Святослав - Скляренко Семен Дмитриевич - Страница 6

Стоя на валу, Микула долго смотрел, как отец с луком в левой руке прошел пожелтевшими травами, шагал некоторое время по опушке, а потом исчез между стволами.

Тогда Микула и Виста, захватив с собою горнец с раскаленными углями, тоже направились в лес, где нужно было выжигать пни, а в городище осталась только Малуша.

Когда же вечером, почерневшие от дыма и усталые, Микула и Виста возвратились из лесу, отца не было.

— Запоздал старейшина, — сказал Микула. — Должно, далеко зашел.

И когда стемнело, Микула несколько раз выходил, прислушивался, но ни вечером, ни за всю долгую ночь шагов отца вблизи от жилья не было слышно. Не пришел Ант ни на следующий день, ни на следующую ночь.

Тогда, уже на третий день, Микула бросился по всему Любе-чу. Род распался, каждый живет сам по себе, но все же Ант -старейшина: когда приезжает кто-нибудь от князя, он ведет с ним беседу, когда устанавливается размер дани, ему принадлежит первое слово… Микула не ошибся: и брат Бразд, и брат Сварг очень встревожились, услыхав, что Ант два дня тому назад пошел в лес и не вернулся; всех в селении всполошило известие о том, что Ант исчез. Поэтому три брата и еще несколько любечан оседлали коней, поехали по следам Анта, долго рыскали по лесу и, ничего там не найдя, выехали в поле.

Там, на высоком кургане с каменным памятником древнему старейшине их рода Воику, они нашли Анта. Он лежал весь в крови, со стрелою в груди.

Прошли ночь и день, еще один день и еще ночь, но Ант был в беспамятстве, весь в огне, лежал он на помосте, из груди его вырывались хрипение и свист, временами он задыхался от кашля, простирал руки перед собою.

Микула и Виста не отходили от отца, поворачивали его, поили, подкладывали повыше солому под голову.

Утром и вечером маленькая семья садилась вокруг огни-ща, Виста наливала в миску еду, клала деревянные ложки.

Еда у них была однообразная, скудная похлебка из вяленой рыбы с пресными лепешками, испеченными на каменных плитах, сочиво из гороха или фасоли, иногда цеж с сытою. Теперь уже Микула лил ложку похлебки и бросал маленькие кусочки хлеба в огонь. Притихшие Виста и Малуша смотрели, как огненные языки охватывают и поглощают жертву, потом начинали есть. Только отец Ант ничего не ел, лишь изредка глотал воду. Непонятно было, чем только живет старейшина.

Поздней ночью Микула сидел у очага и думал. Виста и Малуша уже спали. В очаге потрескивали и шипели мокрые корни, словно там кто-то сидел и тяжко вздыхал. Звуки долетали и снаружи. Один раз показалось, что где-то поблизости плачет дитя, порой слышался безудержный, страшный хохот, а то вдруг у самого порога раздавались странные шаги — не человека и не коня…

Но Микулу эти звуки и шумы не удивляли и не пугали. Он, как и все его предки, испокон веку жившие над Днепром, верил, что на свете есть боги добрые и боги злые, что человек может жертвой купить у добрых богов счастливую жизнь, но не должен враждовать и со злыми богами.

Прислушиваясь к ночным звукам, он узнавал за дверями шаги домового, у которого, как известно, козлиные копыта, на ветвях деревьев плакали, как малые дети, навы, на крыше хохотали дивы, а под огнищем в землянке шевелились чуры -души предков.

И вдруг он услыхал тихий голос отца Анта:

— Микула!

Микула даже вздрогнул — он никак не надеялся, что отец Ант сможет заговорить. Вскочил и в одно мгновение очутился у помоста.

Отец Ант смотрел на него так, словно хотел убедиться, действительно ли сын стоит перед ним.

— Микула!

— Это я, отец Ант! Чего тебе? Старейшина промолвил:

— Ничего… Готовы ли сани?

— Сани?

— Да, да, они должны стоять за порогом… Погляди… Микула понял и ужаснулся словам отца. Сани! Значит, он собирается в далекий путь, к пращурам.

— Сани готовы, — сказал Микула.

— Вот и ладно, — произнес Ант. — Тогда я поеду.

Он на мгновение замолк, откинул голову и долго смотрел на дымоход, куда тонкой струйкой тянулся дым. Потом приподнялся на руках, обвел взглядом землянку и помост, на котором спали Виста с дочерью.

— Тут нет никого? — спросил Ант.

— Нет, отец Ант, никого тут нет, — быстро ответил Микула, думая, что старейшина снова теряет сознание.

Отец Ант сидел на помосте, упираясь руками в доски. Лицо его было бледно и сурово, глаза ясные, он даже не хрипел, не кашлял, был только неспокоен.

— За порогом кто-то стоит, — сказал он.

— Нет, отец, — отозвался Микула, — там никого нет.

— Не говори, — перебил его Ант. — Я знаю… Они стоят, ждут. Подойди ближе. Слушай, Микула…

Он задумался, словно припоминая что-то.

— Так, так, — продолжал он. — Тогда за лесом меня подстрелил печенег… Стрелой в грудь… Но я выстоял, спрятался, а потом пополз в поле, убил печенега у могилы старейшины деда Воика. И так я долго лежал… Ночью же, когда взошел месяц, ко мне пришли Улеб и Воик, все старейшины, они сели вокруг меня с мечами и щитами, долго говорили… Но что, что они мне сказали?

Ант снова умолк, закрыл глаза, стараясь, как видно, представить себе, как он лежал ночью в поле у могилы, как сидели, поставив рядом с собою щиты и опираясь руками на блестящие мечи, давние прадеды его, как друг за другом они говорили.

— Старейшина Улеб сказал: «Ант уже много прожил на свете, он стар и немощен, позовем его к себе!» А старейшина Воик ударил мечом о землю и молвил: «А кто будет беречь наш клад?» Тогда все сказали: «Пусть уж Ант сам думает, кому беречь клад». Ты слышишь, Микула?… Сани стоят, я уйду к пращурам, и отныне старейшиной рода будешь ты… Слушай, Микула, и запоминай… Брань была прежде дедов наших и при отцах наших, мир стоял до брани, и брань была прежде мира… Не я виноват, что род наш распадается и уже распался… Но роды снова сойдутся, сольются… Тебе завещаю — береги род свой, береги клад, что остался нам от дедов и отцов…

— Какой клад? — вырвалось у Микулы.

— Клад этот лежит в земле над Днепром… Возьми заступ и ищи его… Он закопан тут, за городищем, над Днепром… Ты слышишь, Микула? — Слышу, отец Ант.

— Сбережешь клад?

— Сберегу, отец.

И внезапно на глазах у Микулы отец Ант изменился — лицо его побелело как мел, взгляд заметался по хижине.