Красный рассвет - Березин Федор Дмитриевич - Страница 34

Потом отведенные Бортником секунды кончились.

53

Паровоз воспоминаний

Потом их признали официально. Полинявшая вывеска техникума свалилась, как потоптанные когда-то немецкие стяги (им показали об этом черно-белый, и уж, конечно, не стерео, фильм). Сразу выдали новехонькую форму – для кого-то все случилось явно не так внезапно, как вторжение 22 июня. Этот кто-то достойно подготовился. Откуда-то из тайного склепа выплеснуло, взвилось по ветру давно исчезнувшее училищное знамя с орлами, якорями и звездами; ударил непривычный, но тревожащий сердце барабанный праздник; сверкнуло на расправленных плечах мигом помолодевших преподавателей погонное золото. А там, за возведенным в неделю забором и караульным периметром, тысячи девичьих глаз вспыхнули, сраженные наповал. Это уже что-то значило.

Им пришлось проучиться лишний год по сравнению со следующими призывами. Ну что же, за предыдущие таинства приходилось платить сторицей – нагонять. Зато никакой курс после не занимался строевой выправкой с таким упоением. Им было не понять. Ну что ж, они встретятся с передовиками там, за границей, на Кольском полуострове, в незамерзающих гаванях Севера.

И в наверстывание лишнего года выпуск Тимура первым ступит на выпущенные с ремонтных доков запретные атомные левиафаны. Но это потом, а пока, до грядущего погружения в машинное чрево, учиться, учиться и учиться, как завещал великий…

Это покуда под запретом.

54

Морские песни

Время вышло. Штырек, сдерживающий пружину – даже не одну, а десяток взведенных сразу, – выскочил. И сразу включились таящиеся где-то в виртуальности боевых программ процессы. Время ускорилось, а кое-где растянулось, давая ведающим ему цену выкроенные откуда-то лимитные моменты, так нужные для перебежек и постройки идеальных прямых, связующих глаз, мушку и чужие таящиеся от кого-то тела. Пространство же, наоборот, спрессовалось, совмещая во взаимодействующие системы дотоле независимые объекты. Что это было? Механическая имитация таинства «черных дыр», где время тянется жвачкой, а пространство слоится? Никто об этом не думал. Когда пружины действия спущены и извиваются, выпрямляясь, философия меркнет, хотя, может, в свою очередь прессуется, впитывает люминофор для грядущих понимателей.

Время вышло. Курки вдавились пальцами. Пули бесшумно воспроизвели прямую. Кто-то вскрикнул, роняя неиспользуемое оружие. Гремя винтовкой по ступеням, покатился куда-то. Полыхнуло двойным отсветом, рубя воздух стеклянным порохом внутри капитанского мостика. Отвлекло сиянием взгляды стоящих вокруг Сергея Прилипко арабов. И сразу заработали выдрессированные навыки предупрежденного ушным динамиком сопровождающего. Ножная мельница срубила ближних, а громкие тупые пистолетные пули вскрыли черепные крышки стоящим поодаль. Приклонил трепанированную голову и лег у ног первого помощника атомохода пакистанский лжекапитан, только что так радушно тискающий протянутую руку. А капитан-лейтенант Прилипко еще только отшатнулся, механически отстраняя ногу, дабы не попасть в фонтанирующий багряный поток. Его правая рука, еще не забывшая потливость аналогичной конечности араба, до сей поры шарила, нащупывая кожух собственной кобуры, уже не слишком понимая зачем – все чужие вокруг обрели статику. Она все еще шарила, когда громадный десантник рядом перехватил у грудной клетки, собрат его прикрыл спереди, и они вместе шагнули назад… Нет, не на познанный алюминий сходней – прямо через бортовую хлипкость в трехэтажность секундного гравитационного разгона. Он сумел сообразить и слабо, из-за сдавленности груди, вдохнуть, прежде чем Индийский океан принял их совместный вес и объем.

