Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 83

– Вы ошибаетесь, – вдруг сказала Лидия хрипло. – Вы ошибаетесь и даже не представляете, как сильно.

Аверьянов смутился. Черт, она его мысли прочла, что ли? Неудобно. А впрочем, весь разговор, с которым он явился, и неудобен, и чрезмерно долго длится. Довольно о прошлом, пора поговорить о настоящем и будущем!

– Лидия Николаевна, простите, если я чем-то вас задел, – покаянно склонил он голову. – Я виноват. Пришел к вам за помощью, а сам завел какие-то никому не нужные воспоминания.

– Вы ждете от меня помощи? – Лидия пожала плечами. – Извольте, но...

– Почему именно к вам я обратился? Объясню. Во-первых, я любил вас. Этим вы мне до сих пор... как-то близки и даже, не боюсь солгать, дороги. Во-вторых... вы способны понять меня – вы, одна из немногих. Вы – человек сильных страстей и стремительных поступков. Когда-то вы бросились в Волгу, чтобы досадить Косте Русанову и его невесте, вашей сестре. Вас чудом спасли посторонние люди, и после этого вы больше не вернулись домой, никогда не поддерживали отношения ни с кем из семьи. Вы предпочли случайное счастье... Это свойство сильной натуры! Мгновенно принять решение, которое обывателям покажется чудовищным, невероятным, – и довести его воплощение до конца... Вы поймете меня!

– Да в чем дело-то? – уже с нервностью спросила Лидия. – А, Игнатий Тихонович?!

И тогда Аверьянов ей все рассказал.

Олимпиада Николаевна не спала и была уверена, что никто в доме не спит. Даже Даня на кухне. А кругом тишина такая... как будто все лежат, затаив дыхание, ошеломленные, не в силах поверить в случившееся. Луна смотрит сквозь оконные переплеты, словно тоже понять не может – да правда ли это? – и хочет у кого-нибудь спросить. Вот сейчас заглянет в глаза Олимпиады и спросит...

Олимпиада Николаевна зажмурилась. Нет у нее сейчас сил на чужие вопросы отвечать, она и себе самой никак не может ни объяснить случившееся, ни уяснить его.

Не день, а светопреставление какое-то! «И мертвые восстанут из могил...» Нет, конечно, Олимпиада никогда не верила, что Лидия и впрямь покончила с собой в тот день – уж слишком она была жадна до жизни, слишком цепко за нее держалась. Но прошло двадцать лет, за годы всякое могло случиться. Сколько народу ежедневно помирает, почему было не помереть Лидии?

Не то чтобы Олимпиада желала ей смерти... Какая ерунда, все-таки младшая сестра! Нет, если правду сказать, своих младших, близняшек, она всю жизнь недолюбливала. С первых дней было видно – красавицами вырастут. А Оля даже девочкой была не слишком собой привлекательная, хоть и говорят, что все дети красивы, так и в девушках не выровнялась. А те две... как яблочки наливные! Завидовала она им. Потом стала завидовать одной Эвелине, поскольку Лидия вроде как сделалась подругой по несчастью. Но, положа руку на сердце, Олимпиаде стало легче дышать, когда Лидия исчезла.

А теперь появилась!

Чудеса, чудеса... Оказывается, Лидия тут уже с февраля. И они ни разу не виделись. Конечно, Энск – маленький город (или большая деревня, как предпочитает говорить Шурка), однако вот не сошлись, не столкнулись нигде.

Небось не столкнешься, коли встреч не ищешь! Русановы не пытались увидеться с Лидией, потому что знать не знали о ее возвращении. Она же не могла простить обиду. Правда, на Олимпиаду ей не за что было обижаться, это уж она просто злобствует (Лидуся ведь всегда была малость озлобленная, в отличие от очаровашки Эвочки и простодушной Оленьки). Пожалуй, кабы не просьба Игнатия Тихоновича...

Олимпиада села, прижав к груди руки. Стоило ей начать думать про Аверьянова, как у нее стеснялось дыхание. Что ж он с собой сделал, страдалец? Как завершил свои счеты с жизнью? Дюков пруд близ Звездинки, в Верхней части, озера Мещерское, Баранцево и Круглое, неподалеку от Самокатской площади, все были уже обшарены на предмет обнаружения мертвого тела. Искали его и в сормовских прудах да озерах. Не нашли. Ну, надо думать, что Аверьянов правду написал в своей прощальной записке: уйдет-де в скит, там и будет коротать два месяца, оставшиеся, по мнению врачей, ему до смерти. И то приписал еще, что два месяца – это небось слишком щедро, что покинет он сей мир куда раньше.

