Бузулуцкие игры - Синякин Сергей Николаевич - Страница 27

Еще через двести метров он уже был твердо уверен, что всю свою жизнь Клавочка ждала именно его, Скубатиева, но он, занятый организационной работой и важными делами партийного строительства, не понимал этого. Клавочка! Бедная девочка! Сейчас она была желанна Рудольфу Константиновичу, и даже под угрозой расстрела Скубатиев не признался бы себе в том, что до сегодняшнего вечера он не вспоминал о существовании этой женщины, что ее просто не существовало в его городской суматошливой жизни. Разгоряченному Рудольфу Константиновичу казалось, что он любил эту женщину всю свою жизнь.

«Уложу этих, — думал он, инстинктивно отставая и тем уже отделяя себя от собутыльников. — А сам пойду к Клавочке. Знает ведь, что я приехал, ждет небось, наверняка ждет!»

В воспаленной любовным томлением голове Рудольфа Константиновича вставали картины ожидающего его прихода Клавочки: белая скатерть на столе, взволнованная русская красавица, расхаживающая по комнате и время от времени нервно поглядывающая на часы и на дверь. Нехитрые провинциальные закуски на столе, графинчик густой и сладкой настойки, ожидающей своего часа…

Митрофан Николаевич Пригода подхватил Скубатиева под руку.

— Чего загрустил, Константиныч? Завтра на Ивановские пруды рванем! Помнишь, какие там карпы?

В гостинице они долго топтались в зале провинциального люкса. Не зря была захвачена из кафе бутылка «белой» — пили «посошковую», потом «стременную», потом снова вернулись к «посошковой» и, опростав рюмки, принялись пить за любовь. Цыцыгуня почему-то прощался с Небабиным: охватив его за толстую шею, он все порывался наклонить к себе покачивающегося Ивана Яковлевича, чтобы запечатлеть на пухлой щеке Ящура Цаповича прощальный поцелуй. Наконец все распрощались. Дверь номера за районными руководителями закрылась, и Цыцыгуня все-таки поцеловал ветврача, опрокинув его на диван. Обцеловав ветврача, Цыцыгуня задремал на диване, закинув ноги на валик. Одна нога по-прежнему была в пыльном австрийском полуботинке, вторая молочно светилась, и с нее свисал черный шелковый носок. Небабин с доброй пьяной улыбкой некоторое время уговаривал Цыцыгуню лечь в постель, но тот сонно отмахивался и отводил руку Ивана Яковлевича в сторону.

Рудольф Константинович посидел, неодобрительно глядя на эти безобразия, потом встал и решительно направился к выходу.

— Константиныч, ты куда? — окликнул его ветврач.

— Да зуб что-то ноет, — не оборачиваясь, сказал Скубатиев. — Вы ложитесь, Иван Яковлевич, ложитесь. А я пройдусь, воздухом подышу. Погодка сегодня больно чудесная!

— А с Цыцыгуней что делать? — спросил ветврач. — Что ж мы его так и оставим на диване на всю ночь?

— Пусть лежит, — закрывая за собой дверь номера, принял решение Рудольф Константинович. — Чего ж мужика беспокоить?

На улице было славно. Оглядевшись, Скубатиев сориентировался и бодро затопал по широкой тропинке вдоль еще не просохшей улицы.

Дом секретарши Клавочки он нашел без особого труда — по синим ставням и коричневым от олифы воротам. Ворота были незаперты, и сердце Рудольфа Константиновича предвкушающе екнуло. Миновав дорожку, обсаженную садовыми ромашками, Рудольф Константинович поднялся по скрипучим ступенькам крыльца и осторожно по-доброму постучал.

— Сейчас, сейчас, милый! — певуче отозвался из-за двери знакомый голос, заставивший Рудольфа Константиновича радостно затрепетать. Узнала все-таки Клавдия о его приезде! Руки у Скубатиева захолодели.

Звякнула щеколда, дверь распахнулась, и влюбленный чиновник увидел знакомую кудрявую головку.

— А вот и я! — объявил Рудольф Константинович. Радости в испуганном вскрике хозяйки не было.

— Вы? — Глаза Клавочки расширились, словно она увидела гадюку. Застыв в дверях, женщина явно не желая впустить Рудольфа Константиновича в свою светелку.

Рудольф Константинович начал понимать, что не все так гладко, как ему казалось.

