Драконы осенних сумерек - Уэйс Маргарет - Страница 45

— Кан-токах, — выговорила она еле слышно. — Возлюбленный мой…

Протянула дрожащую руку и коснулась его лба. Безглазая голова шевельнулась, пытаясь повернуться к ней. Обугленные руки затрепетали… Страшная судорога сотрясла его тело, и он затих. Слезы ручьями побежали по щекам Золотой Луны. Не замечая их, она возложила Жезл на грудь любимого. Голубое сияние мягко заполонило чертог, и каждый, кого касалось оно, чувствовал, как проходит усталость и боль, как подобно уплывающему туману покидает разум и душу ужас, навеянный нападением драконицы… Наконец сияние посоха померкло и исчезло совсем. Ночь воцарилась внутри храма, лишь неярко светилось мраморное изваяние Богини.

Танис заморгал, пытаясь приспособить зрение к темноте… А мгновением позже прозвучал низкий мужской голос:

— Кан-токах нех сиракан!

Радостный вскрик Золотой Луны ответил ему, Танис наконец разглядел, что происходило. Больше не было растерзанного, ужасного трупа: Речной Ветер сидел на полу, крепко обнимая Золотую Луну, и она прижималась к его груди, смеясь и плача одновременно.

— …Стало быть, — завершила свой рассказ Золотая Луна, — мы должны разыскать путь вниз, в разрушенный город, лежащий где-то под нами, и спасти из логова драконицы священные Диски.

Они сидели на полу в главном чертоге храма, доедая скудный ужин. Бегло осмотрев здание, они убедились, что оно было необитаемо; лишь снаружи, на лестнице, Карамон обнаружил следы драконидов и еще каких-то неведомых существ.

Храм был невелик. Главный зал, где стояло изваяние, предварял широкий проход, по бокам которого помещались две молельни. С юга и севера к главному залу примыкали еще два круглых покоя. Яркие фрески, когда-то украшавшие их стены, заплесневели до такой степени, что ничего нельзя было разобрать. В восточной стене виднелись двойные золотые двери; заглянув туда, Карамон нашел лестницу, ведущую вниз, в разрушенный город. Оттуда смутно слышался шум прибоя: он напомнил путешественникам о том, что храм и площадь с колодцем находились на вершине гигантского утеса, обрывавшегося в Новое море.

Друзья долго сидели молча; каждый на свой лад пытался осмыслить то, что поведала им Золотая Луна. Один Тассельхоф неутомимо сновал туда и сюда, с любопытством суя нос в каждый уголок. Не найдя ничего особенно интересного, кендер заскучал и вскоре вернулся к спутникам, неся в руке старый шлем. Ему самому он был слишком велик, к тому же кендер никогда не носил шлемов, полагая, что толку от них никакого, одно неудобство. Тас кинул свою находку Флинту.

— Это еще что такое? — спросил тот подозрительно, разглядывая шлем при свете посоха Рейстлина. Шлем выглядел очень древним — отличное изделие умелого мастера. Любовно погладив его, Флинт решил, что мастер этот, вне всякого сомнения, был гномом. Шлем венчал длинный волосяной султан. Флинт швырнул на пол драконидский шлем, который по необходимости носил, и водрузил новоприобретенный себе на голову. Шлем сидел как влитой. Флинт снова снял его, любуясь великолепной работой. Танис наблюдал за ним с невольной улыбкой.

— Конский волос, — сказал он, тронув пальцем султан.

— Ну уж нет! — возмутился гном. Наморщив нос, он принюхался, но не чихнул. И торжествующе объявил: — Это волос из гривы грифона!

— Грифона!.. — во все горло расхохотался Карамон. И фыркнул: — Милый мой, да грифонов на Кринне примерно столько же, сколько…

— Драконов, — невозмутимо подсказал Рейстлин.

На этом разговор прекратился.

— Надо бы нам поспать, — прокашлявшись, сказал Стурм. — Моя стража — первая.

— Этой ночью нам не понадобится сторожить, — негромко проговорила Золотая Луна, сидевшая подле Речного Ветра. Варвар, испытавший встречу со смертью, со времени своего чудесного воскрешения все больше молчал, лишь долго смотрел на статую Мишакаль, узнавая в ней ту самую женщину, облаченную в голубой свет, что некогда вручила ему жезл. Говорить об этом, впрочем, он так и не пожелал.

— Здесь мы в безопасности, — глядя на изваяние, повторила Золотая Луна.

