Профессия – смертник - Симонова Мария - Страница 4

– Странно… – сказал голос с явственным оттенком удивленного раздумья. – Разве у тебя есть причины сомневаться в этом?

– Да, в общем-то, нет, – согласился Степан, рассудив по ответу, что адресом он все-таки не ошибся. По идее, теперь ему надлежало бы выдать заданную фразу, по-прежнему надоедливо жужжавшую в мозгу. Но диалог успел завязаться, и сейчас она была бы уже некстати, а другие, как назло, не появлялись, видимо, в ожидании, пока он родит первую. В результате возникла неловкая пауза, нарушенная вновь самим Верлроком:

– Ты опустил обязательное приветствие. Но это неважно, – бесцветно сказал он. – Можешь излагать мне свою проблему.

Тут в голове у Степана словно бы щелкнуло, и проклятая заготовка наконец-то сгинула из его мыслей, но не успел он вздохнуть с облегчением, как на ее место стала выползать новая: «Занимающий меня вопрос не носит личного характера, он скорее относится к нуменальному соотношению Логосов в механизме выбора противоречивых гипотез…» – И дальше такая лабуда, что с души воротит повторять вслух, когда и без того тошно, и главное – прописано все так четко, хоть закрывай глаза и шпарь, как по бегущей строке.

«Если сюда на протяжении тысячелетий валили толпы с такими проблемами, то неудивительно, что Верлрок в конце концов взбеленился», – думал озабоченный Степан. Напрасно, видно, мнилась ему гибель геройская, вроде как в дыму и пламени с ребенком на руках – обманули, подлецы-инопланетники, сунули в гробницу, можно сказать, заранее, да еще такую предсмертную речь в башку задвинули, от которой в нормальном дому все мухи бы издохли. «Вот и стой тут теперь, словно осужденный перед палачом, и излагай ему вместо последней молитвы эти их „развернутые тезисы“, пока он тебя не шарахнет тысячевольтным разрядом или чем еще похлеще, что у него тут имеется для мгновенной, как они сказали, экзекуции».

И вместо того, чтобы следовать заложенной в память инструкции, Степан ответил Верлроку, как, по его мнению, было должно, как душа просила:

– Моих проблем тебе не разрешить. – Сказал так, хотя подсказка продолжала настырно маячить перед его мысленным взором, просясь на язык, стремясь вырваться из плена черепной коробки, будучи высказанной. «Не отвяжется», – понял Степан и сделал единственное, что могло помочь, – попросту перестал обращать на нее внимание. Вероятно, жизнь его отсчитывала уже последние минуты, а то и секунды, но пусть простят его новые коллеги, дорожащие своей шкурой спасатели – никаких заумных сентенций он перед смертью выдавать не собирался.

– Ты ошибаешься, – сказал Верлрок. – Я в состоянии дать решение любой проблемы, будь она научного, государственного или личного характера.

– А если она не имеет решения? – заинтересовался Степан, которому в преддверии вечного безмолвия уже сам черт был не брат. – Существуют ведь и такие задачи?

– Существуют, – согласился Верлрок, как показалось Степану, с тяжким вздохом. – Но не для смертных.

С этим заявлением Степан хотел решительно не согласиться, вспомнив прочитанную недавно книгу «Алиса в стране смекалки», но Верлрок не позволил ему и слова вставить.

– Однако перейдем к делу, – сухо отрезал он. – Зачем ты явился ко мне, раз тебе не нужна моя помощь?

– Я хочу умереть, – без обиняков признался Степан. – Говорят, что ты можешь в этом поспособствовать. – Опасаясь, как бы Верлрок не приступил сразу к делу, Степан поспешил продолжить: – Но сначала мне поручено узнать, почему ты начал убивать тех, кто искал у тебя совета.

– Ты сам пришел к решению уйти из жизни? – слабо удивился Верлрок, к досаде Степана оставив без внимания его заключительный вопрос.

– Конечно. Тебя это удивляет?

– Этот мир для меня подобен ветхому рубищу, от которого я не в состоянии избавиться, – утомленно, словно на исходе тяжкого рабочего дня, проговорил Верлрок. – Ничто в нем не способно меня удивить. Ответь, почему ты, смертное существо, имеющее возможность с легкостью прекратить свое существование, обращаешься с этим ко мне?

