Живые и мертвые - Симонов Константин Михайлович - Страница 84

— А как, — вдруг спросил молчавший до этого молодой бледный боец, он сидел, подперев рукой щеку, — как все-таки вид Москвы после бомбежек? Я сам москвич, на Коровьем валу жил.

— Цел твой Коровий вал, — сказал Малинин. — Да Трофимов вам небось уже десять раз рассказывал. Вы ему верьте, он мужик серьезный, непьющий и неврущий, хотя и рыболов.

Все рассмеялись.

— А все-таки, — не унимался москвич с Коровьего вала, — неужели так мало в Москве разрушений, как в газетах пишут?.. Ведь каждую ночь идут над головами, и гудят, и гудят…

— Идут, да не доходят, — сказал Малинин. — Не всякая пуля до тебя долетает! Так и с Москвой. Тебе отсюда кажется, что там бомбежка — страшное дело, а я сюда, на фронт, шел — поджилки дрожали. А пришел — вроде ничего.

— Ну, уж вы скажете, товарищ политрук, — поджилки дрожали! — вежливо не поверил ему Сирота.

Малинин насмешливо покосился на него.

— А вот именно что так — дрожали! А ты что ж думал, я страха божьего не имею? Еще как имею! — Малинин пригнулся при свисте низко пролетевшего снаряда и нашел в себе силы пошутить: — Видишь, снарядам кланяюсь…

Двое или трое улыбнулись, лица остальных были серьезны: снаряд разорвался слишком близко, чтобы шутить. Второй, такой же пристрелочный, как этот, разорвался впереди. Все разбежались под прикрытие стен. А немецкая артиллерия начала, как бешеная, молотить — снаряд за снарядом по всему взгорку с кирпичным заводом. Запахло едким дымом.

— Это они вчера, сволочи, пристрелялись, когда мы атаку ихнюю отбивали! — кричал Сирота в ухо Малинину. — Вчера клал — спасу не было! А сегодня еще больше дает… Прямо с нас и начали.

То ли немцы действительно пристрелялись вчера, то ли им повезло сегодня — над этим некому и некогда было задумываться. Разбросав десяток снарядов вокруг так близко, что их тяжелым дыханием несколько раз из стороны в сторону качнуло землю, немцы положили снаряд прямо внутрь недостроенного здания.

Малинин перед этим, как и все, лежавший под стенкой, прикрываясь ею от осколков разрывавшихся снаружи снарядов, почувствовал одновременно удар, грохот, тяжесть и духоту. Его завалило кусками обрушившейся стенки и вывороченными снарядом мерзлыми комьями. Задыхаясь, напрягая все силы, Малинин выкарабкался из-под навалившихся на него кирпичей и земли. Ему удалось это потому, что перед разрывом он закрыл руками голову и руки оказались наверху.

Высвободив руки и ощупав окровавленное лицо, он стал яростно разгребать все, что мешало ему подняться, и наконец, оглушенный, но живой, вылез из своей каменной могилы и, пошатываясь, встал на ноги.

Кругом все было кончено. Тяжелый снаряд перевернул каждый сантиметр пространства. На снегу, перемешанном с вывороченной землей и кусками фундамента, темнела кровь, валялись обрывки обмундирования, изуродованные куски человеческого тела, чей-то сапог с ногой, оторванной выше колена.

Малинин сделал несколько бесцельных шагов и, вздрогнув, остановился. Что-то хрустнуло у него под сапогом, — он посмотрел вниз и увидел очки Трофимова в знакомой, обвязанной нитками оправе.

Он вернулся в тот угол, где засыпало его самого, и понял, что остался жив именно потому, что его засыпало. Кирпич обвалился от удара снаряда, попавшего снаружи под корень стены, а тот снаряд, что попал внутрь, разорвался чуть позже, когда Малинина уже прикрыло от осколков обвалившимся кирпичом.

— Эй, кто-нибудь, кто-нибудь! — закричал Малинин, начиная вспоминать, кто же был с ним рядом в последнюю секунду.

Был Сирота, был этот химик Михнецов, где же они? В этой стороне развалин не было ни их мертвых тел, ни даже того, что остается от человеческого тела при прямом попадании.

«Может быть, выбросило ударом», — подумал Малинин и в ту же секунду услышал стон из-под заваливших угол здания кирпичей. Ломая ногти, он стал разгребать их и наконец вытащил из-под кирпичей Сироту живого, даже делавшего какие-то движения, похожие на усилия подняться, с красной, кровяной кашей вместо всей нижней половины лица. Он стонал не ртом, а горлом, и даже, казалось, не горлом, а живой утробой, которая прорывалась наружу сквозь искалеченный рот.

