Чоновцы на Осколе - Долин Владимир Аркадьевич - Страница 3

— Мужиков всех поразорил! — вмешался вдруг в разговор полусонный возница.

— Каких мужиков? Не показывай, Тимоха, свою темноту. И я и ты — мужики, а чем он нас с тобой обидел? — набросился на ездового парень.

— А с меня нечего взять…

— Вот он и берет у кого много. А тебя, дурака, кормит, одевает. Такие вот дурни, как ты, колодой у нас под ногами… Давай погоняй, хватит носом клевать!..

Подъезжая к двухэтажному зданию больницы, Василий увидел шагавший по улице вдоль палисадника небольшой патрульный отряд.

Сидевший рядом с ним парень оживился.

— Вот они, наши силы! Молодежь, комсомольцы. На них почти все держится. И от бандитов народ охраняют, и по селам ездят, бедноту деревенскую организуют, хлеб у мироедов из ям выгребают, дезертиров вылавливают…

Утренний туман рассеивался. Слобода неторопливо просыпалась. Лениво перекликались петухи. На окнах домов распахивались створки синих и голубых ставней. За придорожными тополями и акациями, за высокими дощатыми заборами и палисадниками слышались голоса женщин, звон ведер, скрип колодезных журавлей. В воздухе распространялся запах парного молока и щекочущего ноздри кизячного дыма.

Широкие, прямые улицы, пересеченные переулками, тянулись к центру слободы, где над каменными купеческими амбарами и лабазами базарной площади возвышалась белоснежная свежевыбеленная церковь. На золотистых куполах трепетали зайчики робко проглянувшего сквозь туман солнышка.

Афоню Горобцова сдали в приемный покой Уразовской больницы. Здесь же Василий узнал адрес своей сестры.

От больницы охранники повернули к зданию ревкома, чтобы передать срочный пакет Стрижову. Василий отправился с ними, чтобы сразу стать на военный и партийный учет.

Ревком помещался недалеко, в большом каменном двухэтажном доме.

Ворота охраняли двое часовых. Щупленький парнишка лет семнадцати, в солдатских ботинках с коричневыми обмотками, в синих стареньких галифе, в засаленной стеганке, в помятой офицерской фуражке с красной звездой, держался руками за штык трехлинейной винтовки.

Второй был постарше, широкий в плечах, чернявый, с курчавым хохлом, выбившимся из-под серой солдатской папахи. На нем были черные суконные брюки, заправленные в хромовые сапоги, кожаная порыжевшая от времени тужурка, подпоясанная широким ремнем. За плечами куцый немецкий карабин, слева за пояс была заткнута бутылочная граната, из кармана тужурки торчала рукоятка нагана.

Приветливо поздоровавшись за руку с железнодорожными охранниками, чернявый принял от них пакет, проверил у Василия документы, сам проводил его в здание ревкома.

В большом зале, в коридорах на столах и стульях сидели, беседуя, вооруженные винтовками и револьверами рабочие, крестьяне, учащиеся.

Просторный кабинет председателя был заставлен застекленными шкафами, набитыми книгами; книги, аккуратно сложенные в стопки, лежали и на полу и на подоконниках. На стенах в рамках висели портреты Маркса, Энгельса, Ленина. Середину кабинета в окружении десятка венских стульев занимал большой письменный стол. Слева от двери стоял кожаный диван; на нем лежали свернутое серое одеяло и подушка в синей сатиновой наволочке. У противоположной стены из-за книжного шкафа виднелись ручной пулемет Томпсона и несколько русских трехлинейных винтовок. Как только Василий вошел в кабинет, из-за стола навстречу ему поднялся сухощавый человек среднего роста, в солдатской гимнастерке.

— Вы ко мне? Проходите!

— Василий Терехов, к вам на партийный и военный учет. Кандидат в члены РКП(б), комсомолец. Командир пулеметного взвода кавалерийского полка особого назначения. Прибыл в отпуск из госпиталя, после ранения, — подавая председателю свои документы, не переводя дыхания, отрапортовал Василий.

— Садитесь, — сказал председатель, опускаясь на стул.

Василий нерешительно сел. Он привык в армии разговаривать с начальством стоя.

— Так, дорогой товарищ. Значит, отдыхать к нам? — то ли удивленно, то ли одобрительно улыбнувшись, сказал председатель, возвращая документы.

