Кукушка - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 24

— А ты?

— Да и я тоже… — Тил безнадёжно махнул рукой, посмотрел на зажатую в ней половинку лепёшки, откусил кусок и принялся жевать. — Я навигатор, а не маг, — пояснил он. — Мне ещё и сотни нет. По меркам моего народа я необразованный мальчишка. Не делай глупостей, Жуга. На лучше, съешь лепёшку.

— Да пошёл ты со своей лепёшкой!.. — рявкнул травник, махнул рукой и отвернулся. — Яд и пламя, что же делать?

— Ждать. Провизии здесь хватит на несколько жизней, вода есть, ничего, кроме скуки, тебе не угрожает. Я делаю всё, что могу, поверь. Когда вернётся Рик, ты попадёшь в свой мир обратно. Это я тебе обещаю.

— Толку от твоих обещаний… Я не могу просто сидеть и ждать, не могу больше слоняться без дела, карабкаться по скалам, спать и поджирать ваши эльфячьи припасы, понимаешь? Не могу! Я скоро чокнусь. У меня кусок не лезет в горло, я почти не сплю. Ты пойми: там мои ученики, одни. Они могут попасть в беду, даже умереть!

— Я постараюсь разузнать о них, — сухо сказал Тил. — Это единственное, чем я пока могу помочь. У меня и так куча дел. Ты знаешь, какая в Нидерландах затевается буча.

— А тебе-то что с того?

— Ну, надо же мне как-то скоротать пару веков, — ответил Тил. — К тому же поведение людей… Эй, ты чего?

— Пару что? — Травник начал привставать. — Пару веков?

— Эй, успокойся, успокойся! — Телли поднял руку. — Это ж я не о тебе. Думаю, Рик вернётся гораздо раньше.

— Да, конечно, лет через тридцать! — Жуга вскочил и зашагал по комнате туда-сюда. — Сущая мелочь, если судить по твоим меркам! Яд и пламя, на хрена ты вообще тогда ко мне приходишь? Душу мне травить? — Он остановился и с прищуром посмотрел на собеседника. — А ты изменился. Раньше ты не был… таким… таким…

— Бесстрастным?

— Равнодушным!

— Всё меняется, — философски заметил Тил. — Люди, знаешь ли, смертны. За эти годы я повидал много всего. Если бы я всё принимал близко к сердцу, вряд ли бы выжил.

Жуга остановился у окна. Потёр виски.

— Стол… — пробормотал он, — лавки… это же должно быть просто… очень просто… как ореховый паштет…

— О чем ты?

Ладони травника легли на подоконник. По стенам пробежала дрожь, свет замерцал, пол под ногами поехал. Со всех сторон раздались шорохи и скрипы. На мгновение возникло ощущение, что башня вот-вот рухнет, но, когда она шатнулась пару раз и ничего плохого не произошло, обоим сделалось понятно, что строение сродни тем деревам, которые в любую бурю лишь качаются, но не ломаются. Напугать могло другое: шевелилась сама комната, в которой не осталось ничего надёжного и прочного; стол покосился и начал оплывать, как перегретая свеча, потолок выгнулся куполом, гексагоны оконной решётки дали трещину — снаружи сразу потянуло свежестью весенней ночи; орнаменты на стенах и колоннах тоже начали ползти и двигаться, тянуться во все стороны побегами, буквально на глазах преображая комнатку в подобие лесной поляны.

— Жуга… — Тил переменился в лице и начал привставать; всегдашняя саркастическая усмешка исчезла с его лица. — Жуга, стой! Не трогай здесь ничего! Что ты…

Телли осёкся, когда ушедший из-под ног пол заставил его повалиться грудью на стол.

А через мгновение светящиеся стены погасли, со всех сторон донёсся еле слышный треск, и на пол посыпались клейкие чешуйки — это повсюду в замке на башнях из белых Деревьев одновременно лопнули почки.

Воцарилась тишина, Жуга убрал руку от стола, мгновение глядел на свои пальцы, всё ещё окаймлённые бледноватым сиянием, затем порывисто и резко повернулся к собеседнику.

— Я словно умер, — тихо проговорил он.

— Там, снаружи, так и думают, — таким же тихим голосом подтвердил Тил.

