Алла и Рождество - Скороходов Глеб - Страница 34

В трудную минуту Алла всегда чувствовала его поддержку. Иной раз ей и не приходилось просить его о помощи. Он угадывал ее желания и в который раз оказывался в нужный момент в нужном месте. «Без солнышка нельзя пробыть, без дролечки нельзя прожить», — это Владимир Даль о любви.

«Рождественские встречи-2000» закрывал Филипп. Он пел, а все гости подпевали:

Игорь Крутой: мы оба — крутые

Моя самая первая встреча с Пугачевой произошла, когда она приехала в Николаев на гастроли с «Веселыми ребятами». Это был пик популярности ансамбля, и Пугачева появилась в качестве его солистки. Тогда нас не представили друг другу, но я пробрался за кулисы, увидел ее в джинсах. А пела она очень хорошо, и ее выступление я запомнил, как и все песни, что тогда услышал. И я понял, что она — событие на эстраде. Что-то завораживало в ней, от нее исходил давящий и манящий эффект, хотелось слушать и слушать, как она поет и даже как разговаривает между песнями.

А в Москве меня представил ей Саша Кальянов — это, думаю, году так в девяностом. Я уже написал несколько популярных песен, Саша позвонил мне и предложил:

— Ты не хотел бы показать что-то свое Алле Пугачевой? Она об этом спрашивает.

Я подумал: что? Одну из новых? Песню на стихи Риммы Казаковой «Ты меня любишь»? Там первые строчки — «Ты меня любишь правом мужского властного, я под тобой, я над тобой распластана». Да, думаю, Пугачева сделает из такой песни гимн любви. Но она отказалась ее петь, сказала, что слышала ее у Толи Алешина и не переступает через своих друзей. Мои заверения, что Алешину я песню не давал, не помогли.

Само наше знакомство почему-то обросло всякими небылицами. Хочу их развеять. Было так. Она открыла дверь. На пороге с Кальяновым стою я. Она спрашивает:

— Крутой?

Я отвечаю:

— Крутой.

Она:

— Проходи. Мы с тобой однофамильцы. Я тоже крутая.

Первой моей песней, что она спела, оказался «Снежный мальчик».

Это случилось на «Рождественских встречах-93». Не скажу, что песня эпохальная, но ей она понравилась, и свои сольные концерты Алла начинала ею. И когда год спустя намечались мои первые творческие вечера, посвященные моему сорокалетию, я предложил ей выступить в них. Но она сказала:

— Мне нужна новая песня. Такая, ну, вот такая! — Она широко развела руки. — Я не могу даже выразить словами какая.

Но я ее понял, и появилась «Любовь, похожая на сон». Не сразу, далеко не сразу! Семнадцать раз по просьбе Аллы я переделывал музыку, и первоначальный текст ее не устроил:

— Не буду петь о несчастной любви. Хватит, сколько можно?! Хочу петь о счастливой.

И очень молодая поэтесса Валерия Горбачева написала такие стихи, которые она сразу приняла.

И вот наступают те самые юбилейные вечера, на которых Алла и собиралась спеть две моих песни. И буквально в день премьеры раздается ее звонок:

— Ты знаешь, не нужно «Снежного мальчика». Я спою только одну твою песню — «Любовь, похожая на сон». Она такая мощная, что нет смысла отвлекать от нее, рассеивать внимание. Выйду с одной, но вот как дам, так дам!

Так и получилось. Это оказалось ярким финалом всего вечера. Правда, мне, как и каждому композитору, хочется надеяться, что в том репертуаре, что я теперь сделал для нее, есть вещи и посильнее, но время покажет. Я, к сожалению, работаю с Аллой не столько, сколько хотелось бы. Закончишь с ней работу над одной песней — хочется тут же начать над другой. Сделаешь один альбом — надо готовить следующий. Потому что работать с Аллой — радость.

