Кукушка - Скирюк Дмитрий Игоревич - Страница 22

Золтан выругался в душе, проклиная изощрённый ум испанца — второго варианта даже он сам не мог предусмотреть.

— Пусть её хотя бы посещают чаще. Наблюдают. И говорят с ней.

— Ей и так два раза в сутки приносят пищу.

— Тюремные уложения велят проведывать заключённую каждый час. Я слыхал, там, среди стражи, есть какой-то юноша — кажется, его зовут Михель. Может, стоит разрешить ему иногда просто так бывать у неё? Под присмотром, конечно. Подобный бесед может спровоцировать её на откровение и облегчить признание.

— Возможно, возможно, — с сомнением произнёс испанец. Но кто будет присматривать? Подготовка к процессу отнимает у меня слишком много сил и времени. Томас ещё юн, чтобы доверить ему такое дело. А этот Мигель… у меня есть на его счет некоторые, скажем так, соображения.

— Я мог бы эту обязанность на себя взять.

— Вы думаете? Хм…

— Вполне думаю. К тому же я постараюсь не быть навязчивым.

— Хорошо, — решил наконец брат Себастьян, — пусть будет так. Приготовьте все необходимое, и после обедни мы навестим нашу пленницу.

— Я приготовлю, — сказал Хагг. — Это уже допрос будет?

— Нет, просто ещё одна попытка её образумить.

Золтан Хагг поклонился и против воли проскрипел зубами.

— Я приготовлю, — повторил он и, поворачиваясь, зацепился взглядом за послушника.

Мальчишка пристально глядел ему в глаза.

Некоторое время после ухода «мастера Людгера» в келье царила тишина. Отец-инквизитор, всё так же стоя у окна, молча провожал взглядом худую чёрную фигуру.

— Ты ничего не находишь странного в происходящем, друг мой Томас? — спросил он у послушника, когда палач скрылся за углом.

Тот поднял голову:

— Ч… что?

— Я спросил тебя: ты ничего не заметил странного в этом человеке?

— Н-нет… хотя его взгляд… На миг мне п-показалось, что он ненавидит всех в округе. Словно бы на этом человеке лежит печать чего-то тёмного.

Монах вздохнул:

— Это как раз неудивительно — на всех палачах лежит отпечаток чего-то темного, такова их профессия, но и она нужна. Но я говорил не об этом. Видишь ли, бастинадо — восточная пытка. Я нисколько бы не удивился, предложи её палач Наварры или Гранады. Но откуда её может знать фламандский немец?

Мальчишка неопределённо пожал плечами:

— Д-должно быть, много повидал.

— Как ты сказал? — повернулся к нему Брат Себастьян. — Много повидал? Хм… Может, и так, может, и так… Во всяком случае, хочется в это верить.

И снова замолчал.

Небо было предвечерне-синим, в медленно плывущих разноцветных волнах матового света. Выше них скользили облака, сквозь которые просвечивал узор незнакомых созвездий. Отдельные звёздочки и даже сочетания их память будто узнавала, но в целом картина была совершенно чуждая — и сердцу, и уму. Не было ни солнца, ни луны. Да и само небо здесь казалось слишком низким, закруглялось ближним горизонтом сразу за горами; купол будто давил на затылок, заставлял человека сутулиться, втягивать голову в плечи.

Царила странная и совершенно неземная тишина без птичьих криков. Воздух, сухой и прохладный, пах прелой листвой.

— Жаль, что ты не видишь всех цветов.

Человек на смотровой площадке старой башни вздрогнул обернулся, встретился глазами с собеседником и облегчённо выдохнул.

— Тил, — констатировал он. — Не ждал тебя сегодня.

Тот помахал рукой.

— Привет, Жуга. Не рад меня видеть?

— Почему же… — кисло усмехнулся травник, — рад… Только никак не могу привыкнуть к твоей манере подкрадываться неслышно.

Пришелец — стройный как тополь, высокий парень с белыми, но не седыми волосами, стриженными так, чтоб закрывали уши, в свою очередь усмехнулся и погрозил длинным пальцем.

— Нечестно. У тебя такая же.

— Нашёл оправдание… — Травник поморщился, как морщатся от застарелой боли, и потёр грудь под рубахой. Прошёлся пятернёй по мокрым от тумана рыжим волосам и непроизвольно оглянулся ещё раз. — В этом месте, — медленно проговорил он, — мне всё время кажется, что кто-то прячется за углом. Следит за каждым моим шагом. Мерзкое чувство. Будто кто-то, в будущем, ходит по моей могиле.

