Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 95

Ох и дуры эти барышни! Сашка Русанова, ставшая в одночасье одной из самых завидных невест губернии, пришла к колдуну за любовным приворотом, хотя ей стоит только бровью повести, чтобы к ее ногам попадали самые красивые молодые люди Энска, соседних городов, а также и обеих столиц. Конечно, гордясь собой, подумал Дмитрий, среди дешевых искателей богатого приданого ни в коем случае не оказалось бы человека, носящего фамилию Аксаков!

И вдруг в голову ему пришла мысль, от которой он едва не ахнул громогласно. А что, если... что, если этим привораживаемым женихом, предметом мечтаний Саши, является он, Дмитрий Аксаков? Например, Сашка влюбилась в него после того вальса в Дворянском собрании... Что, если именно на него будет колдовать сейчас Поликарп Матвеевич? И вдруг, чем черт не шутит, его шарлатанское колдовство окажет свое действие?

В одно мгновение Дмитрий вообразил себя распахивающим, как сомнамбула, дверь в комнату и падающим к ногам Сашеньки с предложением руки и сердца... И тут внезапно за окном раздались крики, а затем подряд несколько пистолетных выстрелов.

Лидия слегка толкнула громоздкую дверь банка, и тотчас кто-то с другой стороны сильно дернул ее, помогая отворить. Ого, швейцара никак завели?

– Пожалуйте, сударыня.

Нет, не швейцар, а полицейский. Вот новости, раньше охраны в зале для посетителей не было. Понятно, после той попытки ограбления русский мужик перекрестился, как это и водилось всегда. Интересно, полицейского поставил еще Аверьянов или уже новые владельцы подсуетились?

– Вы к кому-с? – осведомился полицейский, словно невзначай заступая Лидии путь.

Ну да, все понятно. Обжегшись на молоке, пуганая ворона дует на воду и куста боится, а береженого Бог бережет. Неужели Лидия похожа на социалиста-экспроприатора? С другой стороны, кто знает, может, у нее в сумочке револьвер, а под узкой, обвивающей ноги юбкой прячется с десяток пособников?

– Я к господину Филянушкину. По частному делу.

– Извольте-с. Направо извольте-с.

Лидия прошла к барьеру, ограждавшему кассиров от посетителей, и мстительно улыбнулась, увидев, какой бледностью налилось при виде ее лицо одного из них.

– Здравствуйте, Тихон... – Она запнулась. – Тихон... Извините, отчество ваше запамятовала.

– Осипович... – выдавил кассир с ощутимым усилием.

– Ах да, вспомнила. Весьма рада видеть вас в добром здравии.

– И мы-с... да-с... – промямлил Филянушкин и сделался вовсе желт, каким бывает молочный поросенок, свой срок в лавке у мясника вылежавший и перешедший из разряда продукта свежего в разряд продукта, к употреблению негодного. – Чем могу служить-с, госпожа Шатилова?

Полицейский, исподтишка вслушивающийся в разговор, а также два других кассира, развлекавшие себя тем же занятием, воззрились на Лидию почтительно: фамилия управляющего сормовским заводом – крупнейшего клиента! – была хорошо известна. Кроме того, кассиры, вероятно, вспомнили, что и госпожа Шатилова, и Филянушкин оба пострадали при нападении на банк в феврале, – и физиономии их исполнились также и сочувствия.

– Да я, собственно, не за делом, а так просто зашла, – пояснила Лидия Филянушкину и прочим заинтересованным слушателям. – Прогуливалась по Немецкой, ну и зашла. Давно собиралась вас проведать, еще когда вы пребывали в больнице, а собралась только сейчас. Хотела осведомиться о самочувствии.

– Благодарс... благорадс... ствуйте-с, благо-с... – забормотал Филянушкин несусветное. – Пребываем в светлой надежде, что и ваше драгоценнейшее здоровье-с...

– О, я вполне здорова, – заверила Лидия. – Отчасти благодаря вам, Тихон Осипович, не так ли? Ведь в тот страшный день вы без колебаний кинулись мне на подмогу... Помните?

Филянушкин бессильно откинулся на спинку стула. Его и без того светлые глаза вовсе выцвели и теперь чудились белесыми, с почти неразличимой точечкой зрачка.

«Ах ты, сволочь! – с ненавистью подумала Лидия. – Ну конечно, ты все помнишь! Так же, как и я!»