Я говорил: между песней, что ей приносишь, и той, с какой она выходит на публику, — огромная пропасть. И признаюсь — это счастье для композитора, что любая песня, которую она споет, становится как бы ее ребенком: столько личного она привносит в мелодию, в поэзию, в аранжировку, в истолкование музыкального и поэтического материала. Алла — полноценный соавтор. Это совершенно точно.

Она работает над песней, как лучшие западные звезды. Мне рассказывали, например, о Тине Тернер. Она снимает студию в Нью-Йорке, запишет там кусочек песни, но если почувствует, что не попала в ее характер, улетает куда-то отдыхать или ходит, работает и, как только ее осенит, в любое время дня и ночи, едет в студию — она ее всегда ждет. Тина может туда заехать и экспериментировать, сколько душе угодно.

Точно так работала Алла с «Речным трамвайчиком». Делала его в студии три месяца! Казалось бы, в песне три ноты — «Привет, привет! Пока, пока!» Так она всю ее перелопатила — и по музыке, и по поэзии. Заезжала раз пятьдесят на студию, потом уезжала. До тех пор, пока однажды не наехала и не спела то, что хотела. И это оказалось тем вариантом, который сейчас звучит и всем полюбился.

Если бы была возможность установить в студии три камеры, провести тайком съемку, уверен, получился бы учебник для любого певца и композитора, образец, как надо работать над песней.

А ведь Алла сделала в конце концов всего один дубль. Но уже в студии готовила себя к нему два или три часа. Подходила к микрофону, смотрела на стихи, щупала ноту, повизгивала, искала позицию, ничего не исполняя при этом. И все время звучала голая фонограмма. И вдруг Алла сказала:

— Сейчас включайте запись — будет тот вариант, что останется.

Однажды мы экспериментировали с тональностью, подняли ее на пол тона выше, а звукорежиссер не сумел вернуть фонограмму в прежний вид. Алла не заметила этого. Подготовила себя, как спортсмен, к последней попытке, спела на полтона выше и сказала:

— Это был мой последний рывок. Ни до, ни после я лучше спеть не смогла бы...

Я всего один раз принимал участие в «Рождественских встречах». Они прошла у Аллы на даче, и я играл там инструментальную композицию «Нежность». Могу сказать, что для меня это было волнительно. Открылась возможность познакомиться с новыми артистами, новым музыкальным материалом. Ведь Пугачева-продюсер не менее талантлива Пугачевой-исполнителя.

На мой взгляд, Алла — океан, даже не море. В океане, если шторм — так это шторм, если красота — так красота, если буря — так буря. Со всеми наворотами, со всеми переходами из огня в полымя, во всем она — сумасшедшая личность, замечательная женщина и замечательный художник.

Не поддавайтесь хандре!

Я приехал к Алле продолжить наш разговор, а настроение — ниже среднего. Не могу разобрать отчего.

Был день Седьмого ноября — когда-то главный праздник страны, которой нет. С утра — черт меня дернул! — включил телевизор — по давней привычке, что ли? Вспомнил, как отец при жизни в этот день не раз участвовал в параде — ехал на машине под знаменем перед своим артиллерийским полком или, уже позже, шел на трибуну с гостевым билетом, или, в его последние годы, садился у телевизора, приведя себя в порядок, и не в тренировочном костюме, а в чистой рубашке, белоснежной и накрахмаленной. И звал всех смотреть парад — традиция, ритуал, что придавали всем в семье торжественное, праздничное настроение.

А сегодня — злобный крик с Тверской, искореженные ненавистью лица с Калужской, бывшей Октябрьской площади, шествие лимоновцев с нарукавными повязками, точь-в-точь скопированными с гитлеровских, — разве что вместо свастики серп и молот, анпиловцы грозили кому-то кулаками на площади Свердлова, которого давно отправили поделом на свалку — в закуток у Крымского моста, а площадь переименовали в Театральную. Мирные люди в этом потоке недоброй возбужденности и озлобленности заняли столь ничтожное место, что их можно и не заметить. Какой тут День примирения и согласия?! Ни того ни другого.