Звездные мальчики - Скидневская Ирина Владимировна - Страница 11

Старик не исчез. Он стоял, ухмыляясь, на расстоянии вытянутой руки и молча смотрел на мальчиков немигающим взглядом. Дизи закрыл глаза, чтобы собраться с духом и унять бешено колотившееся сердце.

— Так, — успокоившись, сказал он и, сняв с шеи шнурок с камнем, который дала Арина, ткнул алмазом чуть не в лицо старику.

Тот в ужасе отшатнулся и, снова обернувшись вороном, исчез за поникшими соснами.

Бабуси во дворе не было, Рики и петуха тоже. Из дома вдруг донесся тихий бабкин голос:

— Вот горе-то…

Уронив тяжелые ведра, мальчики бросились в дом. Рики, весь в синяках и ссадинах, в беспамятстве лежал на лавке, а бабка прикладывала к его ранам какие-то примочки. Петух, нахохлившись, сидел в изголовье.

— Ну, сегодня скучать не приходится… — растерянно произнес Тики.

— Слышу, кричит мальчонка. В овин забрел, неслух — овинник его и помял. Еле отбила дружка вашего, — не прерывая занятия, пояснила бабка. От ее стараний Рики пришел в себя и тихо застонал.

— Ну-ка, бабушка, пусти меня, — сказал Дизи, подсаживаясь к Рики на скамью. Ловкими уверенными движениями он ощупал мальчика и через некоторое время сообщил: — Переломов нет.

— Испугался сильно, — тихо сказала бабка.

Она ласково погладила Рики по мягким черным волосам, вышла из дома и решительно направилась к овину. Ветер колоколом раздувал ее синюю юбку. Тики и Дизи, переглянувшись, последовали за ней.

Широко распахнув дверь овина, бабка суковатой палкой провела от косяка к косяку черту и начала разговор:

— Что ж ты, батюшка-овинник, безобразничаешь? Зачем мальчонку прибил? Не стыдно тебе, старому, гостей моих обижать? — увещевала она невидимого духа. — Разве тебе на моем дворе плохо живется? Что? — Она прислушалась. — Не хотела я с тобой ссориться, да видно придется… С чего это я тебе кланяться буду — я у тебя в овине пшеницу не сушу! А мальчонка-то что тебе сделал? — Из проема двери прямо в лицо бабке пыхнуло пламя. — И-и, сдурел, старый! Маешься от безделья… Только с мокошью тебе не тягаться, забыл?

В ответ из овина раздался жуткий вой, и в одно мгновение ветхая постройка вспыхнула, как спичка.

— Неси горшок поменьше, самый маленький! — крикнула бабка Тики и бросила ему ключ от кладовой. — Да не забудь дверь запереть!

Тики со всех ног бросился к сеновалу и вскоре прибежал обратно с крошечным, размером с наперсток, горшочком. Овин уже догорал, искры снопами летели во все стороны, и если бы сарай не стоял особняком, соседние постройки уже занялись бы. Дизи лихорадочно оттаскивал на середину двора какую-то рухлядь, петух голосил и, хлопая крыльями, носился по двору, а бабка стояла неподвижно и, как завороженная, смотрела на огонь.

— Глупый, глупый… старый дед… — все приговаривала она.

Взяв у Тики горшочек, она изо всех своих старческих сил бросила его в самую середину пожара. От удара горшочек взорвался миллионами мелких брызг, и стихия воды победила стихию огня.

Мальчики встали рядом с Ариной. Тоскливое, тягостное чувство, какое всегда возникает у людей, глядящих на пепелище, овладело ими…

— А где овинник? — спросил Тики.

— Нет его больше, — тихо сказала бабка, повернулась и пошла к дому.

Она села на бревно, а грязный, весь в саже, петух, устав возбужденно скакать по двору, подлетел к ней, сел, поджав лапы, и затих.

До самого вечера Арина молча сидела на бревне и невидящими глазами смотрела куда-то вдаль. Рики дремал на печи в доме; Тики и Дизи таскали с реки глину, месили ее и, сменяя друг друга, лепили на гончарном круге горшки. К концу работы их набралось около тридцати штук.