Где-то далеко, за световые годы отсюда, за тройной титано-стальной оболочкой, перевел дух командир Бортник – самые уязвимые фигуры вывелись из зоны огня. Остались только подвижные, бесшумные снайперы, каждое мгновение вырезающие из экрана очередные меченные машиной тени. Их можно было уже уводить, но, во-первых, отступать по старому пути, с приводнением по ту сторону «Пенджаба», стало уже не с руки. Мало ли, вдруг какой-то, чудом выживший на мостике механик сейчас запустит машины, и транспорт дернется, рубя винтами ныряльщиков. А во-вторых, какой-то из оставшихся, меченных электроникой призраков поливал лодочную рубку короткими автоматными плевками, и его никак не удавалось достать встречным огнем. С ним нужно было что-то сделать, дабы спокойно собирать плавающих в воде своих.

И потому Тимур Бортник делал коррекцию боя. Впившись в разбитый ячейками экран, он вносил штрихи в эту симфонию смерти, оттачивая ее в достойную классики палитру. Потом, в глубоководном покое будущего, они смогут не торопясь перемотать сначала и сколь угодно долго искать изъяны в проведенной партии.

55

Морские песни

Там, наверху, сумрак тропической ночи скрашивали наведенные на палубу прожектора, указывали цели наглазные тепловизоры, демонстрировал общую панораму парящий в небе разведчик, в конце концов, срезал лишние векторы решений Бортник. Здесь из всего этого не оставалось почти ничего. Там действовала согласованная мощь абордажной команды. Здесь он был всего один.

Владимир Румянцев не просто так остался в воде. Наверху, по расчетам, четверка стрелков однозначно брала под контроль ситуацию. Он был прикрытием, звеном страховки в той стадии, когда официально отосланная на палубу чужака делегация спешно ретируется прочь; когда, вовсе не исключено, там обнаружатся раненые, и эти раненые к тому же окажутся в воде. И значит, его обязанности в сравнении с остальными – не бей лежачего, плавай себе, принимай морские ванны. Разумеется, ванны в открытом море Бенгальского залива ночью – дело не предельно умное, да еще возле покоящегося судна. Акулы, они такие – не только рыбой сыты. Не прочь и отбросы поглотать. Так вот, перекусят пакистанскими объедками, аппетит разгуляется, а тут – на тебе – большая вялая рыба о двух хвостатых ногах.

Но плескаться без дела у Румянцева все равно не получилось. Зашипел, зачихал в ухе передающий водостойкий динамик. И тогда Владимир Михеевич принял позу торпеды и отправился вниз, прочь от трехметровой детсадовской мелкости. Да, командир атомохода отправлял его на корму, но ему нельзя было идти к неизвестности напрямую, выпятив грудь. Кто его прикроет, если этот развернутый, лихой выпад остановит бьющая на сотню метров пятнадцатисантиметровая водяная пуля? И потому Румянцев ушел вниз, в глаз выкалывающую тьму, под двадцатиметровую толщу «Индиры Ганди». Ну а там, в этой непроглядности, он сменил вектор на горизонталь.

Он увидел их приблизительно с семидесяти метров. Покуда это было просто неясное сияние. Румянцев перестал грести руками, теперь они требовались для другого. Где-то в ухе ожил выстукивающий азбуку Морзе наушник. Кто-то из спрятавшихся за прочностью корпуса интересовался происходящим. Сейчас было не до них. Румянцев тронул ухо, и отвлекающий звук исчез. Очень осторожно он рулил ластами дальше. Уже с пятидесяти он узнал, сколько их – этих чужих «мирных» водолазов, приплывших сюда на гражданском судне для каких-то исследований и совершенно случайно обнаруживших «живую» пиратскую субмарину.

Он узнал, сколько их, потому как их выдали фонари. Как положено, у каждого по одному. Аквалангистов было двое, и они занимались чем-то очень серьезным. Занимались с таким напряжением, что совсем не заметили, как он сократил дистанцию и даже поднялся с глубины до их уровня. Подходить снизу было опаснее: ночью, плескаясь в верхней корочке океанской бездны, человек невольно ожидает сюрпризов именно оттуда. Все было правильно, Владимир Румянцев и являлся их Кракеном, явившимся из мрачных морских кошмаров.

Теперь, с расстояния двадцать метров, он прекрасно видел, чем они так сосредоточенно занимаются. Они ставили мину.