Почтамт - Буковски Чарльз - Страница 13

– Сэр, мне кажется, я уже готов раскидать этот план.

– Вы уверены? – спросил его я.

– Я раскидывал на тренировках 97, 98, 99 и пару сотен.

– Вы должны понимать, что мы на ваше обучение тратим огромные деньги. Мы хотим, чтобы вы разбрасывали их до последнего туза!

– Сэр, я действительно считаю, что готов!

– Хорошо, – я пожал ему руку, – тогда ступайте, мальчик мой, и удачи вам.

– Благодарю вас, сэр!

Он побежал к экзаменационной – застекленному аквариуму, куда тебя швыряют проверить, как ты плаваешь в их водах. Бедная рыбка. Какой облом после того, как побывал местечковым негодяйчиком. Я зашел в тренировочную комнату, снял резинку с колоды и посмотрел на карты впервые в жизни.

– Вот говно! – сказал я.

Парочка парней рассмеялась. Затем плановый инструктор произнес:

– Ваши полчаса истекли. Возвращайтесь на рабочие места.

Что означало: к новым 12 часам.

Им не хватало рук рассылать почту, поэтому тем, кто оставался, приходилось вкалывать за всех. По графику мы обязаны были пахать две недели без перерыва, зато потом получали сразу четыре выходных. Чтобы не расслаблялись. Четыре дня отдыха. В последнюю перед выходными ночь заговорил интерком:

– ВНИМАНИЕ! ВСЕМ ПОДМЕННЫМ В ГРУППЕ 409!…

В группе 409 был я.

– …ВАШИ ЧЕТЫРЕ ВЫХОДНЫХ ДНЯ ОТМЕНЕНЫ. ВАМ НАДЛЕЖИТ В ЭТИ ЧЕТЫРЕ ДНЯ ЯВЛЯТЬСЯ НА РАБОТУ!

21

Джойс нашла себе работу в круге, и не где-нибудь, а в Полицейском Департаменте округа. Я живу с ментовкой! Но, по крайней мере, работа была дневной, что давало мне немного передохнуть от этих ее ласковых рук. Если не считать того, что Джойс купила двух попугаев, и чертовы твари не разговаривали – они денно и нощно чирикали.

Мы с Джойс встречались за завтраком и обедом – весьма поспешно, и получалось очень мило. Хотя ей и удавалось меня по-прежнему время от времени сношать, все же лучше, чем раньше. Но попугаи…

– Послушай, крошка…

– Ну что еще?

– Ладно. Я уже привык к герани, к мухам и к Пикассо, но ты должна понять, что я работаю по 12 часов в ночь, а помимо этого изучаю план, а ты насилуешь остатки моей энергии…

– Насилую?

– Ладно. Я не так выразился. Прости.

– Что ты имеешь в виду – насилую?

– Я же сказал – выкинь из головы! Но смотри, все дело в попугаях.

– Так значит теперь попугаи! Они тебя тоже насилуют?

– Да, насилуют.

– Кто же сверху?

– Слушай, не остри. Не будь такой гадкой. Я пытаюсь тебе кое-что сказать.

– Теперь ты мне пытаешься сказать, какой мне быть!

– Хорошо! Блядь! Ты у нас – при деньгах! Ты дашь мне сказать или нет? Отвечай: да или нет?

– Ладно, сосунок: да.

– Ладно. Сосунок вот что хочет сказать: Мама! Мама! Эти ебаные попугаи сводят меня с ума!

– Ладно, теперь расскажи маме, как именно эти попугаи сводят тебя с ума.

– А вот так, мама, эти твари целыми днями трещат, ни на минуту не останавливаются, а я все жду, чтобы они что-нибудь сказали, но они никогда ничего не говорят, а я целый день не могу заснуть, слушая этих идиотов!

– Ладно, сосунок. Если они не дают тебе спать, выставь их.

– Выставить, мама?

– Да, выстави.

– Хорошо, мама.

Она поцеловала меня и провиляла жопой вниз по лестнице на свою ментовскую работу.

Я забрался в постель и попробовал уснуть. Как же они трещали! Болела каждая мышца моего тела. Если я лежал на этом боку, если я лежал на том боку, если я лежал на спине – все болело. Я обнаружил, что легче всего лежать на животе, но от этого уставал. Чтобы из одного положения перевернуться в другое, требовалось добрых две-три минуты.

Я ворочался и вертелся, матерясь, постанывая, да и немного похохатывая тоже над нелепостью положения. А те все трещали. Они меня достали. Что они знают о боли в этой своей клетушке? Трепачи яйцеголовые! Одни перья – мозгов-то с булавочную головку.

