Четверо из России (сборник) - Клепов Василий Степанович - Страница 14

Вот почему на предложение Левки я ответил так:

— Нет, Федор Большое Ухо, о доме забудь думать. Пусть нам холодно и голодно, а золото мы должны найти! Не забывай, что идет война, а что ты сделал для фронта?

— Это правда! — вздохнул Левка. — Пока ничего не сделал.

И опять мы сидели у костра, сушили носки и жевали пестики.

Писатель на моем месте занялся бы сейчас природой. Раз герои сидят и ничего не делают — природу описывай!

Но, спрашивается, что в этой дыре описывать? Реку? Она все еще желтая от глины, и в ней не отражаются ни солнечные лучи, ни зеленокудрые деревья, а что же описывать, если ничего не отражается? И в облаках ничего интересного: ни причудливых очертаний, ни перламутровых краев, отливающих опаловым и бирюзовым, — сплошная муть. Особенно большие горы вокруг нас тоже не возвышаются, и орлы над ними не парят. Так что не только Майн Рид, сам Константин Паустовский не нашел бы чего описывать!

Если бы не наша универсальная собака… Мурка оказалась настолько универсальной, что пригодилась мне даже для сюжета.

Пока мы с Левкой сидели у костра, собака носилась стрелой вдоль берега, обнюхивала и осматривала кусты и камни, а иногда, опустив морду к самой земле и фыркая носом, ловила какой-то, только ей понятный след и мчалась по нему, выделывая петли и восьмерки, в лес. После каждого такого поиска она торопливо возвращалась к нам и, высунув большой красный язык, смотрела на Левку, словно хотела спросить: «Что прикажешь сделать еще, господин мой, Федор Большое Ухо?»

— Скажешь, плохая собака? — молвил Левка, с гордостью взиравший на работу Мурки.

— Собака правильная, — повторил я любимое Димкино словцо.

— Ого, вот так правильная! — Левка вскочил на ноги.

К хижине мчалась сломя голову Мурка и несла что-то в зубах. Левка бросился к ней и отнял… шарф. Отбиваясь от собаки, которая радостно взвизгивала и прыгала, подал мне находку.

Шарф оказался знакомым. Я стал вспоминать, где мог его видеть, и чуть не вскрикнул: такой шарф был у Белотелова! Да, вот такой же пестрый, с яркой золотой полосой посредине… Этой тряпкой он защищал свое горло в машине, которую я останавливал в лесу на пути в Золотую Долину.

Значит, Белотелов ехал сюда? А где он сейчас и что ему надо возле хижины?

Когда я объяснил Левке все про шарф, интендант даже побледнел от злости:

— Сейчас я узнаю, что делает здесь этот иуда! — и начал совать шарф в нос Мурке: — Ищи! Ищи!

Но собака не понимала приказа. Она, видно, думала, что хозяин хочет играть с ней, и стала прыгать, рычать, лаять и вытворять все те номера, какие приняты у хороших дворняжек.

— Тьфу, бестолочь! — обозлился Левка. — Только все равно — не будь я Федор Большое Ухо! — сведу с ним счеты.

Что уж хотел сделать со своим врагом Левка, не знаю, но неприятная находка здесь, в Золотой Долине, меня встревожила. Почему этот тип все время путается у нас в ногах? Что ему нужно здесь, где нет ни одной живой души?

Мне вспомнилось, какими глазами смотрел на меня Белотелов, когда я расспрашивал дядю Пашу о том, как попасть в Золотую Долину. Только теперь я понял, чем он еще поразил меня тогда: в его взгляде таился страх. Недаром Белотелов усмехнулся, когда на вопрос дяди Паши, не в Золотую ли Долину я собираюсь идти, я что-то врал насчет спора… У Белотелова, видно, сразу отлегло от сердца, и он успокоился. Интересно, что подумал этот субъект, когда мы остановили машину в лесу?

И опять я отчетливо представил себе, как Белотелов кутается в шарф и поднимает воротник. Уж не хотел ли он, подобно страусу, спрятаться от меня?

Я настолько погрузился в размышления, что и не заметил, как поднялся от костра и зачем-то побрел вверх по долине, невольно всматриваясь во все, на что прежде не обращал внимания.

