Юнги (илл. И. Дубровин) - Вишнев Павел - Страница 1

Павел Павлович Вишнев

Юнги

1

Отец Гурьки воевал на фронте пехотинцем, а мать на заводе работала. Что она делала там — Гурька толком не знал, да и не очень интересовался. Работает — и все. А вот за обстановкой на фронтах он следил. Отец писал нечасто и помалу, но как у него обстоят дела на Украинском фронте, Гурька знал. Ни одной сводки не пропускал.

Отца Гурьки звали Василием Михайловичем Захаровым. До того как его призвали на фронт, он работал токарем на одном заводе с матерью. Портрет Василия Михайловича перед праздниками вывешивался на Доске почета.

Сейчас отец воевал, и Гурька запоем читал сводки Советского информационного бюро. Ему очень хотелось самому попасть на фронт. С завистью и обожанием смотрел он на военных. Все отдал бы за зеленую гимнастерку, солдатский ремень и кирзовые сапоги. Ни о танке, ни о самолете Гурька не мечтал. Ему хотелось быть обыкновенным пехотинцем, как отец.

Жили они с матерью Анной Ивановной вдвоем. Учился Гурька середнячком. Иногда и двойки схватывал. И если бы отец не спрашивал в каждом письме про его успехи в учебе, он бы совсем забросил школу. Матери некогда было наблюдать за ним — на заводе дел полно. С работы она приходила поздно, а иногда и вовсе сутками не появлялась дома: завод спешил выполнить заказ фронта. Без нее Гурька сходит в магазин, паек по карточкам получит и обед себе какой ни на есть сам изготовит. Жили в войну нелегко. Пайка не хватало. Однажды Гурька потерял карточки. Пришлось кое-что продать, чтобы дотянуть до следующего месяца. Порылась Анна Ивановна в своем сундуке, который остался ей в наследство от Гурькиной бабушки, вытащила платье, вздохнула и велела Гурьке отнести на толкучку.

Отцовы вещи мать берегла. Да и ценного, что можно было бы продать, у него было немного: пальто с каракулевым воротником и костюм, в которых он ходил на демонстрации и в гости.

Однако сундучок у Анны Ивановны был невелик. Все, чем она успела обзавестись до войны, было уже продано. А тут Гурька простудился и заболел. Мать с завода отпросилась. Сама и в магазин и на рынок ходила, за Гурькой ухаживала. Он третью неделю в постели лежал. В больницу его не взяли. Все больницы и даже некоторые школы ранеными фронтовиками заняты. И сквозь болезненную дремоту Гурька слышал, как докторша, что приходила к ним на дом, говорила матери:

— Питание, питание…

Когда Гурька поправился, поднялся с постели и заглянул на кухню, то обнаружил, что шкаф для посуды исчез.

Мать сказала:

— Продала. Очень плох ты был, ну и продала.

— А папин костюм?

— Костюм цел.

— Покажи.

— Открой сундук и посмотри.

Гурька подбежал к сундуку, поднял крышку и увидел на самом верху аккуратно сложенный и завязанный в марлевую тряпку отцов костюм.

2

В тот год Гурька пошел в седьмой класс.

Мать внушала ему, чтобы он старался: седьмой класс — выпускной. Если он будет хорошо учиться — поступит в техникум, стипендию получит. Деньги небольшие, но все легче станет. Война-то вон как затянулась, и неизвестно, когда она кончится. А после техникума пошлют Гурьку на завод мастером.

— Ты на кого хочешь учиться? — спрашивла его Анна Ивановна.

Гурька и сам еще не знал. На военного бы ему, да для его возраста военных школ нет.

— Я, мама, в авиационный техникум пойду.

У Гурьки был свой расчет: если ему сейчас нельзя сделаться солдатом, то хоть в авиационном техникуме будет учиться. А потом его механиком или еще кем в авиацию пошлют, на фронт.

От отца вскоре пришла совсем неожиданная весть. Его ранило в бою, и он лежит в госпитале. Сколько пролежит — неизвестно.

К соседям приходили похоронные, письма с сообщениями о ранении близких. Гурька знал: на войне никто от смерти не застрахован, но чтобы ранили или убили его отца — этого он просто никак не мог себе представить.

