Русский диверсант - Михеенков Сергей Егорович - Страница 33

— Почему вы не стреляли, Георгий Алексеевич? — спросил его Фейн, когда они снова сошлись в конце луга.

— Далековато.

— Далековато? Он пролетел прямо над вашей головой! Я уже представил, как этот огромный петух рухнет на землю!

Радовский махнул рукой и отвернулся.

— Странный вы народ, русские… — Генерал не думал его щадить. Видимо, не мог простить того, что Радовский упустил такую добычу. — В бою не щадите ни себя, ни своих солдат, а тут… Мне докладывали, как вы ведете себя во время операций. Здесь, в этих лесах и деревнях. Вас ведь здесь узнают?

— Вряд ли. Столько лет прошло.

— Годы памяти не помеха. Порой именно с годами прошлое начинаешь видеть более отчетливо.

— Там у меня нет выбора, господин генерал. Там я — солдат. А здесь — охотник. Здесь, на охоте, в лесу, я размышляю.

— А разве ружье не мешает вашим размышлениям?

— Нет, напротив, оно помогает.

— Да, это прекрасно. Отчасти я разделяю ваши чувства. Но не до конца. Я ведь тоже здесь, в России, уже стал немножко русским. Так вот я разделяю ваши чувства до того предела, до которого я русский. А дальше — немец. Не могу. Не получается. — Фейн засмеялся.

— А там… Там, в партизанских деревнях, — другое. И залитые кровью недели ослепительны и легки…

— Что?

— Я процитировал стихи.

— Стихи? Пушкина? Лермонтова?

— Нет, Гумилева.

— Гумилева? Когда он жил?

— Совсем недавно. Расстрелян двадцать лет назад большевиками.

— За что?

— За стихи.

— Почитайте еще что-нибудь.

— Та страна, что могла быть раем, стала логовищем огня, мы четвертый день наступаем, мы не ели четыре дня. Но не надо яства земного в этот страшный и светлый час, оттого, что Господне слово лучше хлеба питает нас. И залитые кровью недели ослепительны и легки…

— Это — о вашей войне?

— Нет, господин генерал, это — о нашей душе.

— Да, да… Русская глина. Пространства… Здесь все огромно. Расстояния, леса, дороги, которым нет конца, и бездорожье… Ни одно европейское колесо, даже германское, даже с клеймом великого рейха, не сможет одолеть эти глины в период дождей. Дожди могут идти неделями. Иногда мне кажется, что это совсем и не дожди, а сама Россия. Но какие вместе с тем пейзажи! — И Фейн сделал жест рукой в сторону опушки, куда уходил, теряясь в небольшой лощинке, луг, больше похожий на огромную поляну посреди такого же огромного леса. — Притом что здесь — равнина. И глазу, казалось бы, не за что ухватиться.

— Вы начинаете понимать русский пейзаж, господин генерал.

— Сюда бы этих заносчивых берлинских стратегов… Изучают передовую с самолета. Нет, я всегда твердил и буду твердить: генералы должны, хотя бы раз в неделю, маршировать в одной колонне вместе со своими солдатами. Почему русские нас бьют? Потому что у них много таких генералов, которые маршируют вместе со своими солдатами. Помните, того, которого хоронили около церкви возле шоссе? Как называлась та деревня?

— Слободка.

— Да, Слободка. Мы знали, что русские генералы в последний момент покидали свои войска, вылетали из «котлов» на самолетах, пробивались в танковых колоннах. Этот не вылетел. Хотя, как показали пленные, мог это сделать. Многие старшие офицеры вылетели. И он их провожал на полевом аэродроме. Как его фамилия?

— Генерал-лейтенант Ефремов Михаил Григорьевич. — И Радовский машинально прибавил: — Бывший прапорщик Русской армии.

— И у него были такие же хорошие солдаты. Мы потеряли много личного состава. Особенно Пятая мотопехотная бригада. Поступил приказ ее расформировать. Пополнение никак не может восполнить понесенные потери. Я пытался убедить командование разрешить доукомплектовывать бригаду русскими батальонами «хиви», но мне категорически запретили даже думать об этом! Вот почему вас сейчас стараются переподчинить другим, более влиятельным ведомствам, Георгий Алексеевич. Умные и дальновидные головы в рейхе понимают, что без русских в России нам с большевиками не справиться. Как это, в стихах: …не надо еды земной…

— Но не надо яства земного в этот страшный и светлый час, оттого, что Господне слово лучше хлеба питает нас.

— А ведь большевики закрыли церкви. Но эти слова в той же мере, что и вы, могут произносить и они! Вы не задумывались об этом? Такие, как генерал Ефремов. И пусть не Господне слово питает их волю. Вот этот пейзаж… Разве вы, русский человек, не испытываете волнения, стоя здесь, на родной земле? И как вы будете реагировать на опасность, что эту землю, этот пейзаж у вас хотят отнять?

В это время дратхар, подбежав к ивовому кусту шагах в тридцати от них, коротко взвизгнул и сделал стойку.