— А какая разница? — Травник горько поморщился и потёр грудь, где под разорванной рубахой звездой краснел на коже свежий огнестрельный шрам. — Та пуля из испанской аркебузы вполне могла меня убить, и ничего б не изменилось. Так уже было, помнишь? Снова, как тогда, в пустыне, надо выбирать — жизнь или безопасность. Можно без конца сидеть в убежище, но, если хочешь перемен, придётся выйти. Этот замок — золото глупца, пользы от него никакой, он мёртвый, как и твой народ. А я выбираю жизнь, Тил. Пусть я в ловушке. Пусть. Но если тело поймано, почему дух не может быть свободным? Ты когда-то сказал, что придёшь мне на помощь. Ты… ах-ххг… — Он согнулся и зашёлся кашлем.

— Я… — Тил проглотил комок в горле и попытался сесть обратно на скамью, но выросшие ветки его не пустили. — Я… пришёл.

Приступ миновал. Травник вытер рот.

— Окажи мне услугу, — попросил он.

— Видит сердце, я и так… А что за услугу?

— Принеси мне какую-нибудь одежду. И оружие. Мне нужно размяться, я теряю форму.

— Меч и дага тебя устроят?

— Хватит одного меча. И побыстрее, я не сид и не могу мерить время вашими мерками. И… — Он поколебался, бросил взгляд на стол, где в молодых ветвях запутался злосчастный горшочек, и закончил: — И научи меня читать по-эльфийски.

Снаружи вдруг донеслись непонятные звуки, словно одинокая птица в чаще пробовала голос. Травник подошёл к окошку — выглянуть, ненароком коснулся сломанного переплёта и отдёрнул руку, перепачканную липким. Нагнулся, заинтересованно потрогал желтоватые потёки на решётке, поднёс пальцы к лицу осторожно понюхал, лизнул и удивлённо поднял бровь. Поворотился к Тилу:

— Мёду хочешь?

Четвёрка, возглавляемая рыжим вихрастым парнем лет двадцати пяти, ввалилась в лиссбургский кабак с башмаками на вывеске, когда заведение уже закрывалось. Несмотря на холод, ветер и глухую темень за окном, все были веселы, пьяны, возбуждены, смотрели с вызовом. Вожак держал в руках бутылку. На донышке ещё плескалось.

— Хозяин! — закричал он с порога. — Это… как тебя… давай чего-нибудь на стол! И выпить! Выпивки давай, ага…

Приятели нестройно заподдакивали.

Корчмарь напрягся. Медленно стянул и скомкал фартук, аккуратным образом его расправил, сложил и спрятал за стоику.

— Слушай, рыжий, — примирительно сказал он, глядя куда-то поверх его головы, — ты задолжал мне за три месяца. Может, сперва всё-таки заплатишь?

— By Gott — взмахнул руками тот. Остатки вина выплеснулись из бутылки. — Чего ты ерепенишься? Я ж сказал: погодь немного. Как только мне покатит фарт, я сразу всё отдам и сверху приплачу. Я правильно говорю? — Он обернулся к приятелям и снова — к кабатчику. Ударил себя в грудь. — Что, ты не знаешь меня, что ли? Давай, наливай, не порть людям веселье…

Старый Томас упрямо покачал головой.

— Нет монетов, нет и выпивки, — сказал он, берясь за тряпку. — И вообче, запомни, Шнырь, — я терпеливый, но не очень. В долг я тебе больше не налью. Ни тебе, ни твоим корешам. И вообче, гляжу, раз ты уже с бутылкой, значит, деньжата у тебя водятся. Так что плати или убирайся.

Четвёрка смолкла. Было слышно, как ветер трясёт ставни. Рыжий вразвалочку подошёл поближе, перегнулся через стойку, рывком вытянул руку и ухватил кабатчика за рубаху. Притянул к себе.

— Слышь, ты, — прошипел он ему в лицо. — Забыл? Я тебе тоже кой-чего в тот раз сказал. Не хочешь верить на слово, придётся поверить… вот этому!

Он подбросил бутылку, перехватил ее за горлышко, одним движением расколошматил о прилавок в дрызг и брызг и поиграл стеклянной «розочкой» под носом у кабатчика.

— Ну? Понял?

С блескучих острых краешков, с торчащих лепестков осколков, словно кровь, закапало вино. Кабатчик дёрнулся, заегозил, как червяк на крючке, только вырваться не смог, а может, побоялся. Шрамы у него на шее налились лиловым. Наконец он ослаб, облизал пересохшие губы и кивнул:

— Понял…

— Вот и ладушки. — Шнырь отпустил рубаху и подбросил битую стекляшку на ладони. — Давай наливай. Добром-то — оно всегда приятнее. — Он обернулся к собутыльникам. — Я праильно говорю?

Те снова закивали одобрительно.

— Нет, — вдруг раздалось из-за стойки. — Не «праильно». — Шнырь обернулся и тотчас понял, что забавы кончились.