– Но ты ведь тоже, как я понял, хотел бы скинуть этот мир как рубище, но почему-то этого не делаешь? – спросил хитроумный Степан. Верлрок не замедлил с ответом, заставившим Степана, невзирая на лютую стагнацию, слегка опешить:

– Вам, смертным, дано то, в чем изначально отказано мне – возможность в любую минуту и без особого труда лишить себя жизни. Вы до сих пор так и не поняли, что в этом и состоит идеальное, простейшее решение всех ваших проблем. Даже получив необходимые ответы, вы все равно очень быстро и неизбежно успокаиваетесь в смерти. Как рано или поздно сгинет и все, вами созданное.

Возможно, раньше Степан и поспорил бы с этим заявлением, теперь же, по некотором размышлении, оно показалось ему не лишенным логики и глубокого философского смысла. Верлрок между тем продолжал:

– Меня же, увы, под силу было уничтожить только моим создателям. Для них я был лишь инструментом – продуктом сиюминутной нужды, исправно выполнявшим свою работу, но, несмотря на всю мою уникальность, заброшенным по использовании.

Голос Верлрока оставался, как и прежде, безэмоциональным, однако в Степане родилось странное ощущение взаимопонимания с древним аппаратом: Верлроку-то, выходит, и впрямь не чужд психологический надлом, и его гнетут личные проблемы, мало того – он тоже хочет свести счеты с жизнью!

Кто бы мог подумать, что Степану доведется встретить родственную душу за семнадцать тысяч световых лет от своей планеты и что эта родственная душа будет принадлежать машине! Железяке, снабженной искусственным интеллектом!

– Значит, твое устройство не предусматривает самоликвидации, – задумчиво сказал он.

– Ни в малейшей мере, – подтвердил Верлрок.

– Вот и я устроен, или, если хочешь, запрограммирован так, что не могу лишить сам себя жизни. Я вынужден искать смерти со стороны, потому и пришел к тебе. Сейчас мне кажется, что моя миссия уже выполнена, так что ты можешь приступать. Причем с чистой совестью, – на всякий случай добавил он, – поскольку я, кажется, полностью разделяю твою точку зрения насчет смерти как гениальное решение всех проблем.

Верлрок безмолвствовал, и Степан приготовился к скорому избавлению. Он не знал, каковы будут ощущения при мгновенной гибели: успеет ли он почувствовать боль, или тьма небытия, желанная, как прохладное объятие речных глубин в раскаленный зной, поглотит его мгновенно? Боли он не боялся – не по жизни, отнюдь, а с того самого переломного момента, когда жизнь стала вызывать у него идиосинкразию.

Итак, он ждал. Но боль, равно как и тьма небытия, не торопилась на него обрушиваться. Все могло произойти в какую-то сотую долю секунды. Но смерть не приходит незаметно, Степан должен был как-то ее воспринять. Перейти, допустим, в иное, посмертное состояние, либо, что, по его мнению, было ближе к истине, просто разом исчезнуть, перестать существовать.

Однако предполагаемая гибель сопровождалась довольно странными эффектами: стены заметно посветлели, иероглифы на них обозначились четче, и за ними, словно при фотографической проявке, что-то постепенно прорисовывалось, наливалось красками. И наконец возник, словно осязаемый, потрясающе-реальный, полный света и буйной зелени сад: даже воздух как будто еще больше посвежел и наполнился лиственным ароматом, а причудливые стенные росписи обернулись ажурными прутьями беседки – внутри нее, собственно, и очутился Степан. Или, вернее сказать, эта беседка сама образовалась вокруг него.

Удивленно оглядываясь, он обнаружил позади себя плетеное кресло – ничего подобного там, между прочим, раньше не было. Кроме того, оказалось, что, пока он глазел по сторонам, прямо деред ним вырос аккуратный столик с графином и рюмкой, уже наполненной.

Можно было предположить, что он перенесся прямо в рай, не уловив момента своей гибели. И очень многие сочли бы такое начало «посмертной жизни» весьма удачным. Многие – но не Степан, чья обессилевшая душа стремилась к вечному покою абсолютного небытия. Вместо этого он оставался в полном сознании и продолжал ощущать свое тело вполне живым, к тому же у него зачесалось в носу.