— А, к черту эту политику! К черту войну! — И Фейн быстро перезарядил ружье, выбросив на седую траву стреляную бумажную гильзу. — Вот видите, жизнь-то, оказывается, строится по иным законам. И дратхар может быть куда мудрее нас!

— У него лучше нюх, — усмехнулся Радовский.

— О, друг мой, по этой части многие офицеры рейха дадут моему Барсу сто очков вперед!

Генерал побежал к своей собаке. А Радовский снова оглянулся на край леса, за которым, в часе ходьбы, была его усадьба. Грохнул выстрел. Дратхар кинулся в кусты и вскоре вынес оттуда огромного черного петуха. Радовский подошел к генералу, поздравил с великолепным выстрелом. Фейн сиял от удовольствия. Собака положила тетерева к ногам хозяина, преданно посмотрела на него и отвернулась, словно не желая показаться назойливой.

— Обратите внимание, — сказал Фейн, — какой у него такт! Поразительное существо!

— Да уж, такой орденов просить не будет.

Фейн потрепал дратхара по холке.

— Когда крестьяне здесь засеют все поля, дичи будет куда больше. А, Георгий Алексеевич? Вы ведь будете хорошим хозяином своих земель?

Егерь Еким, который все время находился рядом, вслушивался в их разговоры и, видимо, кое-что уже понимал. Он слушал лес. Слушать лес было его обязанностью. Сюда, на эту поляну, где дратхар сразу нашел наброды тетеревиных выводков, их привел именно Еким. Хорошо, что Еким свободно не владеет немецким, подумал Радовский. Мужики здесь живут надеждой на скорое окончание войны и на то, что, когда все закончится и уцелевшие сыновья и братья вернутся домой, они получат свою землю. Эти поля и луга, леса и поймы. Угодья, которые будут их кормить. Они и не подозревают, что на эту землю уже составлены списки владельцев с немецкими фамилиями. Нет, бывший поручик Первого русского корпуса Георгий Алексеевич Радовский не хотел бы попасть в тот список. А майор вермахта пусть решает…

Обедать они уехали в усадьбу. На этом настоял генерал Фейн.

Осмотрели дом. В саду солдаты из охраны поставили найденный где-то стол. И вскоре на нем появилась и вареная свинина, и соленые грибочки, и какие-то консервы, и бутылка коньяка. Еким достал из своего «сидора» добрый кусок деревенского сала.

— Коньяк греческий. Превосходного качества, — отрекомендовал Фейн. — Старые запасы. Взяли у новозеландцев под Молосом, когда разделали их Вторую дивизию.

Они выпили. Радовский по старой армейской привычке не оставлять капель на потом закинул свою рюмку сразу, одним броском. Фейн — в несколько глотков, при этом причмокивая губами и будто прислушиваясь к тому, что происходило внутри. Каждый новый глоток, по всей вероятности, должен был усиливать эффект предыдущего.

— Видите, мы даже пьем по-разному. — Фейн тут же налил еще по одной. — И в этом ничего удивительного нет.

Радовский старался меньше закусывать. Ему хотелось поскорее захмелеть. Но коньяк не брал.

— Я думаю, что эта наша прогулка в столь прекрасных местах — последняя.

Радовский вскинул вопросительный взгляд.

— Коньяк развязывает язык только у несдержанных, — усмехнулся Фейн и погрозил Радовскому пальцем. — А вы, господин майор абвера, упорно неразговорчивы. Ну да, ну да, служба такая… Поменьше болтать, побольше слушать. А нам, солдатам, плевать на то, что о нас подумают там… Там… — И Фейн ткнул пальцем на восток. — А им… Им, в свою очередь, плевать на нас. Что мы, уже в свою очередь, тоже вынуждены принимать как должное. К примеру, выполнять невыполнимые приказы. В ноябре прошлого года, когда мы прибыли сюда, на Восточный фронт, из Африки, за пять дней боев моя дивизия потеряла семьдесят два танка. Танки были выкрашены в желтый цвет. Нам даже не выдали белой краски, чтобы изменить африканский камуфляж на русский. Говорят, русские бронебойщики называли наши панцеры зебрами. Они хорошо были видны на белом снегу. Зимой белая краска в вермахте была в дефиците. Легче было раздобыть дюжину хорошего французского или вот такого, греческого коньяка, чем банку белой краски. Никто из личного состава не получил зимнего обмундирования, за исключением танкистов. Им выдали шерстяные свитеры, перчатки и подшлемники. К первым числам декабря, когда русские контратаковали по всему фронту, мы имели в строю всего тридцать семь танков. Во время марша на Афины и под Молосом мы не имели безвозвратных потерь в бронетехнике. Весной на шоссе Вязьма — Юхнов при столкновениях с конниками генерала Белова и пехотинцами генерала Ефремова мы потеряли одиннадцать танков и семь бронетранспортеров. Шесть танков сгорели и взорвались вместе с экипажами. И вот, похоже, я дождался перевода. Приказ о присвоении мне очередного воинского звания «генерал-лейтенант» уже в пути. Приказ о переводе, должно быть, тоже. Только вот куда, неизвестно. Признаться, готов хоть к черту в пасть, но только подальше отсюда. Восточный фронт… Восточный фронт…