Философский словарь - Конт-Спонвиль Андре - Страница 30

Возрождение (Renaissance)

Повторное рождение. В философии, впрочем, чаще всего употребляется слово Возрождение с прописной буквы, обозначающее эпоху, движение или концепцию. Временные рамки эпохи Возрождения включают XV–XVI века. Движение, называемое этим же именем, зародившееся в Северной Италии, постепенно распространилось на всю Европу. Его главным содержанием было повторное открытие античности и пристальный интерес к личности человека. На его волне зародилось т. н. новое искусство – ars nova, ставшее пиком и высшим достижением всего движения. Но кроме этой вершины были и другие достижения. Так, Возрождение коснулось и экономики (или было затронуто экономикой; именно тогда возникло то, что мы сегодня называем капитализмом), и политики (через усиление роли городов и государства), и развития человеческой мысли (через прогресс науки и гуманизма), и духовной жизни (через Реформацию и Контрреформацию), наконец, и главным образом, оно коснулось миропонимания вообще (как благодаря открытию Америки, так и в результате перехода от закрытого мира, как его назвал Койре (51), мира античности и средневековья, к бесконечной вселенной нового времени). Это эпоха Брунеллески (52) и Гуттенберга (53), Донателло (54) и Ван Эйка (55), Эразма Роттердамского (56) и Рабле (57), Макиавелли (58) и Монтеня (59), Коперника (60) и Христофора Колумба, но одновременно и эпоха Лютера (61) и Джордано Бруно (62), Ван дер Вейдена (63) и Дюрера (64), Жоскена Депре (65) и Палестрины (66), Леонардо да Винчи (67) и Микеланджело (68), Рафаэля (69) и Тициана (70). Потрясающая эпоха, возможно не знающая себе равных, во всяком случае в отношении изобразительных искусств, и современники понимали это ничуть не хуже нас. Вот, например, что – ни больше ни меньше – пишет Альберти (71) в своем трактате «О живописи», в посвящении, адресованном Брунеллески: «Если древним, имевшим в изобилии у кого учиться и кому подражать, было не так трудно подняться до познания этих высших искусств, которые даются нам ныне с такими усилиями, то имена наши заслуживают тем большего признания, что мы без всяких наставников и без всяких образцов создаем искусства и науки неслыханные и невиданные». Из этого видно, что Возрождение (Rinascita, как начали говорить уже со времени Кватроченто) ни в коем случае не сводилось к ностальгии по античности – восхищение перед древним миром не исключает двойного восхищения современниками, если последним удалось и, может быть, в более трудных условиях, сравняться в достижениях со своими славными предшественниками. Вместе с тем Возрождение – не просто эпоха прогресса или расцвета; без открытия некоторых тайн античности и без возврата к некоторым из ее идеалов оно никогда не стало бы тем, чем стало. Попробуем теперь сформулировать понятие. Итак, о Возрождении в широком смысле или по аналогии можно говорить, когда речь идет о движении обновления, основанном на возврате – хотя бы частичном и временном – к предшествующей эпохе. Тогда это слово, сохраняя свое позитивное значение, приобретает и перспективу. Трудиться над Возрождением означает в этом случае признание того, что имел место некоторый упадок, из которого и делается попытка выбраться. Это своего рода возвращение к истокам, при котором ни на минуту не теряют из вида океан. Это отступление с целью продвижения вперед. Поэтому Возрождение противоположно реакции и консерватизму, поэтому оно олицетворяет сознательный, основанный на идеалах верности прогресс; терпеливо изучая прошлое, оно ставит своей целью пролить свет на будущее; и, как говорил Фромантен (72), стремится соперничать с великими мастерами древности, а не с современниками и газетами.

Война (Guerre)

«Война, – пишет Гоббс, – есть не только сражение или военное действие, а промежуток времени, в течение которого явно сказывается воля к борьбе путем сражения… Все остальное есть мир» («Левиафан», часть I, глава 13). Отличие войны от сражения подразумевает, что война между государствами является главной предрасположенностью их взаимоотношений. Война есть данность; мир нуждается в установлении. Это доказывает обоснованность действий пацифистов, не лишая, впрочем, смысла и действий милитаристов.

