Третья стихия - Симонова Мария - Страница 7

Она повернула голову и прошлась по нему, словно щупом, высокомерно-изучающим взглядом. Темные волосы, серые глаза, широкоплечий… Молодой?.. Хм… Императрице исполнилось недавно двадцать, и по ее еще юношеским меркам инструктор был далеко не молод — лет тридцать, должно быть, а то и больше. Летный костюм очень ему подходил… Но не это было важно. Что же?.. Лицо?.. Надо признать, по-мужски красивое, но нет, не то…

Императрица привыкла смотреть на людей, не видя их и даже как бы сквозь них. Вглядываться в каждое лицо значило впускать его в свою душу, дать ему там место. Но душа имела свои пределы вместимости, и в какой-то момент в ней срабатывала защитная реакция: вместо слуг перед глазами всплывали какие-то общие абрисы, расцвеченные памятью в неясные цвета: одежда, волосы, тембр голоса… Не люди — слепки с людей.

Сейчас, впервые по-настоящему «увидев» своего инструктора, она поняла, что ее с самого начала неуловимо в нем раздражало: этот человек был до краев полон безграничной уверенностью, словно античный кувшин — выдержанным столетним вином; не самоуверенностью, нет, но спокойной и совершенной по своей самодостаточности уверенностью в себе, сквозившей в любом его жесте, и в его неподвижности, и в острой пряди волос, перечеркнувшей тенью воронова крыла его бледный лоб.

— Вот вы и удосужились меня рассмотреть. Ваше Величество, — произнес он без тени улыбки.

Императрица подчеркнуто презрительно отвернулась. Впервые в жизни она ощущала робость перед подчиненным и не знала, что ей делать! Ну что, казалось бы, могло угрожать ей в мире удовлетворенных потребностей, в мире, которым не надо было управлять, потому что он функционировал безупречно сам по себе, наподобие перпетуум мобиле? В мире, где императорская власть давно уже стала лишь красивым патриархальным символом, вроде реющего над шпилем древней крепости флага с гербом? Но что же делать? Она находится в космосе на маленьком катере один на один с человеком, прошедшим все допуски и проверки, имеющим безупречную репутацию, с кристально чистой характеристикой, по всем параметрам подходящим на роль ее личного телохранителя и при этом осмеливающимся… Осмеливающимся… Она не смогла даже самой себе дать вразумительного определения, на что, собственно говоря, осмеливающимся. Возможно, потому, что ей стало страшно. По-настоящему. Первый раз в жизни.

— Я немедленно возвращаюсь на Сатвард!

Она тронула штурвал, собираясь направить катер к парящей по левую руку теплой живой планете, укрытой на одну треть ночной тенью. Все будет в порядке, все будет хорошо, только бы попасть поскорее в свою столицу, оказаться под надежной охраной, почувствовать себя вновь властительницей. И избавиться навсегда от этого человека… Но катер движению штурвала не подчинился.

Юная императрица впилась пальцами в бесполезный штурвал, силясь сохранить хотя бы остатки своего царственного хладнокровия. Спутник молчал, как бы предоставляя государыне возможность как следует осознать нынешнее свое незавидное положение.

Она поймала на лету за хвост одну из мечущихся мыслей: а действительно ли происходящее настолько серьезно, как она себе это с испугу вообразила? Ведь ничего страшного не произошло, если не считать страшным наглый мужской взгляд в упор. Такие мелочи обычная девушка, наверное, и происшествием бы не сочла…

А ведь императрица почти убедила себя в том, что она и есть самая обычная девушка: живет не намного роскошнее, чем все ее сверстницы в их-то изобильный век, к тому же она в отличие от них более ограничена в общении и жизнь ее полна запретов. Что же касается власти — ее власть над миром иллюзорна, и ее корона, изготовленная из золота высшей пробы, вся усыпанная бриллиантами, жемчугами и сапфирами, — всего лишь яркая игрушка. Единственная истинная Власть, по-настоящему достойная самого трепетного преклонения, переданная ей по наследству отцом, навсегда останется для всего мира тайной…