– Но я своей болтовней мешаю работать, – с наивной улыбкой оглядела она зал, в котором на данный момент ни одного посетителя не было. – Не могу ли я попросить вас выйти со мной на улицу? Всего лишь на несколько минут! Мне бы хотелось поблагодарить вас... в тот день вы вели себя так мужественно...

– Выйдите с госпожой Шатиловой, Тихон Осипович, – снисходительно кивнул лысый человек, возле которого на барьере стояла табличка «Старший кассир». – Ничего, минут на двадцать можете сделать перерыв.

«Да мне и десяти хватит!» – про себя усмехнулась Лидия и расплылась в улыбке:

– Вы необыкновенно любезны, сударь. Весьма признательна!

«Они, конечно, сочли, что я дам ему денег в награду за это самое мужество. И, когда он вернется, начнут требовать сводить их в пивную или в трактир. Тяжело тебе придется, Филянушкин, потому что премиальных тебе не дадут, увы! Придется гулять на свои!» – мстительно подумала она и направилась к выходу, зная, что сгорбленный, исхудалый Филянушкин плетется за ней с живостью приговоренного, восходящего на эшафот.

Полицейский придержал дверь, они вышли.

Не говоря ни слова, Лидия спустилась с крыльца и, оступившись на кирпичном тротуаре, выложенном «елочкой» да расколотом чьей-то тяжелой поступью, повернула за угол. Ну вот оно, то самое место! Ничто не напоминает о случившемся, а где лежал окровавленный снег, теперь подросла нежная мурава...

Лидию замутило от воспоминаний. Она открыла сумочку и опустила туда руку.

– Хочу сразу вас предупредить, Тихон... – Она снова запнулась на его имени, как в прошлый раз. – Хочу предупредить вас, Тихон Осипович, что вот в этом ридикюле у меня лежит револьвер, из которого на близком расстоянии человека можно и покалечить, и убить. Стреляю я отменно, смею заверить, и не замедлю всадить в вас пулю, стоит вам только дернуться. А после этого я расскажу в полиции о своих подозрениях... Думаю, при расследовании нетрудно будет установить вашу связь с теми людьми, которые пытались ограбить банк в феврале сего года. С Ганиным, Бориской и прочими...

Револьвер был все тот же «велодог», которым Шатилов обычно гонял многочисленных бродячих сормовских собак. Но Лидия сочла, что коли сей «велодог» однажды проявил себя на этом же самом месте с наилучшей стороны, почему бы ему не повторить подвига... И вообще, всем известно, что, по сценическим законам, ружье (или револьвер, велика ли разница!), появившееся в первом акте, должно в последнем непременно выстрелить. Ну и, логически мысля, револьвер, выстреливший в первом акте, должен непременно появиться в последнем...

Лицо Филянушкина, видимо, уже достигло той стадии, после которой бледнеть сильнее уже невозможно, и перешло к обратному процессу. Теперь он сделался красен, точно свежесваренный рак. Пот выступил на лбу, губы пересохли, и он некоторое время бессмысленно шевелил ими, пытаясь справиться с голосом. Наконец выдавил:

– Что вы... почему вы... я не понимаю, с чего вы...

На этом силы его иссякли.

– Вы не понимаете, с чего я взяла, что вы были пособником грабителей, так же как и Ганин? – помогла ему Лидия. – А ведь догадаться очень просто. Вы пытались не пустить меня сюда, где совершалось преступление. Потом, когда я все же ушла, стерегли за углом, не появится ли кто посторонний. Когда я закричала, вы поняли, что дело неладно, и выскочили. Схватили меня и пытались удержать. Вы думали, что Бориска подойдет и зарежет меня, но он кинул нож – и угодил в вас. Он обладает редкостной меткостью, однако на сей раз промахнулся. От изумления, я думаю – при виде вас. То-то он вскричал: «Тихон! Какого черта!» Мне в первую минуту с перепугу показалось, что Бориска крикнул «Тихо!», и я не сразу поняла, что он не к тишине призывает – ну что за чушь, при чем тут, в самом деле, тишина? – а удивляется тому, что вы вдруг вылезли – да еще под нож угодили!

Филянушкин слабо моргал. Ресницы его по сравнению с пылающим лицом казались бесцветными. Он поднял руку, потянул воротничок, пытаясь его ослабить... напрасно, между прочим, ведь целлулоидный воротничок (а Филянушкин по-прежнему иных не носил) натуго сковывает шею.