— Да вот заставили… — чувствуя какую-то неловкость под пристальным взглядом председателя, неуверенно ответил Василий.

— Неплохо! Места у нас здесь хорошие… Фруктовых садов много, речка с тихими заводями… Поправиться тебе нужно, неважно выглядишь. И как тебя такого выписали…

— Сам настоял, — признался Василий. — Надоело валяться на госпитальной койке. Да и толку никакого. Лечить не лечат. Рана зажила, а после тифа, сколько ни лежи, с госпитальной баланды не поправишься. Вот я и попросил выписать меня, думал, на фронт, в свою часть попаду…

Искренность и настойчивость Василия понравились Стрижову. Он с отцовской нежностью еще раз оглядел его мальчишескую фигуру с изможденным, бледным лицом.

— Ну ничего, не огорчайся, что на фронт не попал. У нас тут обстановка посложней фронтовой. Жаль, что вот слаб ты очень, лежать бы тебе еще…

Разговор Василия с председателем прервал влетевший в кабинет рослый парень в солдатском ватнике и буденовке. Стрельнув мимоходом из-под длинных белесых ресниц любопытным взглядом в сторону Василия, он обратился к председателю ревкома:

— Товарищ Стрижов, из Левадина сообщают: ночью бандиты убили председателя комбеда, сожгли собранный по разверстке хлеб. Разрешите мне взять несколько человек, смотаться туда?

— Это дело начальника милиции Гулина. Ты, товарищ Гораин, исполняешь обязанности военкома, у тебя есть свои дела, — возразил председатель.

— Константин Арсеньевич с охраной сопровождает изъятые церковные ценности, еще не вернулся.

— Тогда поезжайте. Только осторожней, Алеша, береги ребят, — предупредил Стрижов.

— Бандитов немного. Они перепились самогонки, у попа на сеновале отдыхают… без выстрела их возьмем. На тачанках быстро обернемся!

Гораин вышел. В кабинет вбежал парнишка лет пятнадцати с учебниками за поясом:

— Папаня, и я с ними, разреши?

Стрижов нахмурил брови.

— Уроки приготовил?.. Мы, кажется, с тобой договорились, Дмитрий: все вопросы, связанные с твоей общественной деятельностью, решает комитет комсомола. Иди, не опаздывай на уроки!

Понуро опустив голову, парнишка скрылся за дверью.

— Видишь, какое у нас положение, — обратился к Василию Стрижов, — бандиты одолели. Район наш в прошлом самый богатый в губернии, тут царский министр Столыпин хуторскую систему насаждал, лучшие земли кулакам отводил. Многие чуть ли не помещиками стали, по десятку батраков держали. Одним словом, у нас ходи да оглядывайся. Ну тебе ходить пока некуда… Да, кстати, у кого ты остановился?

— Сестра у меня здесь, Антонина Александровна Гоженко, в больнице работает, мать и братишка живут с ней…

— Антонину Александровну знаю. Жена нашего известного врача Ивана Яковлевича. Ну что ж, у сестры тебе будет неплохо. По аттестату можешь получить у нас кое-что из продуктов. Отдыхай, поправляйся… Книги читаешь? Вот можешь взять «Войну и мир» Толстого или «Мать» Горького, — председатель кивнул головой на шкаф. — Национализировали у местной буржуазии, помещиков. Белогвардейцы при отступлении сожгли нашу общественную библиотеку…

Выйдя из кабинета Стрижова, Василий зашел к управляющему делами ревкома — сутулому, сгорбленному на левое плечо молодому человеку в пенсне. Управляющий внес Василия Терехова в списки личного состава боевой организации ревкома, выписал пропуск на свободное хождение по слободе в любое время дня и ночи и познакомил его с секретарем комитета комсомольской организации Михаилом Шорниковым. Это оказался тот самый чернявый парень в кожанке, который проверял документы Василия у ворот ревкома.

Шорников подробно расспросил Василия о геройском поступке Афони Горобцова и тут же поручил двум своим товарищам проведать раненого.

— Вот таких бы ребят побольше! — сказал Шоркиков.

— А что, в слободе мало молодежи? — спросил Василий.

— Есть, да кое-кто побаивается к нам идти. Слобода из рук в руки переходила, то к нашим, то к белым. Многие .хорошие ребята сейчас в армии. Многих тут белые порасстреляли, перевешали… Заново все приходится организовывать. Работы очень много, а людей мало…