Плотин, или простота взгляда - Адо Пьер - Страница 14

«Его устремленность к самому себе никогда не ослабевала, разве что во время сна, которому, впрочем, мешало то, что он мало ел (часто не ел даже хлеба) и постоянно размышлял о Духе»

(Жизнь Пл. 8, 20)

Да, современный читатель, даже не чуждый знания античности, испытывает некоторую неловкость, читая все это. Превосходный знаток Плотина Э. Брейе прекрасно передает это впечатление:

«Решительно, – пишет он, – в окружении Плотина не чувствуется того морального здоровья и равновесия, какие присущи школе Эпиктета. Заметны тревожные симптомы усталости и нервного истощения. Постоянная тема учения Плотина, «бегство от мира», имеет странное сходство с тем «бегством от жизни», той постоянной потребностью в перемене места, желанием «идти все равно куда, только бы прочь от этого мира», которые, по мнению д–ра Пьера Жане, являются признаками меланхолического синдрома. Возможно, этим нервным состоянием объясняется внезапность, с какой Плотин навсегда покинул Александрию, и его полное отчуждение от своей семьи и родины. Разумеется, он был ослаблен суровым режимом, которого придерживался. Он не только не ел мяса, как пифагореец, но и не соблюдал самых элементарных требований гигиены. Добавим, что умственное переутомление, эта постоянная медитация, при которой мысль все время работает и опережает слова, и происходящая от этого бессонница постепенно подорвали его здоровье. Когда Порфирий с ним познакомился, у Плотина было расстроенное пищеварение и очень слабое зрение. Он страдал хроническим заболеванием горла и кожной болезнью. Ко всему прочему, он относился к болезненным состояниям с определенным одобрением, также болезненным.

«Надо, чтобы человек подавлял и ослаблял свое тело, чтобы показать, что подлинный человек есть нечто совсем отличное от вещей внешних… Он не будет избегать страдания; он пожелает даже приобрести опыт страдания»

(I 4, 14, 12)

Это странное философское завещание, – продолжает Э. Брейе, – выходит за рамки стоического безразличия, поскольку доходит до того, чтобы желать страдания». [21]

Что касается д–ра Жилле, [22] который распознает в последней болезни Плотина симптомы легочного туберкулеза, то он доходит до того, что видит в его духовных проявлениях психические последствия этой болезни, а в плотиновской философии – идеал больного человека.

Так из Плотина делают в конечном счете какого-то языческого Паскаля, живущего в постоянном напряжении и страдании, рассматривающего болезнь как нормальное состояние человека.

* * *

Многие элементы этой мрачной картины преувеличены. Истории, рассказанные Порфирием, часто неверно интерпретировались, сообщаемые сведения неверно понимались, и даже его умолчания толковались в дурную сторону. Если мы внимательно перечитаем его повествование, перед нами предстанет совсем другой Плотин.

Прежде всего, мы должны примириться с тем, что многое из жизни Плотина нам неизвестно. Порфирий провел с ним только шесть лет. Он узнал его уже в конце жизни, в то время, когда Плотин приближался к старости, и начинала проявляться его последняя болезнь. В силу обстоятельств Порфирий дает нам неполную картину. Он почти ничего не знает о прошлом Плотина, и, разумеется, вынужден делать упор на аскетическом и болезненном образе жизни учителя.

Порфирий слишком мало говорит нам о молодости Плотина, чтобы можно было дать ее психологическую интерпретацию и различить признаки «меланхолического синдрома». Ничто в рассказе Порфирия не позволяет утверждать, что для того, чтобы последовать за Гордианом, идущим к Персии, Плотин внезапно покинул Александрию и оставил Аммония. С таким же основанием можно предположить, что сам Аммоний посоветовал ему совершить эту философскую экспедицию, это «паломничество к истокам» восточной мудрости, которая с незапамятных времен интересовала греческих философов. Что неясно в повествовании Порфирия, это каким образом Плотину удалось приблизиться к императору Гордиану. Как отмечает Р. Хардер (стр. 84–85), за этим приключением Плотина стоят политические течения, которые нам неизвестны. Чтобы Плотин мог участвовать в экспедиции и сопровождать императора, у него должны были быть хорошие отношения с сенаторами – приближенными императора. Эту гипотезу подтверждает бегство Плотина после убийства Гордиана. Гордиан был убит во время солдатского мятежа. Власть захватил узурпатор Филипп. Итак, Плотин скрывается с большим трудом как замешанный в связях со сторонниками императора Гордиана. Мы не знаем, почему он после этого отправляется в Рим, а не в Афины, например. Но, возможно, по прибытии в столицу Империи Плотин не был, как воображают, «неизвестным скромным александрийцем» (Брейе, стр. VI). Если, как можно предположить, на Востоке у него уже были встречи с сенаторской аристократией, то неудивительно, что в Риме он оказывается в дружеских отношениях с такими людьми, как Кастриций Фирм, Марцелл Оронтий, Сабиллин и Рогациан (Жизнь Пл. 7, 24), которые принадлежат к этому кругу.

