Путь на Грумант - Георги Виктор Сергеевич - Страница 18

— Днем. И течение было встречное, узла четыре.

— Как узнал?

— А помнишь буй у Харлова острова? Стоял как на стремнине, аж кильватерный след тянулся.

— Это точно…

Наш диалог недолог. Виктор прячет журнал и через минуту уже спит, забыв снять свисающий с груди бинокль. Засыпаю, наверное, и я, успев сделать лишь куцую запись в блокноте. И вот сейчас, живя уже в другом временном измерении, который раз прокручиваю в памяти события тех дней. И стены городской квартиры растворяются, клочьями тумана прячутся в распадках сумрачного мурманского побережья. Все реальнее полумрак пропитанной смоляным духом казенки, где над изголовьем рядом с маленьким квадратом оконца свисает на тонкой нити лучинная «птица счастья» — подарок архангельских поморов. Как давно это было? Да всего лишь неделю назад, неделю с суматошно-радостным дождем при выходе из дельты Северной Двины; штормовыми порывами ветра в проходной открытой салме у острова Сосновец; извечным святоносским сувоем; океанской морской зыбью у северо-восточной оконечности Кольского полуострова… Берегом Ломоносова называют эту землю, куда отец будущего гения российской земли Василий Дорофеевич «начал брать его от десяти до шестнадцатилетнего возраста с собою каждое лето и каждую осень на рыбные ловли…»

Каков же он, этот берег, сегодня?

— Вот и опять к моей вотчине подходим, — невесело шутит кок Владимир Вешняков, стоя на палубе и рассматривая в бинокль показавшиеся по курсу Харловы острова. Один из них, действительно, Вешняк, и это уже третий за наш недолгий путь остров с таким названием. Может, просто выдаётся он дальше, выше прочих остальных семи островов архипелага, в море — потому-то и назвали Вешняком? А еще вешняками нарекли бедных крестьян-покрученников, что отправлялись пехом через леса и мерзлые тундры к мурманскому берегу (не в пример промышленникам-летнякам, прибывавшим на рыбные промыслы в июне на лодьях, когда беломорское Горло очищалось ото льда). Или стояли на острове архангельские поморы, ведя весновальный, весенний промысел морского зверя — били тюленя или моржа и подтаскивали снятые шкуры-хоровины к острову? Трудно сейчас судить, как не может и архангелогородец Володя Вешняков сказать' наверняка, были ли избы-становища именно его предков в этих местах, ведь раньше каждый мало-мальски длинный поморский род имел здесь, на краю студеного моря, свои наделы. Теперь же побережье пустынно: редко где рядом с маяком можно заметить жилье. И хотя свежий ветер с каждым вдохом переполняет грудь, а морской простор, казалось бы, заполонил самые укромные уголки души — чувство такое, как будто подходишь ты не к заповедному Семиостровью, а входишь в заброшенный дом, где давно выветрился жилой дух. И белые просоленные бревна полусгнивших срубов на островах как белые обглоданные кости вымерших доисторических чудовищ. Останки фантастической и далекой жизни, изчезнувшей на нашем с вами веку за каких-то несколько поколений, вместивших в себя орудийный выстрел «Авроры» и Соловецкий лагерь особого назначения, красный флаг над Рейхстагом и последнее, 60-х годов укрупнение северных колхозов, ядерные взрывы на Новой Земле и начало промышленной добычи нефти на шельфе арктических морей…

Входим в Семиостровье между Вешняком и Зеленцом, где «с моря… чисто, хотя и велика бывает зыбь, но глубоко», как гласит одна из поморских лоций. Кстати, почему Зеленец, если острова архипелага больше похожи на высокие гранитные утесы, чем на среднерусские травяные лукоморья? Вот вам еще одна загадка. И ее вряд ли разрешит тот, кто не знает особенностей поморского зверобойного промысла: по весне вместе со льдом ветра и течения выносят из Белого моря лежки тюленя-утельги с народившимися детенышами. Так вот они-то, детеныши тюленя, и имеют зеленоватый оттенок, который через день-два исчезает, а мех зверя становится пушисто-белым. Таким образом зеленец превращается в белька; белек через десять-двенадцать дней в хохлушу с рыжеватым подшерстком; хохлуша, в свою очередь, в серку… Впрочем, может я и ошибаюсь, так как в те июльские дни остров Зеленец мало походил и на только что народившегося тюленя…

Весь экипаж поднялся на палубу — как раз подоспел долгожданный обед. Располагаемся у грот-мачты, расставив миски на покрытой клеенкой слегка покатой, сделанной под конус крышке трюма. Качки практически нет, так что комфорт обеспечен, если учесть, что это первый за последние два дня обед по полной, как говорится, программе: горячий суп из тушенки с картошкой и сушеной морковью, гречневая каша с банкой пастеризованного молока, чай с пряниками.