Целью войны, как легко заметить, обычно является победа, т. е. установление выгодного мира. Его правовая основа далеко не всегда гарантирована; однако лишь право может служить его оправданием. Бывают ли справедливые войны? Война может быть справедливой по целям, но никогда не бывает полностью справедливой по средствам. Почти всегда лучший выход – избежать войны. Насильственное выяснение силовых отношений (война) может быть законным только тогда, когда их ненасильственное выяснение (политика) ведет к самоубийству или утрате достоинства.

Волевой Акт (Volition)

Проявление воли в действии. Предполагает желание, но не сводится к желанию (всякий волевой акт есть желание, но не всякое желание есть волевой акт). «Волить» это и значит активно хотеть чего-то. Из этого следует, что мы можем желать только того, что зависит от нас, и при условии, что готовы это делать. Попробуйте, например, пожелать подняться с постели, не делая ни одного движения. Это возможно, но только в том случае, если вы парализованы или связаны по рукам и ногам. Тогда подъем с постели перестанет быть для вас волевым актом, а станет простым хотением, вернее, надеждой или горьким сожалением. «Волить» значит делать. «Воление» без действия – это не волевой акт и даже не желание, а прожект, мечта или трусость.

Воля (Volonté)

Способность желать; потенциальное действие или потенция в действии. Не следует путать волю с хотением, хотя оба понятия очень близки. Хотеть можно много противоречивых вещей одновременно (например, бросить курить и закурить), но волить, то есть желать чего-то и быть готовым сделать это, можно только что-то одно, потому что ни один человек не в состоянии одновременно и делать что-то, и не делать этого. Воля – определенный вид желания, осуществление которого зависит от нас. А если ничего не получилось? Это ничего не меняет, ведь воля направлена на действие, а не на успех (который является предметом надежды). Всякая воля потенциально избирательна, ибо подразумевает определенную способность к самоопределению. Этим воля отличается от произвола (неопределенной способности к самоопределению), надежды (в которой больше желания, чем способности действовать), наконец, от слабоволия (как отказа от выбора). Вот почему воля не только способность, но и добродетель.

Воображение (Imagination)

Способность воображать, т. е. представлять себе мысленным взором образы, в том числе и главным образом в тех случаях, когда сам представляемый объект отсутствует. Эти образы, как отмечает Сартр, являются актами, а не вещами. Воображение это «определенный способ, каким сознание обретает объект», хотя, как ни парадоксально это звучит, обретает его именно в отсутствие объекта. Вот почему воображение так полезно и так опасно: оно освобождает нас от реальной действительности, хотя само является ее составной частью, но в то же время и отделяет нас от нее. Тем самым воображение отличается от сознания, которое освобождает, не отделяя от реальности, и от безумия, которое отделяет от реальности, не освобождая.

Довольно широко распространен подход, в соответствии с которым классики, ни во что не ставящие воображение (фантазию), противостоят романтикам и модернистам, которые видят в нем могучую творческую силу. На самом деле все, конечно, обстоит далеко не так просто. Воображение, писал, например, Паскаль, «есть та господствующая способность человека, которая распоряжается ошибками и заблуждениями; и коварство ее тем больше, что не всегда она остается собой; не будь она непреложно обманчива, она была бы непогрешимым мерилом истины». Именно это свойство позволяет одним романам быть истинными, а другим – ложными. «Я не говорю о безумцах, – продолжает Паскаль, – я говорю о самых мудрых, ибо именно их воображение наделено великим правом убеждения людей. Как бы ни возмущался разум, не он определяет для каждой вещи справедливую цену». Зато «воображение обладает всем: оно создает красоту, справедливость и счастье, которые для мира – все» («Мысли», 44–82). Итак, воображение – хозяин ошибок и творец ценностей. Ему неподвластна только истина, которая, впрочем, имеет именно ту ценность, которую мы вообразим.