Малинин взял горсть снега и, густо кровавя ее, протер страшное лицо Сироты. Потом вытащил из полевой сумки индивидуальный пакет и, приподняв голову Сироты, стал бинтовать ему низ лица. Сначала, забыв, что тому надо дышать, он забинтовал все сплошь, так, что Сирота начал хрипеть. Пришлось перебинтовать снова. Замотав лицо сержанта в уже окровавленные бинты, Малинин подтащил его к стене так, чтобы голова была повыше, чтобы он не захлебнулся кровью, и лишь теперь увидел, что там, откуда он перетащил Сироту, из-под кирпичей торчит нога.

Еще когда он пришел сюда час назад, он заметил, что у химика Михнецова старые, но хорошие, двойным войлоком подшитые валенки. Михнецов сказал, что нашел их на днях в брошенной избе, и Малинин еще хотел пошутить, что химик подготовился к зиме лучше всех во взводе. Хотел пошутить, потом забыл, а сейчас, увидев торчащий из-под кирпича подшитый валенок, понял, что там лежит Михнецов.

Не теряя времени, он стал поспешно откапывать Михнецова; начал с ног, потом вслух обругал себя и, прикинув на глазок, где может быть под кирпичами голова, перелез и стал откапывать там. Надо было начинать с головы, чтобы человек, если он жив, не задохся.

Продолжая ругать себя за то, что не сразу сообразил такую простую вещь, Малинин остервенело раскидывал кирпичи. Наконец показались плечи Михнецова. Малинин притронулся рукой — под ватником плечо было теплое, Михнецов был жив. Малинин стал еще торопливей, но уже осторожней освобождать шею и голову Михнецова и вдруг остановился, держа в руках только что поднятый с затылка Михнецова кусок кирпича. Тело Михнецова было еще теплое, но он был мертв. Вся верхняя часть черепа у него была снесена вот этим самым куском.

Малинин разогнулся, со злобой швырнул кирпич на землю и в ту же секунду услышал близкий отрывистый стук пулемета. В сорока шагах от него в фундаменте фабричной трубы люди были живы и вели огонь по немцам. Малинин испытал облегчение — ему казалось, что он остался один.

Подойдя к Сироте, Малинин еще раз приподнял и подвинул его тяжелое тело так, чтобы на случай новых разрывов оно было получше прикрыто от осколков. Впрочем, артиллерийский огонь немцев уже ушел далеко вглубь. Сирота, когда Малинин передвигал его, сделал под кровавой повязкой несколько слабых движений, словно хотел что-то выкрикнуть, потом разжал кулаки обеих рук, как бы удивляясь своей беспомощности, и, снова сжав их, притих. Только грудь его тяжело, с хрипом вздымалась и опускалась. Малинин еще раз взглянул на него, перелез через стенку и по прорытому к трубе мелкому, в полроста, ходу сообщения пошел туда, откуда продолжал слышаться живой стук пулемета.

Когда начался обстрел, Синцов вместе со своим вторым номером, молодым бойцом второго года службы Колей Баюковым, сидел за пулеметом у одной из двух пробитых в трубе амбразур. Они без огня, условно наводили пулемет по уже пристрелянным раньше ориентирам, причем тренировались наперекрест: Синцов — за второго номера, а Баюков — за первого.

За амбразурой начинался крутой скат, часть его была не видна и оказывалась в мертвом пространстве; потом скат делался пологим и переходил в снежную лощину. Она шла поперек наших позиций, а за ней начинался новый взгорок, на котором возле трех отдельных домиков сидели остальные взводы их роты. В самой лощине окопов не было, она была хорошо пристреляна с обеих сторон и перекрывалась огнем двух пулеметов. Вчера немцы пытались пойти в атаку как раз по этой лощине, но из-за перекрестного огня не прорвались и даже не смогли утащить своих убитых, хотя обычно делали это с риском для жизни. Вчера говорили, что в лощине осталось до трех десятков трупов, но отсюда, из амбразуры, было видно только несколько черневших внизу, на снегу. Проводя с Баюковым условную пристрелку, Синцов брал сейчас как ориентиры воткнутую в снег вешку и два крайних трупа, на входе и выходе из лощины.