Бузулуцкие игры - Синякин Сергей Николаевич - Страница 16

Что говорить? Знала ведь чего выучить по-латыни. Точно подмечено, дома не сидела и шерсть не пряла!

Акцент у нее был чудовищным, и потому страстные слова женщины требуют определенного перевода, который и будет приведен ниже.

Услышав эти слова, центурион едва не задохнулся от аморис абундантиа.

Да не буду я переводить, от чего задохнулся центурион. Всяк, бывавший в постели с любимой женщиной, несомненно, догадается, от чего задохнулся влюбленный Птолемей Прист. Чувства, они, товарищи, везде и всегда одинаковы и особому переводу не подлежат.

Там, где прошла знойная зрелость, разумеется, нечего делать пылкой юности. Нет, все-таки они были достойной парочкой! За ночь центурион убедился в этом не раз.

Глава десятая,

Ромул Луций и Плиний Кнехт сидели на берегу пруда и плели заговор. Чему удивляться — заговоры всегда рождаются в горячих головах недовольных. А причины для недовольства у Ромула Луция и Плиния Кнехта, что называется, горели… м-м… как бы это деликатнее выразиться… горело, одним словом, пониже поясницы.

— Люпусы позорные! — горячился Плиний. — Я ему говорю — сатис, осознал я уже, прочувствовал, блин! А он все, канис поганый, хлещет! И говорит, что тюрьмой меня не исправить, только побоями. Нет, ты мне, Ромка, скажи — на хрена мы в ихний легион вступали? Где они, обещанные сестерции? За неделю нас четыре раза выдрали, а в карманах ни шиша! И ад воцем сказать, за что выдрали? Первый раз, — Плиний загнул палец, — за пьянку в термах. Надо было, видите ли, разбавленным вино пить. А я виноват, что ихнюю воду мой организм не принимает? Нет, Ром, ты скажи — это по-честному? Центуриону, видите ли, можно закладывать, а нам нельзя.

Кнехт горячился, размахивал длинными руками, и от этих движений синяя русалка на его груди то и дело плескала мощным хвостом, словно пыталась спрыгнуть с нее в тихие воды поросшего камышом пруда. Ромул Луций сел на пригорок и вздохнул:

— Так у них, Плиня, и поговорка такая есть: что положено Юпитеру, то не положено быку.

— Слыхали! — жарко вскричал Кнехт. — Кво ликет Юви, нон ликет бови! Но и наоборот ведь говорится, Рома, кво ликет бови, нон ликет Юви! Но ведь они, козлы, только в свою сторону считают! Второй раз нас за что выпороли? За пререкания с корникулярием. А мы пререкались? Нет, Ром, ты честно скажи — мы пререкались? Мы ведь не пререкались, мы его понять хотели, хрена однорогого. Жениться не успел, а рог уже вырос. Погоди, баран однорогий, ты только женись, у тебя не только второй рог вылезет, они у тебя еще на голове куститься станут! Я ему в шутку сказал, Рома, а меня пороть поволокли. Тебя, спрашиваешь, за что выдрали? Тебя, Рома, за дело отодрали. Не надо было, блин, над несчастьем товарища смеяться!

— Да я не смеялся! — возразил Ромул Луций. Плиний Кнехт спокойно и нехорошо осмотрел товарища и согласился с ним:

— Правильно, Рома. Ты не смеялся, ты, блин, ржал не хуже колхозного жеребца! Ладно, братила, оба мы с тобой обиженные. В третий раз нас за плохо вычищенные котлы сечь приказали. А сами они их чистить пробовали? Патриции гребаные! Экономят все, на пасту ни одного сестерция не выделили. А ведь списали они на это бабки, точно списали, Рома, это я тебе говорю. У кассира морда Воровская и глаза такие, что я ему не только кассы, поля убранного охранять не доверил бы. Сами денежки, блин, гребут, а нас с тобой в кнуты! И правильно мы, братан, сделали, что котлы эти цыганам продали. Все равно мы их отчистить как следует так и не сумели. В любом случае нас под кнут послали бы, а так мы хоть копейку, блин, за наши побои срубили, не так было обидно очко под кнут подставлять! А дальше что? Что дальше, Рома? Жалованья нам не платят, в насосники, блин, загнали, воду им, козлам, в термы качать. Да нас с тобой Б рабы записали, Рома, в рабы, а не легионеры! Рабы мы, Рома, чтобы у этого корникулярия второй рог вырос!

