Дни и ночи - Синуэ Жильбер - Страница 2

Он машинально провел ладонью по лбу, размышляя, есть ли еще силы у заполоненной реки течь там, в лимане.

Вообще-то лучше бы уехать на несколько дней в свой дом на берегу океана, в Мар-дель-Плата, подальше от угнетающей влажной духоты и скуки. Увы, невозможно. Предстоят деловые встречи. В перспективе — подписание выгодной сделки. Пятьсот тысяч долларов обломится ему, если все пройдет как задумано. А все так и должно пройти. В конце концов, когда, в какой момент жизни удача изменила ему? Он всегда был везунчиком. Интересно, почему древние представляли фортуну в виде женщины с повязкой на глазах и с рогом изобилия в руке? Удача не должна быть слепой, раз уж она пристрастна и отдается добровольно. Почти безотчетно он прошептал:

Vinieron de Italia, tenian veinte anos

Con un bagayito por toda fortuna…

В продолжении говорилось о кучке эмигрантов, уехавших из Италии в Аргентину в двадцатилетнем возрасте. Они не уставали повторять: «Hacerse America» 1. Разве не обещали им, что на этом континенте полно золота? Не поэтому ли они окрестили одну из своих рек Рио-де-ла-Плата — река Богатства? Вместо денег большинство из этих пионеров нашли нищету и одиночество. День за днем их надежды увязали в голой земле, без деревца, без камушка, в пампасах. Эту страну действительно ожидало прекрасное будущее, недра ее оказались чрезвычайно богатыми, но все это будет позже. Пионерам не повезло только потому, что они оказались первыми. Но в любом случае эта песня была не о Рикардо, и если уж ему случалось напевать ее, то больше для того, чтобы отвести рок.

— Ты поешь?

— Извини, я задумался.

Женщина нервным жестом раздавила сигарету в первой попавшейся пепельнице.

— По всей видимости, тебя, кажется, не очень-то тронуло то, что я только что сказала.

Сразу он не ответил. Ему вспомнилось, что этот самый кошмар его преследовал уже несколько ночей. Поневоле вообразишь себе бог знает какую болезнь!

Рикардо небрежно махнул рукой:

— Послушай, Флора, не будем говорить об этом. Я уже все забыл.

— Ты считаешь, что говорить на незнакомом языке голосом неизвестного человека вполне нормально? — Она в раздражении возвела глаза к небу. — Какое-то безумство!

— Согласен. Может, я и бормотал что-то такое. Но многие люди ворчат во сне, невнятно говорят, несут околесицу…

— Не своим голосом? Голосом… — Флора помешкала, прежде чем продолжить: — Замогильным, загробным!

— Замогильным!.. Миленькая, тебе не кажется, что ты немножко преувеличиваешь?

Вакаресса потянул ее за рукав в спальню:

— Пошли. Еще нет и пяти. А мне надо бы немного поспать перед дорогой.

— Ты уезжаешь?

— У меня важная встреча. Намечается неплохое дельце.

— Когда вернешься?

— Дней через четыре-пять.

— Но мы приглашены на ужин к Женаро на завтра.

— Очень жаль. Придется пойти без меня.

— Рикардо, любимый, нехорошо так поступать. Ведь это уже не первый раз…

Приблизившись, он нежно обнял ее:

— Не сердись. Дело-то важное. И скрылся в спальне.

Оставшись одна, Флора прилегла на канапе с узорчатыми подушками.

Какого черта продолжала она ходить к этому мужчине? Она, Мендоса! Подумать только, она отдала ему девственность и согласилась выйти замуж! Она была молода — всего-то двадцать семь — и красива. Стоило посмотреть, как мужчины глазели, когда она проходила мимо. Да и богата она была, не беднее Рикардо. Кроме того, никто больше не мог похвастаться таким происхождением: среди ее предков был известный Педро Мендоса, основатель Сент-Мари-дю-Бон-Эр, Буэнос-Айреса. Произошло это, правда, в XVI веке, а сейчас шел 1930 год. Но какое это имеет значение! В Аргентине не было человека, который не слышал бы, кто такой Педро Мендоса.