Беловолосый подошёл поближе, откинул за плечо пощепанный зелёный плащ и облокотился на шершавый парапет. Окинул взглядом окрестности.

На расстоянии в пятьсот шагов от башни начинался лес, предгорья тоже кучерявились деревьями. Почти нигде не зеленела хвоя, только маленькая роща сосен там, где должен быть восток. Скользил туман. На склонах серебрились два ручья, чуть ниже по течению сливавшиеся в речку — она огибала замок с двух сторон и утекала прочь, на западе ныряя вниз, под землю. Вода в ней круглый год не замерзала. Жуга не удивился бы, узнав, что под землёй она глотает свой хвост и оттого течет по кругу.

Дорог в лесу не было. Только тропы.

Замок отличался необычностью. Наполовину вросший в основание скал, наполовину — облепивший их снаружи, он был и каменный и деревянный, 50 на 50, сливался с местностью, казался хаотичным. У его создателей были странное понятие о красоте и удивительные методы строительства. Туннели, вырытые в толще скал, казались дикими, но в их расположении просматривалась некая система. На стенах травник не нашёл следа кайла или зубила, лишь остаточную магию, от времени сухую и трескучую, как паутинка. Все залы, переходы и сквозные анфилады комнат были созданы таким способом. Везде царила чуждая людскому глазу, но при этом явная гармония несоразмерных стен, перил, подъёмов, спусков, пандусов и лестниц, закруглённых поворотов, непрямых углов, витого купольного свода и оконных переплётов в виде сотовых решёток. То был мир головокружительной несимметричности, архитектура выгнутых суставов. Только пол был ровный — в этом предпочтения сидов и людей совпадали. Нигде ни кирпича, ни камушка, гладкие поверхности на вид напоминали текстуру древесной коры с орнаментом листвы и перекрученных ветвей на балюстрадах и колоннах. Лишь недавно травник понял, что все эти туннели и ходы в скале прокладывали корни. Именно так. Старший народ жил с магией в крови, и свои замки он не строил, а выращивал. Можно было догадаться и раньше: все семнадцать башен замка, включая массивный центральный донжон, представляли собой гигантские стволы деревьев неизвестной травнику породы — белокорые, с толстыми ветвями наверху, с корнями у подножия, полые внутри, закаменевшие снаружи. Вся обстановка в комнатах и в караулках тоже была выращена. Или отсутствовала.

— Вот уж извини, — проговорил беловолосый, — с этим твоим беспокойством я ничего не могу поделать. Я ведь уже говорил тебе…

— Да помню, помню: старая застава Тильвит-Тегов и всё такое. Просто как-то очень мне не по себе. Не обращай внимания. Привыкну.

Тил усмехнулся:

— Прицыкнешь? Это вряд ли. Тут всегда немного странно. А чего ты хочешь? Всё опутано следами старой магии. Здесь применяли сильную волшебную «пропитку» — колдовство удерживает стены этой крепости, как у строителей раствор скрепляет камни. А если учесть, что кругом — следы ремонта после боя, остатки старых сторожевых заклятий, клочья маскировки, сигнальные волосья…

Травник вскинул голову, заинтересованно огляделся вокруг, потом опять повернулся к собеседнику: — Ты что, чувствуешь всё это?

— А то нет! — Налетевший порыв ветра колыхнул перо на его фламандской шапочке, — Это всё равно, как если бы убрали пушки, но оставили лафеты. Трудно после этого не думать о войне. Но ты напрасно беспокоишься: уже много сотен лет тут нету никого — ни высокого народа, ни подземных гномов, никаких других живых существ, только камень и дерево, — закончил он, вздохнул и грустно улыбнулся своим мыслям. — Ладно, — объявил он, шлёпнул ладонями о парапет, отстранился и развернулся к собеседнику лицом. — В следующий раз буду предупреждать о своём появлении.

— Интересно как?

— У меня свои способы.

Глубокие, непроглядно-чёрные глаза пришельца были не по-человечески грустны и в то же время — не по-человечески насмешливы. Взгляд их было трудно выдержать, Ещё труднее было потом отвести свой. Рыжий выдержал. Затем отвёл.