К вечеру бабка вышла из своего сосредоточенного состояния и после бани, за ужином, мальчики решились расспросить ее об овиннике. Она не стала отнекиваться и сразу негромко заговорила:

— Мы, деревенские люди, всегда пшеницу сеем. Перед обмолотом снопы в овинах сушат, а в овине хозяин живет, овинник. Я еще маленькая была, познакомилась с ним… Играла во дворе и, как ваш дружок, забежала в овин. Так он мне пятерней по лицу залепил — след потом целый год держался. Отец с матерью мои испугались, нельзя овинника сердить, весь урожай может спалить. Бабушка велела курицу зарезать, еды всякой наготовить да все это в подлазе для него оставить. Злой он очень, этот дух… В деревне один был, жил на нашем дворе, а по другим овинам с проверкой ходил — так ли все делают люди? Как топить овин собрались, у него разрешение нужно спросить. А пуще всего он любил, когда благодарили его: «Спасибо, батюшко-овинник, послужил ты нынешней осенью нам верой и правдой! Не побрезгуй угощением нашим.» И чтоб непременно низко поклонились и еду оставили. А кто не чествовал хозяина, плакал потом: по горячему углю положит в каждый угол, и сгорит овин со всем урожаем вместе…

Арина устала от такого длинного рассказа, перевела дух, отпила чаю и заговорила снова:

— Ну, вот… А как Дуй из деревни всех повыдул, лишился овинник своей власти. Никто пшеницу не сеет, не сушит. Никто хозяину не кланяется, никто его не величает, обозлился хозяин, страсть! Житья от него не стало. Все петуха моего загрызть норовил — то кошкой обернется, по двору бегает, то собакой. Хорошо хоть по ночам, когда Дуй буянит, он в овине сидел, не выходил — ветер он очень не любил и воды боялся. Раньше, как сильный ветер подует, он хлеб сушить не позволял…

— А что ты, бабушка, так переживаешь, что его не стало? — осторожно спросил Тики. — Вон он какой недобрый был…

— Сама не знаю, — задумчиво проговорила Арина. — Вроде и впрямь злой был, а жалко его стало, когда он себя подпалил… Привыкла к нему, что ли. Ему уже лет двести было, он всегда был да был. Двести лет нашей деревне служил. — Арина горестно вздохнула. — Да что теперь говорить, вся жизнь ноне меняется… Давайте-ка, ребятки, спать укладывайтесь, поздно уже. Спасибо, наработали вы мне горшков… Подсохнут, завтра расписывать, а после — обжигать буду.

— Кого? — сонным голосом спросил Рики. — Кого обжигать?

Арина негромко засмеялась:

— Да горшки обжигать.

— А-а… Не боги горшки обжигают.

— Ну, да.

— Бабуля, я тебе сегодня ночью помогать буду. Ты без меня не разгоняй тучи, — тараща сонные глаза, говорил Рики.

— Воин… Ты еще от нонешних-то ран не оправился. Спи покрепче, сил набирайся, бородатенький…

Арина, привыкшая не спать каждую ночь, сегодня напрасно ждала, когда засвистит ветер. Сидя за столом в темной горнице, она своим особым, дальним зрением видела черный молчаливый лес, стеной закрывающий пустую деревню от северных ветров, ясное ночное небо, щедро усыпанное звездами, и далекую, недосягаемую луну. Вокруг было тихо и покойно. Мир, ночью заслоненный от знойного, безжалостного солнца, отдыхал в этой немыслимой, звенящей тишине. И Арина вдруг поняла, что сегодня эта безмятежность, это спокойствие не будут нарушены — Дуй не придет. Сбывалось то, что предсказала ей бабушка Катерина, царство ей небесное…

Мысли у Арины путались. Дрожащими руками поглаживая скатерть, она старалась успокоиться и хорошенько обо всем подумать. Закрыв глаза, мысленно перенеслась в тот далекий ненастный день поздней осени, когда умирала старая мокошь. Зыбкие видения встали перед Ариной, и она отчетливо услышала озабоченные голоса матери и отца, сочувственную болтовню соседки, а главное, тихий, но твердый голос бабуленьки:

— Аринушка, запомни, что я тебе скажу, слушай… Пройдет много-много лет, ты станешь взрослой, будешь умной и осмотрительной, но однажды поступишь безрассудно… Вскоре после этого настанут черные времена, и останешься ты одна, совсем одна… И будет тебе тяжко, ох, как тяжко, миленькая моя…

… Вот они и настали, эти времена. Вдруг пошел издалека слух, что в дальней деревне, на краю леса, внезапно погибли все мужчины, здоровые, работящие, а те, кто остался в живых, вроде как помешались: закрылись в своих домах и стали там сидеть тихо-тихо, боясь выйти на улицу. И нечего стало им есть, но боялись они даже в окно выглянуть, когда приходили к ним родственники из других селений. И страх охватил всех, кто это увидел. Страшное и непонятное вторгалось в их жизнь. Ужас погнал людей целыми деревнями с насиженных мест. Уходили, побросав самое дорогое, родное — свои крепкие, добротные дома, уже заколосившиеся посевы, могилы близких.