Терпеливый снайпер - Перес-Реверте Артуро - Страница 9

– А-а.

Он окинул мечтательным взглядом каталожный шкаф, стоявший у стены напротив росписи. На нем как бы в виде трофеев выстроились штук шесть классических аэрозолей – «Титан», «Фелтон», «Новелти». Все – использованные и перепачканные краской. Пачон – своего рода охотник за скальпами. И эта работа ему по душе. Весьма.

– В Лиссабоне мощное и разветвленное сообщество райтеров, – сказал он. – Они хорошо его там устроят и помогут затаиться.

– Ты по-прежнему не знаешь, кто он такой?

– По-прежнему.

– А если не крутить мозги, а? По правде если?

– Я правду и говорю, – возмутился он. – По нашим прикидкам, Снайперу немного за сорок. Высокий, худощавый. В хорошей физической форме, потому что много раз уходил от полиции, сторожей и охранников, перемахивая через парапеты и заборы. И больше о нем ничего не известно. Имеются несколько туманных нечетких фотографий, записи с камер наблюдения, где различим лишь субъект в капюшоне на фоне вагона метро. Есть еще видео, сделанное каким-то поклонником лет пятнадцать назад, часа в три ночи да еще со спины: Снайпер покрывает своим тэгом-прицелом витрины банка BBV на проспекте Кастельяна в Мадриде.

– И неужели его ни разу не задерживали?

Пачон вскинул ладони.

– Сначала-то было бы проще простого, но тогда никто не додумался. Начинающего райтера легко прищучить: по его тэгам определяешь, где он живет, – образуется сеть с его домом посередине. И ты идешь от периферии к центру, как по цепочке кровавых следов подранка. Иногда расписывают собственную подворотню, подъезд, лестницу и даже дверь в квартиру. Но, как я уже сказал, это эффективно только с новичками. А в ту пору своей жизни Снайпер был очень везуч.

Он сделал намеренную паузу, чтобы улыбнуться, и улыбка эта опровергала последние четыре слова. Удачи каждый добивается сам, перевела я, смотря по тому, кто ты и какой ты.

– Было время, когда ничего не стоило его арестовать, – продолжал инспектор. – В середине девяностых, когда он как одержимый бомбил метро и вагоны… Взяли бы его тогда – прибегли бы к старой уловке: раздули бы причиненный ущерб, вчинили бы иск за упущенную по его милости выгоду.

– А в чем был бы прикол?

– А в том, что переквалифицировали бы из административного правонарушения в уголовное… Но взять его не смогли. Он дьявольски увертлив. Очень хладнокровен и очень хорошо подготовлен. Рассказывали, что когда он увлекался поездами или, как у них говорят, «бомбил на трейнах», то готовил свои акции сперва на макетах. И рассчитывал все по секундам. Он уже тогда использовал других райтеров… Человек десять-двенадцать, если акция затевалась массовая. И строил их почти по-военному. Или даже не «почти». Настоящие боевые операции, спланированные до последней запятой.

Он нажал клавишу селектора и попросил свою помощницу принести альбом с фотографиями. Помощница была длинноногая фигуристая блондинка – крашеная, разумеется, – с полицейским значком и пустой кобурой на ремне джинсов, над которым сантиметрах в тридцати начиналась сокрушительная анатомическия дива. Пачон неизменно доставлял себе удовольствие, заставляя ее пройтись так, чтобы помаячить у меня перед глазами, что делал обычно, когда посетителем его кабинета оказывалось лицо мужского пола. И Мирта – так ее звали – со снисходительным благодушием выполняла эти распоряжения, а когда носила что-нибудь декольтированное, по собственному почину наклонялась над столом больше, чем нужно. Итак, Мирта принесла альбом, одарила меня улыбкой лукавой и сообщнической и под взором Пачона, меланхолически прикованным к качанию ее бедер, вышла из кабинета.

– И вот так – каждый день, – вздохнул Пачон. – Понимаешь ты меня, Лекс?

– Да уж понимаю.

– Тернистой стезей идет служитель закона.

– Да уж вижу.