Что касается аскетизма Плотина, то в нем нет ничего мрачного или болезненного. В нем нет ничего, что бы не соответствовало многовековой традиции образа жизни философа.

Плотин не говорит о своем происхождении, родине, родителях? Он просто применяет на практике советы стоика Эпиктета:

«Если правда то, что между Богом и людьми есть родство, как утверждают философы, людям остается лишь следовать примеру Сократа, то есть никогда не отвечать тому кто спрашивает, из какой они страны: «Я – гражданин Афин или Коринфа», а только: «Я – гражданин мира». Изучив строение Вселенной, постигнув, что над всем есть опережающее, доминирующее и всеобъемлющее «Все», включающее Бога и людей, которое породило не только твоего отца и деда, но и все, что живет и произрастает на земле, особенно разумные существа, ибо они по природе своей сообщаются с Богом, связуемые с Ним разумом, как не назвать себя гражданином мира? Как не назвать себя сыном Бога?»

(Эпиктет, «Беседы», I 9, 1)

Плотин будто бы не соблюдал «самых элементарных требований гигиены»? Это неверно. Плотин не пренебрегает заботой с своем теле. У него есть постоянные массажисты. Видимо, это рабы из дома Гемины, где он живет. И, вероятнее всего, именно в отдельном бассейне этого дома он купается перед массажем, согласно римскому обычаю. Плотин не посещает бани просто потому, что эти заведения были местом забавы, развлечений и удовольствий. По этому поводу стоит перечитать пятьдесят шестое письмо Сенеки, который описывает оглушительный шум в бане поблизости от него, хлопанье рук массажистов, громкое дыхание гимнастов, вопли продавцов сосисок и напитков, кряхтенье эпиляторов и крики их клиентов, вой пойманных на месте преступления воров и взрывы ярости забияк. Плотин никогда не согласится участвовать в этой суматохе, даже когда его постоянных массажистов унесет эпидемия чумы.

Он мало ест и мало спит? Здесь тоже нет ничего необычного. Привычка к вегетарианству давно уже укоренилась благодаря влиянию пифагореизма. Люди соблюдали умеренность в пище не из аскетизма, а ради здоровья. Сам Плотин напоминает об этом, нападая на гностиков, утверждавших, что могут излечивать болезни путем заклятия злых духов:

«Они утверждают, что очищают тела от болезней. Если бы они делали это, как философы, прибегая к умеренности и строгому режиму, они были бы правы»

(II 9, 14, 11)

Что касается сна, Платон уже говорил в своих «Законах», что «много спать нехорошо ни для тела, ни для души» и что «надо тратить на сон лишь столько, сколько полезно для здоровья, то есть немного; надо только, чтобы это вошло в привычку!» (808 b-c). Среди окружавших Плотна людей имелся живой пример пользы, которую приносит здоровью аскетизм.

«Рогациан был сенатором. Он настолько отрешился от земной жизни, что отказался от всего своего имущества, отпустил слуг и отказался от своего титула. Ликторы ждали его у дверей, чтобы проводить в трибунал, он не пошел туда и не захотел более исполнять свою должность. Он не стал даже жить в своем доме. Но он ходил к друзьям или родственникам, ел у них и ночевал. Он принимал пищу только через день. Это отречение от всего, это освобождение от жизненных забот вернуло ему здоровье, тогда как раньше он так страдал от подагры, что его носили на носилках, и хотя раньше он не мог даже разжать руку, теперь он приобрел способность владеть руками лучше, чем любой ремесленник, выполняющий ручную работу. Плотин любил его, он ставил его выше всех и приводил в пример философам»