— А я, понимаете, Клавочка, гулял, — неловко сказал он, — вижу, у вас свет горит. Я и заглянул, хе-хе… как говорится, на огонек. Дай, думаю, удивлю Клавдию… э-э-э… — Он замялся, обнаружив, что не помнит отчества секретарши, а если говорить честно, то и вообще его никогда не знал.

— В другой раз, — сказала хозяйка, по-прежнему стоя в дверях. — В другой раз, Рудольф Константинович!

Скубатиев, еще не понимая, что ему отказывают окончательно и бесповоротно, продолжал жалко лепетать:

— Иду, понимаете, а у вас свет горит. Дай, думаю, зайду чайку попить. Помнится, у вас, Клава, отменный чаек был!

— В другой раз, — снова сказала Клавдия. — Заварка вся вышла, нечем вас поить.

— Значит, чаем не напоите? — попытался улыбнуться Рудольф Константинович. Клавочка вздохнула.

— Говорю вам, заварка у меня кончилась, — снова сказала она. — Вы извините, но у меня там вода для стирки закипает. В другой раз заходите, сегодня у меня стирка большая затеяна.

Дверь закрылась.

Обескураженный Скубатиев посмотрел на насмешливую Луну. В будке у летней кухни загремела цепью собака. Никогда еще Рудольфу Константиновичу не отказывали так бесцеремонно и невежливо. «Сучка, — подумал он. — Как она меня!» Партийная закалка не дала Скубатиеву потерять уверенность в себе. «Не на того напала, — с веселой злостью подумал он. — Скубатиева так просто из дома не гонят! Скубатиев имеет свое достоинство. Скубатиев просто так не отступится!»

Он поднял руку, чтобы вновь постучать в дверь.

— Квирит, — сказал кто-то негромко, но весомо у него за спиной. — Не аккессарис, низи воцатур!

В вечернем университете, к сожалению, латыни не обучали, иначе бы Р. К. Скубатиев понял, что было сказано сзади, а именно:

— Гражданин! Не ходи, не будучи приглашенным!

Надо отметить, что это было сказано своевременно

Рудольф Константинович оскорбленно оглянулся. Слова, приготовленные им для наглого провинциала, вздумавшего говорить по-зарубежному, замерли на его испуганно задрожавших устах. И было от чего!

Прямо за спиной Рудольфа Константиновича стоял ангел. Возможно, что это был даже архангел. По крайней мере именно так эти самые архангелы выглядели на картинах религиозной тематики, которые Скубатиев не paз разглядывал в свою бытность директором Царицынского музея изобразительных искусств. Так вот, архангел, стоящий за спиной Рудольфа Константиновича, и выглядел как архангел. Мускулистое тело облегала белая короткая туника, жаром пылал шлем на голове, в руке архангела был меч, а главное — у архангела были пронзительные всевидящие глаза.

Архангел смотрел на Скубатиева укоризненно и чуточку презрительно.

Рудольф Константинович знал, как надо вести себя с любым руководством. Кроме небесного. Воспитанный на диалектическом материализме и всосавший атеизм еще в годы студенчества вместе с «Агдамом», портвейном и вермутом, Рудольф Константинович относился к религии со здоровым скептицизмом, который, впрочем, граничил с разумной осторожностью. В церковь он, разумеется, не ходил, свечек угодникам и святым по праздникам не ставил, да и к постам относился крайне отрицательно. Очень трудно поститься, находясь в очередной командировке. Ребенка Рудольф Константинович покрестил не веры для, но осторожности ради. Стоило ему это персонального выговора по партийной линии, хорошо — без занесения в учетную карточку. А все потому, что в момент крещения в церкви оказался заведующий сектором атеистического воспитания масс Царицынского обкома партии Иван Иванович Рыбкин, который немедленно доложил наверх о политически незрелом шаге Рудольфа Константиновича. С большим запозданием Скубатиев узнал, что сам Рыбкин в этот день появился в Казанском соборе, чтобы исповедаться и получить отпущение грехов. Время было упущено; подай Скубатиев докладную записку о недостойном поведении завсектором атеистического воспитания, ее бы восприняли как мстительный донос, всем ведь известно, что хорошо стучит тот, кто стучит первым.

И вот теперь оказывалось, что попы были правы, и Рудольф Константинович стоял перед архангелом, тоскливо пытаясь дышать в сторону.