Метрах в ста от хижины я набрел на широкую полосу глины, нанесенной с горы водным потоком. Она еще не затвердела, и я подумал, что каждый, кто вздумает пройти по долине, неизбежно оставит на этой желтой полосе свои следы. Во мне тотчас проснулась душа разведчика-следопыта, и я направился вдоль глиняных наносов.

Около реки гладкая желтая поверхность была словно прострочена тонкими следами куликов, которые, видимо, играли здесь по ночам. Какой-то небольшой зверек — ласка или, может быть, горностай, — с разбегу угодив в грязь, испуганно метался по глине, петлял, но скоро перебежал на ту сторону, оставив после себя тонкую двойную бороздку.

Мышь тоже, видно, хотела перебраться через неожиданную преграду и поплатилась за свою неосторожность жизнью: следы, вначале отчетливые и неглубокие, потом превратились в толстую бороздку — мышь угодила в жидкую глину и завязла. Там, где бороздка прерывалась, видны были глубокие ямки. Серое, с темными краями перо, лежавшее тут же, свидетельствовало о том, что увязшая мышь стала добычей вороны.

Вот еще какая-то крупная птица оставила на вязкой поверхности отпечаток лапок и широкий росчерк больших крыльев…

А вот это уже интереснее! Ну, конечно, здесь бежала Мурка и волочила за собой шарф. След шел с той стороны наносов. Заинтригованный, я пошел по нему дальше к лесу и, несмотря на то, что был уже ко всему подготовлен, замер от непонятного страха, увидев на глине отпечатки… галош. Мне вспомнилась картинка из книги Даниэля Дефо, где Робинзон Крузо со вставшими от ужаса волосами смотрит на углубление от босой ноги в песке необитаемого острова.

Каким ужасным зрелищем может быть иногда след человека!

Я наклонился и стал рассматривать этот след.

Дерсу Узала и Соколиный Глаз уж, наверно, глядя на такой отпечаток, узнали бы все, вплоть до имени ступавшего здесь сегодня или вчера. Я же только мог сказать, что галоши были новые и принадлежали крупному мужчине.

Около самого леса, под нависшими ветвями деревьев, следы вели уже в обратную сторону, к выходу из Золотой Долины.

Я стал высматривать, нет ли где еще таких глинистых наносов, и увидел несколько желтых пятен вдоль лесной опушки. Как я и ожидал, на некоторых из них отпечаток галош сохранился.

Обратно человек все время шел под деревьями, иногда ветви нависали очень низко, и ему приходилось нагибаться, чтобы пройти под ними. А ведь достаточно было отступить влево, чтобы идти не пригибаясь. Значит, человек прятался в тени деревьев.

Но почему же он не прятался, когда спускался в долину?

Снова и снова я изучал следы, сравнивая их, и, наконец, все понял. Недаром все-таки читал я романы про всяких следопытов!

Следы сюда появились раньше, а обратно — позже. Белотелов мог попасть в Золотую Долину только немногим раньше нас, то есть уже в темноте, когда его никто не мог видеть, и поэтому шел не прячась. Обратно он чуть не полз под деревьями, значит, возвращался вчера утром или днем и все время боялся, что его увидят. Ясно?

А отец еще ругал меня за любовь к приключенческим романам и говорил, что я читаю всякую дрянь! Вот тебе и дрянь!

Но что же за темные дела здесь у Белотелова, которые заставляют его прятаться и ползать на брюхе?

Мне хотелось поделиться поскорее своим открытием с ребятами, но их у хижины не было. Только спустя некоторое время я нашел в лесу Левку. Нашел за странным занятием: Левка выслеживал пчел.

Оказывается, в этот день в лесу появились пчелы. Они жадно набрасывались на каждый подснежник, и Большое Ухо собирался узнать, куда они уносят взяток, чтобы найти их гнездо и конфисковать мед.

Левка все-таки твердо решил по примеру того пророка перейти на питание диким медом и акридами.

Он бродил за пчелой от цветка к цветку и ждал, когда она наберет на лапки цветочную пыльцу. Как только пчела взлетала, чтобы нести очередную ношу к себе домой, Левка бросался бежать за ней. Но из этого ничего не получалось: пчела моментально исчезала.

— Они летают, как пули, — жаловался Левка, — ни за что не догонишь.

Я проследил за полетом пчелы и улыбнулся:

— Это же очень просто, Большое Ухо. Не надо за ними бегать, а надо только смотреть, куда они летят.