Уходя из мира, уходя из жизни, Аверьянов совершил поступок, который сегодня чуть с ума не свел Русановых, а буквально завтра, когда станет известен другим, сведет с ума Энск. Все свои деньги (два с небольшим миллиона рублей в ценных бумагах, золоте и наличных деньгах) он перевел в собственном же банке на счета, открытые им на имена Александры Константиновны и Александра Константиновича Русановых. Отныне младшие Русановы сделались одновременно держателями основных ценностей банка и владельцами его самого. Они даже получали право единовременного и полного изъятия денег и ценностей и закрытия банка! На небольшое имение близ Балахны Аверьянов подписал дарственную семье покойного брата. На имя Марины была переписана купчая на землю, на которой стоял дом на улице Студеной, ну и бумаги на право владения самим строением, конечно. Оставлена была в банке (отныне принадлежащем брату и сестре Русановым!) и небольшая сумма, из которой Марине ежемесячно на протяжении пяти лет должно было выплачиваться скромное содержание. Увеличить ее, продав дом, она не имела права без согласия новоявленных банкиров, потому что в банке содержалась закладная как на дом, так и на землю. То есть продажа дома банковский капитал уменьшала и выводила из оборота очень крупную сумму. Не всякий согласится! То есть выбора у Марины не оставалось: жить – живи сколько хочешь. Продать – не моги.

Честно говоря, Олимпиада Николаевна не больно-то разбиралась во всем этом финансовом крючкотворстве. Однако Константин, долго изучая дарственные бумаги, сказал: все оформлено так, что не подкопаешься даже при желании! Для оформления Аверьянов обратился к лучшему нотариусу, обойдя Русанова. Оно и понятно – хотел до времени сохранить секрет. Наверное, опасался, что Константин Анатольевич станет возмущаться, протестовать...

Олимпиада Николаевна, между прочим, в том очень сомневалась. Разве что для виду Константин потрепыхался бы, а на самом деле... Нет, ну кто в здравом уме и твердом рассудке откажется от двух миллионов, которые отныне будут принадлежать твоим обеспеченным, но далеко не богатым детям?! А вестницей этой новости Аверьянов выбрал Лидию... Что за чудеса, что за непонятности!

Нет, как все-таки неприятно в жизни устроено: в каждой бочке меда непременно есть своя ложка дегтя. Ну чего бы стоило Игнатию Тихоновичу устроить все как-то поделикатнее? Зачем, скажите на милость, непременно нужно было Лидию вмешивать? Прислал бы Константину бумаги через своего поверенного... Или он непременно желал примирения в дорогом ему семействе? Но какое же тут могло быть примирение? Лидия выполнила свою роль, принесла благую весть – и все, больше некогда близким людям делать друг с другом рядом нечего.

Какое счастье, что она оказалась весьма тактична, не стала затягивать визит и уехала обратно в свое Сормово, сославшись на поздний час! Разумеется, Олимпиада Николаевна усиленно зазывала сестру приезжать в любое время, когда ей заблагорассудится, ну а Лидия так же усиленно приглашала в гости в Сормово, однако та и другая отлично знали, что родниться не станут и в гости друг к дружке бегать (вернее, ездить) не будут.

Спасибо, конечно, Игнатию Тихоновичу: он снова свел Лидию и Русановых, ну а сделать большее было уже не в его силах. Чужие люди, что и говорить!

Итак, размышляла Олимпиада Николаевна, Сашенька – по выходе замуж, Шурка – по достижении совершеннолетия (через шесть лет) сделаются очень богатыми людьми. Пока же предстояло жить как прежде, и Константин Анатольевич, быстрее всех оценивший случившееся, вообще предложил молчать, никому ничего не говорить о внезапно привалившем богатстве. Тем более что досталось оно Русановым в обход, так сказать, законной аверьяновской наследницы... Любой и каждый теперь может бросить в адрес Русановых: Маринку, мол, обобрали!