Откуда же такая страсть? С его стороны были только мимолетные знаки внимания. Хуже того, он ни разу не сказал ей: «Я тебя люблю», даже в разгар любовных игр. Она знала его почти год, но никак не могла определить: то ли у Рикардо Вакарессы совсем отсутствовали эмоции, то ли какой-то страх начисто парализовал его чувства. Единственное, что его интересовало, — это пастбища, размеров которых он и сам не представлял. Кроме лошадей, его увлекал разве что конный баскетбол — глупая забава, которую Флора ненавидела. Как можно восхищаться всадниками, до кровавого пота старающимися загнать кожаный мяч в железное кольцо, укрепленное на столбе? Подумать только, первоначально мячом служила несчастная утка! Вот глупость!

Флора коснулась пальцем щеки. Углубившись в свои мысли, она и не заметила выплывавшие из глаз слезинки.

2

Буэнос-Айрес — не город, Аргентина — не страна. Это два корабля, посаженные на мель. На их палубах процветает, рождается, живет, поет и умирает половина планеты.

Такие мысли приходили к Рикардо всегда, когда он ехал по дороге, пересекавшей столицу и уводившей в пампу, к югу от Санта-Розы.

По примеру его деда, Эмилио Вакарессы, прибывшего в эти края восемьдесят лет назад, сотни тысяч эмигрантов решили ловить удачу здесь, между сьеррой и лиманом.

Разбушевавшаяся волна, отделившаяся галактика, разбитая мозаика… не подобрать слов для определения неистового нрава этих людей, вознамерившихся создать новый мир. Итальянцы, конечно, ну и испанцы, французы, поляки, англичане, ливанцы, немцы, сирийцы привезли в повозках свой говор, смешение акцентов, где звучало греческое «о», славянское «из», восточное «кха». В их повозках звучали национальные мелодии и песни: негритянские ритмы, венские вальсы и польки. Какими шумными были разгульные ночи в борделях, на непросыхающих ложах нищих кварталов и в трущобах Ла-Бока! Дикие смешанные свадьбы породили чудесных крепышей-бастардов. Во всеобщем веселье их окрестили африканским именем «тамбо». Позднее, когда они облагородились и узаконились, перед ними стали заискивать и из лести называть их «танго».

Еще и сегодня, в начале сентября 1930 года, трое жителей из четырех имели европейские корни. «В конечном счете, — как любил повторять покойный отец Рикардо, — кто мы, как не итальянцы, живущие во французском доме и называющие себя англичанами?» Но время терпеливо уравнивало всех, и эта шутка перестала быть актуальной. «Портено», как называли здесь жителя побережья, все реже и реже вглядывался в океан, меланхолия и ностальгия испарялись: он твердо знал, что это его родная страна. Именно эта, и никакая другая.

Этим утром, как и каждый день, начиная с 1596 года, Буэнос-Айрес, томившийся на берегах Параны, поворачивался спиной к пампе, чтобы посмотреться в лиман, о котором говорили, что он львиного цвета, и позабыть о грязи, лежащей на берегах реки.

Луис Агуеро, молодой шофер-негр, недавно нанятый Рикардо, бросил взгляд в зеркало заднего вида, свернул направо и выехал на авениду Майо. Сразу же показались роскошные здания в османском стиле. Таков был весь Буэнос-Айрес: французский квартал впритык к домам выходцев с Огненной Земли.

Когда впереди показалось кафе «Тортони», Рикардо дотронулся до плеча Агуеро:

— Остановитесь на минутку, Луис. Неплохо бы… — Он не закончил фразы. — Нет. Пожалуй, рановато. Еще не открыли террасу. Жаль. Кофе мне сейчас не повредил бы.

— Мы остановимся по дороге.

— Конечно, но не раньше чем через сотню километров. — Устроившись поудобнее на заднем сиденье, он продолжил разговор: — Сразу видно, что вам впервые приходится ехать так далеко. Да, ваш брат устроился на работу?

— Пока нет, увы.

— Я предупреждал его. Но он все же уволился. Не очень-то умно. Паскуаль был шофером моего отца, мог бы стать и моим. Он, наверное, считал, что его не ценят, что он заслуживает большего. Я прав?

Агуеро, похоже, смутился:

— Я… я и вправду не знаю, почему он уехал.

— Ладно, ладно. Не увиливайте. Как это неразумно! Уехать куда глаза глядят в пятьдесят пять лет, с женой и тремя детишками! Ах ты, Господи! Когда только люди поймут, что нельзя требовать больше, чем заслуживаешь? Если бы я уступил в одном, то должен был уступить и в тысяче других вещей.