Вешняков молодец. Крепится и не подает виду, что болит рука, — обваренная крутым кипятком кожа с его предплечья сползла и мы несколько раз меняли тугую повязку, густо смазав ожог какой-то мазью из судовой аптечки. Я же до сих пор удивляюсь, как вообще на небольшом пятачке у печки-буржуйки, установленной в общем кубрике в самом носу коча, можно пусть даже в слабую болтанку умудриться что-то приготовить.

Каждый, чем может, помогает коку. Поначалу мы приглядывались к Вешнякову, ведь он был единственным новичком в нашей ватаге. Но вскоре непосредственность и спокойствие, тактичность и трудолюбие Володи были оценены по заслугам. А также профессионализм — именно благодаря мастерству кинооператора архангельской студии телевидения Владимира Вешнякова один из сюжетов «Клуба путешественников» был посвящен нашему переходу. Но об этом мы узнаем через полгода, а пока… Пока что входим в Семиостровье, предварительно срубив паруса и заведя буксир на «Грумант», чтобы без лишних хлопот и неожиданностей проплыть между островами. И, поудобнее устроившись на палубе и вооружившись фото- и кинокамерами, запечатлеть знаменитые птичьи базары. Подобная морская прогулка могла бы стать заманчивой целью любого туристического маршрута. Но архипелаг — часть Кандалакшского государственного заповедника, куда запрещен доступ судам. Но что значат все эти запреты для малой части нещадно эксплуатируемого Баренцева моря с его отравленными нефтяными сбросами водами и подорванными рыбными запасами?

…Каменные утесы вертикально спускаются вниз и трудно понять, что там — зеркальное отражение нависших над нами скал или уходящие в глубину основания островов. Вода чистая, как протертое спиртом стекло компаса. В расщелинах, на едва заметных выступах камня примостились черно-белые кайры. Их не пугает слабый стук движка «Груманта» — птичий базар спокоен. Или мы пришли сюда в неурочный час, когда основная купля-продажа уже закончилась? А ведь это шутливое сравнение недалеко от истины, если под часом подразумевать последние несколько лет.

Пока ребята с увлечением щелкают затворами фотоаппаратов, нацеленных на элегантных кайр, доверчивых гагар и яркоклювых тупиков, попробую пересказать то, о чем поведали мне коллеги из кандалакшского клуба «Гандвик», которые за несколько лет до нас побывали в Семиостровье и сделали отличный фильм с грустным названием «Они уходят от нас». На кинокадрах навечно остались погибшие от голода птенцы и взрослые птицы. Иногда большие морские чайки, умерев, сохраняли естественные позы. И казалось странным, почему не взлетает при появлении человека спокойно сидящая птица. А она, оказывается, прислонилась к камню, чтобы тихо умереть…

Помню подводные киносъемки, когда на смену зарослям морской капусты, россыпям морских ежей, щупальцам-отросткам кумарии-голотурии, похожим на веточки кустов, вдруг выплывал мусор, усеявший дно бухты. А на поверхности — радужное пятно солярки. Ближе к берегу — бревна, бочки, ржавый металл, яркий пластик экзотических бутылок. Современная интернациональная свалка, созданная Гольфстримом и нашим бескультурьем.

Здесь, на птичьих базарах Семиостровья, эхом отозвалась экологическая драма всего Баренцевоморья. Сначала люди уничтожили — выловили сельдь, затем мойву, осталась непромысловая песчанка — последняя из стадных рыбешек, служащих основой питания колониальных птиц. Но однажды работникам заповедника потребовалось всего несколько десятков песчанок, чтобы произвести их размерный анализ. Ископав песок на границе отлива, они не нашли ни одной рыбки. Ушли в более сытные дальние воды дельфины. Ушли подальше от родных берегов армады промысловых кораблей. А что остается делать птицам? Как и люди, они или умирают на родине, если не могут бросить обжитых мест, или покидают их. Вот что пишет о баренцевоморской драме член-корреспондент Академии наук СССР А. Яблоков в статье «Сбережем ли среду обитания?» (газета «Правда» от 13 января 1989 года):