в Звенигород я успею и в будущее лето! Это уж обязательно! Долго только ждать! Да будет мне благоприятствовать в этом Юпитер!

30-го августа. Когда я сегодня проснулся, я услыхал, что у нас в кухне с мамой беседует какой-то мужчина! Я насторожился, но никак не мог узнать голоса. «Кого это еще к нам черт принес на кухню?!» – дружелюбно и весьма гостеприимно подумал я.

Оказывается, это был Илюша, возвращающийся из Ленинграда в Одессу.