Я умудрился вылезти из постели, сходить в кухню, набрать в чашку воды, а потом подошел к клетке и окатил их обоих.

– Ебанутые твари! – выматерил их я.

Они злобно посмотрели на меня из-под мокрых перьев. Но замолчали! Нет лучше средства, чем старое доброе водолечение. Я позаимствовал страничку у психоаналитиков.

Потом зеленый с желтой грудкой изогнулся и цапнул себя за живот. Затем поднял голову и зачирикал с красным с зеленой грудкой – и пошло-поехало.

Я сидел на кровати и слушал их. Подошел Пикассо и куснул меня в лодыжку.

Это меня доконало. Я вынес клетку наружу. Пикассо шел за мной. 10000 мух поднялись в воздух. Я поставил клетку на землю, открыл дверцу и присел на ступеньки.

Обе птички посмотрели на дверцу. Они не могли этого понять и одновременно могли. Я слышал, как их крохотные мозги пытаются функционировать. У них тут есть пища и вода, а что означает это открытое пространство?

Зеленый с желтой грудкой пошел первым. Он соскочил в проем дверцы со своей жердочки. Сел, цепляясь за проволоку. Посмотрел на мух. Постоял секунд 15, стараясь принять решение. Затем у него в маленькой голове что-то щелкнуло. Или у нее. Он не полетел. Он взмыл прямо в небо. Выше, выше, выше, выше. Прямо вверх!

Стрелой! Мы с Пикассо сидели и смотрели. Чертова тварь исчезла.

Настала очередь красного с зеленой грудкой.

Красный оказался гораздо нерешительнее. Он нервно походил по дну клетки.

Дьявольски сложное решение. Людям, птицам, всем приходится его принимать.

Трудная игра.

Поэтому красный ходил и обдумывал. Желтый свет солнца. Мухи жужжат. Человек и собака наблюдают. И все это небо, все это небо.

Это было чересчур. Старина красный подскочил к проволоке. Три секунды.

ВЖЖИК!

Птицы не стало.

Мы с Пикассо взяли пустую клетку и вернулись в дом.

Я хорошо выспался впервые за много недель. Я даже забыл завести будильник. Я скакал на белом коне по Бродвею в городе Нью-Йорке. Меня только что выбрали мэром. У меня здорово стояло, а потом кто-то швырнул в меня комком грязи… и Джойс меня растолкала.

– Что случилось с птичками?

– К чертям птичек! Я – мэр Нью-Йорка!

– Я тебя спрашиваю, где птички? Я вижу пустую клетку!

– Птички? Птички? Какие птички?

– Да просыпайся же, черт тебя побери!

– Трудный день в конторе, дорогуша? Ты что-то резковата.

– ГДЕ ПТИЧКИ?

– Ты мне сама сказала выставить их наружу, если будут мешать мне спать.

– Я имела в виду выставить их на заднюю веранду или во двор, дурак.

– Дурак?

– Да, ты дурак! Ты что, хочешь сказать, что выставил птичек из клетки? Ты действительно хочешь сказать, что выпустил их?

– Ну, я могу сказать только, это что они не заперты в ванной, и в буфете их тоже нет.

– Они же там умрут с голода!

– Они могут ловить червей, есть ягоды, и все такое.

– Они не могут, не могут. Они не умеют! Они умрут!

– Пусть учатся или сдохнут, – ответил я, медленно повернулся на другой бок и снова начал засыпать. Смутно я слышал, как она готовит ужин, роняя крышки и ложки на пол, ругаясь. Но Пикассо лежал со мной на постели, Пикассо не грозили ее острые туфли. Я вытянул руку, он ее полизал, и я уснул.

То есть, заснул я ненадолго. В следующее мгновение я почувствовал, как меня мацают. Я открыл глаза – она лыбилась на меня как ненормальная. Голая, груди болтаются у меня перед самым носом. Волосы ноздри щекочут. Я много чего про нее подумал, затем обхватил руками, перевернул на спину и засадил.

22

Ментовкой она на самом деле не была, она была клерком-ментовкой. И как-то начала приходить домой и рассказывать мне про парня, который носил лиловую булавку для галстука и был настоящим джентльменом.

– Ох, он такой добрый!

Я слушал истории про него каждый вечер.

– Ну, – спрашивал я, – как сегодня поживает наша старая Лиловая Булавка?

– О, – отвечала она, – знаешь, что произошло?