Мать прочитала письмо, заплакала, а потом сказала:

— Слава богу, живой. Когда поправляться будет, может, домой на побывку пустят. Ты смотри, Гурька, учись. Отец приедет, спросит.

И Гурька старался. На уроках теперь сидел тише воды. Своему соседу по парте Николаю Ли-зунову говорил:

— Ты, Лизун, не задевай меня, не мешай. А то я тебе такого козла пущу в башку, что неделю будешь чесаться.

Гурька заметил, что писем от отца мать ждала с большим нетерпением, чем прежде. Вернется с работы, переступит через порог и сразу:

— Письма нет?

Работа у нее, что ли, стала другая. Будто и устает меньше и домой приходит чистая, аккуратная. Давно уже не следила так за собой.

Зашел как-то Николай и говорит:

— Пойдем, Гурька, искупаемся в последний раз. А то вода скоро холодная будет, не сунешься в нее до будущего лета.

Пошли на реку. Разделись и легли на песке, хотя солнце уже не сильно грело, да и загару на обоих было вполне достаточно; каждый спустил со спины, плеч и носа по нескольку шкур, и теперь оба были шоколадного цвета.

Гурька любовался рекой, уходящими вдаль лесами и поймами, отражением в воде флага, едва колеблющегося на тонком шпиле водной станции.

Николай показал на узкий песчаный острив.

— Поплывем!

До острова было далеко. Плавать на такое расстояние Гурька еще не отваживался, И сейчас не мог осмелиться. Они с Николаем никогда раньше об этом не говорили, но сделать заплыв до острова было заветной мечтой каждого. Может, ради этого Николай и позвал его сегодня купаться?

Гурька подумал, потом сказал нерешительно:

— На середине, говорят, есть водовороты.

— Ха-ха-ха! Испугался! Другие-то плавают!…

Николай поднялся, отряхнул с живота песок и сказал твердо:

— Ты как хочешь, загорай тут, а я поплыву. Это уже было слишком!

Николай поплывет! А он как же? Махнуть рукой: «Плыви, а я посмотрю?» А на фронте как? Наступление. Река. Товарищи поплыли, а ты, выходит, стой и смотри, как они форсируют водную преграду? Нет, так не пойдет!

Гурька молча пошел за приятелем в воду, а потом поплыл рядом.

— Ну как? — спросил Николай через некоторое время.

— Ничего.

— А ты дыши ровнее. Не поднимай головы слишком высоко и не переваливай сильно корпус с боку на бок.

«Тоже мне, учит», — подумал Гурька и нарочно старался сильнее опираться на воду, высоко держал голову.

Он плыл, то саженками, то на боку, то на спине и, когда остров был совсем уже близко, почувствовал, что ноги тяжелеют, в руках и в пояснице появилась боль. Сначала было стыдно перед Николаем и, чтобы не отстать от него, Гурька напрягал все силы. Потом, стыд сменился страхом.

Подул ветер. Маленькие гребешки, как кружево, покрыли реку, и она теперь казалась не голубой, как прежде, а мутно-серой.

Гурьке хотелось хотя бы на минутку встать на дно, пускай илистое, жидкое, но только бы немного опереться, дать отдохнуть телу. Он сделал усилие, мотнул головой и, как плетьми, замахал руками из последних сил.

Так он плыл еще несколько минут и вдруг почувствовал, что задевает дно.

Слегка шатаясь, Гурька пошел туда, где на песке уже сидел Николай. Он тяжело дышал, и руки у него дрожали.

Гурька сел рядом.

— Ну вот и доплыли, — сказал он и смахнул с ноги приставшую травинку.

— Да, — выдохнул Николай.

Вдали маленький буксир тащил баржу. Гурька поднялся на ноги, чтобы рассмотреть надпись на борту буксира.

— Да это «Смелый»! — радостно воскликнул он. — Маленький, а какую баржищу тянет!

3

Потом все исчезло: и буксир, и река, и город. Ребята видели только небо, необычайное, волнующее. Над самыми головами с глуховатым и в то же гремя звенящим рокотом, напоминающим клекот хищной птицы, клином летели немецкие самолеты.