Инспектор махнул рукой, как бы отгоняя искушение – на безымянном пальце блеснуло обручальное кольцо, – а потом принялся перелистывать страницы альбома. Вагоны, вагоны, вагоны – железнодорожные и метро, – расписанные сверху донизу. Или, как у них, у райтеров, это называется, «end to end», если по горизонтали. А если от крыш до колесных пар, то «top to bottom». У них ведь свой жаргон, не менее богатый лексически, чем у моряков или военных.

– Снайпер вошел в историю в девяносто пятом году, когда изобрел фокус со стоп-краном. – Пачон пухлым пальцем потыкал в фотографии. – Изучал маршруты, обследовал местность, садился в поезд. А когда доезжал туда, где ждали в засаде сообщники, дергал стоп-кран, останавливал поезд, выскакивал и на глазах у пассажиров с пятью-шестью своими приспешниками размалевывал вагон… Потом вместе с ними смывался.

Он перелистывал страницы, указывая на первые вагоны, расписанные Снайпером. Я не могла не признать, что кое-какие граффити заслуживали внимания. Огромные кровавые буквы просто дышали свирепостью.

– Видишь, он всегда тяготел к агрессии, – заметил Пачон. – Даже в стиле. И предпочитал, чтобы его считали вандалом, а не художником.

– Тем не менее это очень хорошо. Начиная с самых первых работ.

– Не спорю.

Я вглядывалась в другие фотографии. Иногда рисунки и тэги сопровождала какая-нибудь надпись. «О райтере вправе судить только райтер», – гласила одна, выведенная на серебристом фоне под рисунком, изображавшим руку с выпачканными кроваво-красной краской пальцами. «Уматывай отсюда», – угрожающе предлагала другая. Рядом с тэгом Снайпера появлялась иногда еще одна подпись: «Крот75», – разобрала я. Совместное творчество. И, вероятно, потому – посредственная работа. Лучшие были выполнены в одиночку и помечены черно-белым значком снайпера. Я отметила, что на них еще не появились зловеще-юмористические мексиканские черепа, которые потом станут его основным мотивом. Все это были ранние работы.

– Истории с вагонами набирали обороты, – продолжал Пачон. – Железнодорожная компания была просто в бешенстве. И в самом деле, эти выходки тянули уже на уголовную статью, потому что экстренное торможение поезда вызывает панику у пассажиров, причиняет им моральный ущерб, а порой приводит и к травмам. Не раз случалось, что от резкого толчка они падали и что-нибудь себе ушибали или разбивали.

Он снова окинул задумчивым взором использованные баллончики, выставленные на верхней крышке картотеки. Улыбнулся меланхолически.

– И по всему по этому мы были обязаны – самое малое – в случае поимки взять его на учет. Получить, по крайней мере, его отпечатки пальцев и фото. Однако не тут-то было.

Я отметила с удивлением, что в голосе его не слышалось скорби по этому поводу. Ведь меланхолия совершенно не обязательно предполагает сожаление. И задумалась над тем, что отношение Пачона к Снайперу несколько неоднозначно. Интересно насколько.

– И никто из твоих задержанных так ни разу его и не опознал?

– Да его немногие знают в лицо. Во время акции он обязательно надвигает капюшон или натягивает шапку на глаза. Кроме того, он и раньше и сейчас вдохновляет своих присных на какую-то удивительную верность. Сама знаешь, у этих птенчиков свой кодекс чести, и те немногие, кто знает его, отказываются о нем говорить. Что, конечно, подпитывает легенду… Мы выяснили только, что он мадридец и жил какое-то время в районе Алюче. А установили мы это лишь благодаря тому, что единственный известный нам райтер, подписывающийся Крот75, – оттуда же и в ту пору занимался тем же самым.

Я показала на альбом:

– Это тот, с кем они работали?

– Тот самый. Они начинали вместе в конце восьмидесятых, а году в девяносто пятом пути их разошлись. Тебе известно, кто такие «лучники»?

– Конечно. Местная, мадридская разновидность райтеров. Последователи легендарного Пружины – Блэк-Крыса, Глаб, Тифон и прочие. Рисовали под именем стрелу.

– Точно. Ну так вот, Снайпер поначалу примыкал к ним. Пока не ушел в самостоятельное плавание.

– Ну а что этот Крот? Он еще действующий?

– Перешел в разряд обычных художников, но особых лавров не стяжал.

– Никогда о нем не слышала.