Карамон поднял брови; Стурм, нахмурившись, погладил усы. У обоих хватило такта промолчать, не подвергая сомнению веру Золотой Луны, но Танис знал — ни тот, ни другой не успокоятся, пока не будет назначена стража. Между тем до рассвета оставалось всего несколько часов и всем следовало поспать хоть немного. Рейстлин уже дремал, выбрав уголок потемнее и закутавшись в свои одеяния.

— По-моему, Золотая Луна права, — сказал Тассельхоф. — Давайте доверимся древним Богам, которых мы, кажется, и впрямь повстречали!

— Ни эльфы, ни гномы, чтобы ты знал, не утрачивали истинной веры, — рассердился Флинт. — Не понимаю: о чем вообще речь? Наш Реоркс — один из древних Богов. Мы ему поклонялись еще до Катаклизма, да и теперь поклоняемся…

— Поклонялись? — спросил Танис. — Ой ли? Может, просто призывали его в отчаянии, когда твой народ был изгнан из Королевства под Горой? Ну-ну, только не злись! — Танис примирительно вскинул руку, видя, как налилось бурой кровью лицо старого гнома. — Эльфы вели себя не лучше. Мы тоже взывали к Богам, когда была разорена наша родина… Мы знаем о Богах и храним эту память… как хранят память о мертвых. Эльфийские жрецы, как и жрецы-гномы, давно перевелись. Я помню имя Мишакаль-Целительницы. В детстве я слышал немало древних сказаний о ней. Я помню легенды о драконах… детские сказки, как выразился бы наш Рейстлин… Мне порой кажется, что наше детство вернулось нас мучить… а может быть, и спасти… откуда мне знать? Сегодня я видел два чуда: первое — злое, второе — доброе. Так что либо я сошел с ума, либо должен уверовать и в одно, и в другое. И все-таки, — полуэльф вздохнул, — я считаю, что караульные необходимы. Прости, госпожа. Хотел бы я веровать, как веруешь ты…

Стурм должен был сторожить первым. Остальные завернулись в одеяла и улеглись на полу. Рыцарь обходил залитый лунным светом храм, заглядывая в каждую комнату, — больше в силу привычки, ибо все было на редкость спокойно. Он слышал свирепое завывание холодного ветра, доносившееся снаружи; внутри, однако, было удивительно тепло и уютно… тепло и уютно…

Сидя у подножия статуи, Стурм ощутил, как по всему телу разлился блаженный покой. Вздрогнув, он выпрямился и с огорчением понял, что едва не заснул на посту. Какой срам!.. Крепко выругав себя за недопустимую слабость, рыцарь решил в наказание непрерывно ходить, не присаживаясь, все два часа своей стражи. Он хотел уже подняться, но что-то остановило его. Он услышал пение — женский голос тихо напевал колыбельную.

Стурм озирался кругом, готовый выхватить меч… потом его пальцы разжались. Он узнал и песню, и голос — это был голос его матери. Они с ней бежали прочь из Соламнии, сопровождаемые одним-единственным преданным слугой… да и тому суждено было погибнуть, так и не достигнув Утехи. А колыбельная без слов, которую пела мать, была даже старше драконов. Мать Стурма прижимала к себе маленького сына, ища в тихой песне избавления от горя и страха…

Веки Стурма сомкнулись. Благословенный сон снизошел на него.

Хрустальный шарик на посохе Рейстлина ярко горел, гоня прочь темноту.

17. ПУТЬ МЕРТВЫХ. НОВЫЕ ДРУЗЬЯ РЕЙСТЛИНА

Громкий лязг железа о камень мгновенно взметнул Таниса из глубокого сна. Он так и подскочил, нащупывая меч.

— Ох, прости, — Карамон пристыженно улыбался ему. — Это я нагрудник уронил.

Облегченно переведя дух, Танис зевнул, потянулся и вновь откинулся на одеяло. Вид Карамона, надевавшего с помощью Тассельхофа доспехи, живо напомнил ему о том, что им нынче предстояло. Стурм тоже застегивал на себе латы; Речной Ветер точил найденный меч. Танис заставил себя не думать, чем мог кончиться для них сегодняшний день.

Не думать об этом оказалось весьма трудно; особенно сопротивлялась эльфийская половина его существа. Эльфы почитали жизнь; веруя, что смерть есть просто переход на высший план бытия, они все-таки полагали, что смерть любого живого существа уносит частицу жизни с земного, физического плана. Танису, таким образом, ничего не оставалось, кроме как дать волю человеческой половине своей личности. Ему придется убивать… а может быть, и переживать гибель тех, кто был ему дорог. Как вчера, когда они едва не потеряли Речного Ветра… Полуэльф резко приподнялся и сел, точно пытаясь стряхнуть дурной сон.