Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 87

– Мы должны его отыскать, – не унималась Инна, намазывая калач густым слоем масла. – Вы должны с кем-то посоветоваться, Павел! Напрягите воображение! Нужно найти подходы к ближайшим подругам этой барышни...

Андрей подумал, что ближайшими подругами «этой барышни» были Тамара Салтыкова и Марина Аверьянова, и к ним он уже нашел подходы. К каждой свой.

– К ее родственникам... – продолжала Инна, добавляя на масло липового меду.

Одним из родственников мадемуазель Русановой был Шурка Русанов – тоже хорошо известный Туманскому. Нет, через него на сестричку не воздействовать...

Инна съела калач, допила оставшийся чай, поставила чашку, подошла к окну, выходящему на набережную, и, сдвинув штору, поглядела вниз. Улыбнулась, легонько помахала кому-то в окошко.

А, понятно. Там стоит ландо, на козлах сидит Бориска, Инна предвкушает приятное времяпрепровождение.

Нет, сначала пусть Бориска съездит в Самокатский трактир, где сидит кучер, и только потом вернется сюда. Ландо пора отправить Шатилову, он говорил, жене нужно куда-то съездить.

Жена Шатилова... Бориска...

Бориска первым принес Андрею известие о намерениях Аверьянова. Еще до того, как о них стало известно в городе. Ему сказала Лидия Шатилова, к которой приезжал сам Аверьянов. Андрей тогда не поверил, а потом был слишком разъярен, что игра с Мариной кончилась таким крахом, и не обратил внимания на то, почему именно Лидии Аверьянов сообщил о своих намерениях...

Да потому, что она – родственница Русановых! Тетка Александры и Александра!

Вот! Вот человек, который должен узнать о богатой невесте все, абсолютно все. Высмотреть, вынюхать тропочку, по которой к ней можно подойти – и...

Ч-черт, как же он упустил это из виду? Почему сразу не вспомнил? Андрей так рубанул кулаком в стол, что посуда с грохотом запрыгала, а Инна обернулась с испуганным воплем:

– Что с вами?!

– Ничего, – пожал плечами Андрей, мигом обретя то великолепное чувство уверенности в себе, которое совсем было утратил во время несколько затянувшегося разговора, очень напоминавшего переливание из пустого в порожнее. – Я, кажется, нашел вариант подобраться к Русановой. Инна, я должен сейчас срочно уехать, нужно вернуться в Сормово.

– Ну хорошо, но как же... – как-то замедленно заговорила Инна, откровенно встревоженная, что вместе с Андреем уедет и Виктор.

– Виктор довезет меня до Самокатской площади, где мы оставили кучера, – успокоил Андрей. – Только туда. Дальше я поеду без него. Он вернется на извозчике. Через час, это самое большее. Сегодня он мне уже не понадобится. А до его возвращения вы как раз успеете принять ванну. Помните, как вы мечтали о ней?

– Спасибо за заботу, – кивнула Инна, до которой, похоже, снова не дошла издевка. – Только вот что, Павел... Продлите-ка мне номер до завтрашнего дня. И билет перекомпостируйте. Я задержусь в Энске еще на сутки.

Вообще-то, она, конечно, редкостная тупица. Удивительная! Просто что-то страшное! И как сподобилась получить похвальный лист по окончании гимназии? Хотя, с другой стороны, лист давали за знания зазубренные, а не за сообразительность. Сообразительностью же Саша Русанова отродясь не страдала... Боже ты мой, сколько она мучилась, мечтая отыскать Милку-Любку: и письма посылала, и около часовни бродила, и даже чуть не в саму «Магнолию» собралась идти – вот позорище-то был бы! – а о самом простом пути даже не подумала. Удивительно, как ее сейчас озарило. Они с Милкой-Любкой где встретились? Да на Острожной ведь площади! А почему именно там? Да потому, что Милка-Любка ходила навещать своего... как его... кота. Кота по имени Петька. Фамилию его Саша позабыла, да она и не имела никакого значения.

Милка-Любка в кота Петьку влюблена. Значит, она по-прежнему ходит в острог. Свидания там даются вроде бы по воскресным дням... Ну да, ведь и тогда было именно воскресенье, в день их встречи. Теперь ясно, что делать! Теперь Саша непременно найдет Милку-Любку, даже если ей все воскресные дни придется проводить у стен тюрьмы!