— Эвил…

В груди что-то — не иначе как сердце — оборвалось и тяжело ухнуло куда-то на дно живота, продолжив уже там гулко, на весь организм, биться. Просто по имени безо всяких титулов ее мог звать теперь только один человек во всем мире, после того, как в последний раз называл отец… А было это два года назад, когда она стояла на коленях у его смертного одра, принимая из его рук Великий Дар Хранителя…

«Успокойся! — приказала она себе. — Что происходит? Какой-то инструктор по пилотированию только что назвал тебя, императрицу Серединной, Верхней, Нижней, Дальней и Запредельной Великих Империй, властительницу пятисот пятидесяти двух доменов Большого Кольца и семидесяти трех доменов Малого, не упоминая уже остальных, менее звучных титулов, подробный перечень которых хранится в императорской резиденции на каждой обитаемой планете, по традиции, в виде толстого фолианта раритетного бумажного издания… Он назвал меня просто Эвил…»

Она повела окрест удивленным взглядом, задержав его на планете, висящей за обзорным стеклом: мир продолжал стоять — или висеть — на том же месте, где и раньше, и рушиться или хотя бы содрогаться от только что свершившегося святотатства пока что не собирался. Это была беда.

И никого рядом, кто мог бы спасти ее от Владимира Карригана — так звали этого сумасшедшего инструктора. Зря, выходит, равняла она себя с ровесницами: будь сейчас на ее месте любая из ровесниц, обернулась бы эдак грациозно с поволокой во взгляде к красавчику-инструктору, шепнула бы в ответ вопросительно-благосклонно: «Володя?..» — и дальше, надо думать, уже без слов.

«Так вот что ему надо!.. Сейчас, когда в моей империи никаких проблем с моралью, более того, целомудрие или неприступность считаются атавизмами, дурным тоном, — как знать, может, существует даже такой ритуал: сначала на катере кататься, потом с инструктором кувыркаться? Что поделаешь, профессиональная, так сказать, привычка. И я, по его мнению, ничуть других не лучше: погонял, поинструктировал, а теперь самое время отдать должное доброй традиции. Автопилотом…»

Владимир Карриган, не отрывавший глаз от императрицы, усмехнулся от души широко, с чуть тлеющей на дне зрачков искоркой удивления. Она вздрогнула от его усмешки, как от пощечины, и мысли моментально смешались: казалось, цепкий взгляд инструктора следил за всеми поворотами ее мысли. Усмешка возникла на его губах в тот момент, когда она сама мысленно хмыкнула.

«Да что же это творится?..» Ей внезапно стало стыдно за свой страх и отчаянную внутреннюю панику. Он осмелился назвать ее просто по имени! Все остальное можно еще было — хоть и со скрипом — списать на ее собственную чрезмерную мнительность, но это ему так просто не пройдет! Дай только вернуться в императорский дворец!.. «Вот когда мы посмотрим, что останется и останется ли что-нибудь от твоей раздутой самоуверенности! Все, хватит! — подумала императрица. — Пора положить конец затянувшемуся инструктажу. Пришло время дать понять этому хаму, кто перед ним находится».

— Мы идем на Сатвард, Карриган! — отчеканила императрица непререкаемым тоном. — Разблокируйте управление! — И добавила с толикой едкой насмешки: — Впрочем, инструктор, я и сама справлюсь.

Она потянулась к пульту. Когда до сенсорных клавиш оставался какой-нибудь сантиметр, Карриган резко перехватил ее руку у запястья:

— Прошу прощения, Ваше Величество. Но вам нельзя возвращаться на Сатвард.

Это стало последней каплей. Избалованная сверх меры, привыкшая внушать трепет одним лишь движением бровей императрица была под личиной высшей власти в первую очередь женщиной. А в данную минуту — оскорбленной женщиной. Весь свой пережитый страх, панику и все унижение, внушенные ей этим человеком, она вложила в яростную оглушительную пощечину.

Звон пощечины, разорвав тишину кабины, мгновенно отрезвил императрицу. «Боже, какой позор!.. — Она в ужасе глядела на свою руку, как на оскверненную часть тела, которую уже вовеки не отмоешь, остается только немедленно отрубить. — Неужели я могла унизиться до такого?..»

Инструктор продолжал крепко держать — то есть, опять же, осквернять другую высочайшую руку. Его губы беззвучно смеялись.