Плиний Кнехт досадливо метнул в тихие воды пруда плоский камень, и тот заскакал по темной поверхности, оставляя за собой расходящиеся круги.

— А что делать? — печально спросил Ромул Луций. — Я у одного старика уже спрашивал, как из легиона на дембель уйти. Знаешь, что он мне сказал? Только смерть может освободить от почетной службы в легионе. Понял? Только смерть!

— Что ж нам ждать, когда они нас до смерти запорят? — уныло сплюнул в воду Плиний. — И так уже все очко в шрамах!

— Дезертировать надо, — авторитетно сказал Ромул Луций. — И рвать когти из района. Ты говорил, что у тебя тетка на Урале живет?

— А поймают? — вздохнул Кнехт. — Хорошо, если только выпорют. К этому мы, блин, уже привыкли. А если за дезертирство у них другие наказания?

Ромул Луций помолчал, задумчиво глядя на камыши.

— Децим, что без риска не обойтись, — сказал он. — Районное начальство их прячет, карантин объявили, чтобы в Бузулуцк никого не пускать. Значит, кто-то должен до области добраться, глаза там людям раскрыть. Явимся мы с тобой в областную ментовку или в КГБ, доложим, как разведчики, мол, вскрыли появление незарегистрированных вооруженных иностранцев на территории Бузулуцкого района. И не только, братила, вскрыли, но и внедрились в их ряды для выявления коварных намерений захватчиков…

Плиний Кнехт не то всхлипнул, не то засмеялся.

— Ну, Рома, да ты чудила на букву "М". Ты посуди сам. Явимся мы к ментам, расскажем им про римлян древних. Ты бы в такое поверил? Хрена лысого ты бы в это, Рома, поверил! А если в области в ментах сплошные дебилы сидят и они нам поверят, то для проверочки один хрен Дыряеву позвонят. И чем все закончится? Психушкой это все, психушкой закончится! Какие римляне? Какие мечи? Пропишут нам, братан, смирительные тельняшки и уколы в задницы наши многострадальные делать начнут. И будем мы в психушке клопов давить, пока от санитаров шарахаться не начнем. Здесь тебя за неделю четыре раза выпороли? Там, братан, за день недельную норму выписывать будут. У меня дядя с Тростяновки в психушке лежал, уж он мне порассказывал о порядочках в дурдоме! Будут нас там, Рома, п…ть. В лечебных, блин, целях. Ты об этом подумал?

— Может, ты и прав, — печально согласился Ромул Луций. — Только нам с тобой и здесь ловить нечего. Я уже сидеть не могу от ихней педагогики. И самогону — хоть весь Бузулуцк обшарь — хрен найдешь. Туган подходит, братила!

— А все ты! — внезапно обозлился Плиний Кнехт. — Юрисдикция цезаря! Юрисдикция цезаря! Цезарь далеко, а центурион близко. Знал бы заранее, я бы к их казармам ближе километра не подошел бы! В сестерциях будем жалованья получать! — похоже передразнил он Ромула. — В плетях мы его, блин, получаем. Согласно ведомости!

Ромул Луций хотел что-то возразить, но передумал. И вовремя — по дороге к пруду шел корникулярий. Корникулярий был в спортивном костюме, но офицерское свое отличие в каптерку не сдал — рог на шлеме блестел не хуже шпиля на ленинградском Адмиралтействе.

— Ша, Плин! — бросил Ромул, вскакивая. — Погнали воду качать. Идет эта гнида однорогая! Засекет, что сачкуем, опять после вечерней поверки к ликторам пошлет. У меня очко не железное, ему, не как сердцу утесовскому, покоя хочется.

Они взялись за красный пожарный насос, заставляя воду пениться и шипеть в трубе. Ручной насос римляне конфисковали в местной пожарной специально для обеспечения работой провинившихся. Скучать Плинию Кнехту и Ромулу Луцию не приходилось.

Корникулярий, увидев их за работой, остановился, понаблюдал из-под руки, что-то одобрительно крикнул и повернул по направлению к школе, где располагались римские казармы.

— Слышь, Плин, — работая насосом, сказал Ромул Луций. — А может, в самом деле не надо воровать и водку жрать? Как там корникулярий нам говорил: живи по уставу — обретешь ты честь и славу. Вдруг он прав? А?