Ей удалось выскользнуть из дому прежде, чем тетя Оля привязалась с вопросами: куда, да зачем, да с кем, да почему надела это платье, а не надела то... Раньше Саша даже не замечала, что тетя Оля такая надоедливая. Или она изменилась после... Наверное! Вообще, кажется, весь мир изменился после того, как Игнатий Тихонович Аверьянов взял да подарил Саше Русановой целый миллион рублей.

Она вдруг вспомнила один разговор – давно, еще в детстве слышанный. «Бабушка недавно умерла. Жалко! Но денег мне оставила...» – говорил какой-то юнкер. «Бабушки для того и живут, чтобы умирать и деньги внукам оставлять!» – наставительно сообщил другой.

Бабушки Сашеньки умерли давно и денег ей не оставили. Игнатий Тихонович был всего-навсего двоюродным дядей, но он...

Все на нее так смотрят! Саше чудится, что все перешептываются за ее спиной. И даже в отношениях с родственниками возникла какая-то неловкость. А тут еще появление этой невероятно красивой дамы – тетушки Лидии, чей портрет до сих пор висит в старом доме в Доримедонтове, рядом с портретом покойной мамы... Той самой Лидуси, которую считали погибшей. О боже мой, все смешалось в доме Русановых! Загадки, загадки, сплошь какие-то загадки... И еще эти деньги... Огромные деньги!

Шурка о них даже говорить не хочет. Спрятал голову под крыло, как страус: не хочу никаких денег, не нужны они мне! Ему хорошо, у него еще есть время, целых четыре года до совершеннолетия. А Сашеньке чудится, что теперь со всех сторон к ней липнут оценивающие взгляды и тянутся загребущие руки. Ну как же, была невеста хоть и не из последних, но и до первых далеко, так себе, средней руки, а теперь р-раз – и обошла всех на голову!

Ей стали как-то слишком много улыбаться в последнее время. На улице деваться некуда от улыбок! Мужчины играют глазами, незнакомые дамы так и лезут:

– Здравствуйте, Сашенька... Экая вы нынче хорошенькая, а жакеточка у вас... просто чудо что такое... Ах, какие пуговки, какая тесемочка, атласненькая такая тесемочка...

И всякая подобная чушь.

Эти дамы – мамаши женихов либо свахи. «Да, да, вот кто они такие!» – с тоской думает Саша.

Впрочем, доносятся порой и другие реплики:

– Слыхали? На самом деле отец-то ее, видать, Аверьянов был, а не этот, как его, адвокат... Вот теперь Аверьянов хоть и не признал незаконную дочку, а все ж состояние ей оставил.

– Да что вы такое говорите, отец! Получается, и брату ее Игнатий Тихонович был отец? Брат ведь тоже деньги получил. Ерунда, никакой он ей не отец, а любовник бывший! Ну и облагодетельствовал свою лапушку.

– Ой, вы скажете тоже! Значит, он и брату ее любовник бывший, ежели и его облагодетельствовал?

– Тьфу, рот перекрестите, ну что вы несете, голубушка моя...

– Нет, это вы несете невесть ерунду!

И так далее.

Но это еще ничего, потому что в самом деле – ерунда полная. Слышать и такое приходится:

– Ишь, расфуфырилась! Обобрала сестрицу-то! Нищей по миру пустила! Стыда у людей нет! Нет совести!

Вот такое куда тяжелей перенести...

Саша по улице теперь не идет – несется со всех ног, втягивая голову в плечи. Стыд у нее все же есть. И совесть. Если б могла, она вернула бы деньги Марине. Сразу же! Но ведь до свадьбы она не может к ним притронуться, а потом их получит в свое распоряжение какой-то неведомый муж. Но он-то вряд ли захочет возвращать их...

Наверное, Саша теперь никогда не поверит, что кто-то посватается к ней по любви. Эти деньги... Она будет думать, что только из-за денег ее хотят взять замуж. Но деньги-то чужие!

Конечно, если бы ей встретился какой-то бескорыстный, честный, широкой души человек, который скорей умер бы, чем воспользовался чужим добром, который вернул бы деньги Марине, Саша без колебаний вышла бы за него. Но где взять такого бескорыстного мужа? Где найти человека, которого не волновали бы деньги?

Есть такой человек! Он сам сказал Саше, что его не интересуют деньги, что они вообще не имеют для него значения.