Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 57

Поддерживая навязанную мизансцену, Охтин склонился к столу, ткнул перо в чернильницу, что-то поцарапал по услужливо подсунутому листку, а между тем Началов, тыча толстый, с коротко подрезанным ногтем палец в этот листок, почти беззвучно выдохнул:

– Что-то здесь неладно, Григорий Алексеевич. С барышней неладно. Посматривайте! Дай бог, коли просто шалая, а то ведь как бы не начудила чего. Не прикажете ли задержать да обыскать?

– Ну, вот, – беспечно проговорил Охтин, откладывая ручку и неодобрительно осматривая пальцы, конечно же, испачканные чернилами: он пачкал их всегда и всюду, как если бы так и остался на всю жизнь гимназическим приготовишкой. – Надеюсь, этого довольно, унтер-офицер? Да, кстати, без промедления, организуй-ка самоварчик, вдруг чаек потребуется. Только крутого кипятку не заводи, очень тебя прошу. А мы пойдем в гляделки поиграем с господином Смольниковым. Извините, я глупо пошутил, мадемуазель, есть у меня такой недостаток, склонность к дурацким шуткам. Кстати, как вас звать-величать прикажете?

– Имя мое я скажу только господину Смольникову, – дрожащим голосом выговорила барышня, и Охтин ощутил, что не только голос ее – вся она дрожит так, что даже воздух, ее окружающий, чудится, колеблется.

Да. С ней и впрямь что-то неладно... В отличие от простодушного «фабриканта» Шулягина агент Охтин никогда не оставлял без внимания даже чуть слышного шепотка своего внутреннего голоса, а тут он уже не просто шептал, а криком, можно сказать, кричал, надрывался. Унтер Началов вполне мог и не предостерегать – Охтин и сам давно был настороже, как пес, почуявший опасность.

Он шел, пропустив барышню вперед на полшага, якобы из вежливости, а сам сосредоточенным взглядом – сугубо деловым! – обшаривал ее фигуру. Началов, конечно, таращился вслед, готовый в любую минуту броситься на помощь. И, лишь только они свернут за угол, он начнет гоношить самоварчик...

Интересно бы знать, что это она так за муфту держится? Как утопающий – за спасательный круг! А муфта... Конечно, Охтин мало что понимал в дамских штучках и, не будь он столь насторожен, ничего неладного не заметил бы, а между тем вот странно: обычно дамы делают муфту из того же меха, что и шапочка, и воротничок на жакете или сам жакет, а здесь шапочка и воротник из серой мерлушки, муфта же черная, тяжелая, мутоновая, порядочно вытертая и совершенно к прочей одежде не подходящая. И она очень большая.

А и впрямь, не последовать ли совету Началова, не обыскать ли барышню?

Нет, вдруг Охтин и унтер ошиблись, тогда позору не оберешься. Лучше ушки держать на макушке. В случае чего с этой барышней он справится запросто, девчонка и пикнуть не успеет, как будет скручена.

– Прошу вас, сюда войдите, – приоткрыл он дверь кабинета. – Я сию минуту попрошу его благородие к вам зайти. Вы ведь, наверное, не хотели бы появляться в приемной?

Барышня кивнула, но Охтину показалось, что она вряд ли услышала, что ей сказали, так была напряжена.

Он ободряюще улыбнулся, вышел, нарочно громко затопал по коридору, удаляясь, и тут же увидел готовый самоварчик: троих агентов. Их немедленно вызвал дежурный по «волшебному слову»: «самоварчик» – группа на подмогу, «крутого кипятку не надо» – не более трех человек и, главное, без шума.

– Двое под дверью, один со мной, – шепнул Охтин. – Никого не впускать туда, ну и не выпускать, конечно.

Вместе с агентом он вошел в соседнюю комнату, которая смыкалась с предыдущей. За шторкой скрывалась потайная дверка, открывавшаяся бесшумно; тут же было и окошко для наблюдений. Эта комната среди своих называлась «гляделкой». И если кто-то говорил, что идет «играть в гляделки», это означало, что он отправился сюда.

Охтин осторожно потянул створку окошка.

Барышня стояла, понурив голову, олицетворяя собой беспредельное, неодолимое отчаяние.

«Интересно, знает она и в самом деле хоть что-то об эксе или это только предлог? – подумал Охтин. – Обидно, черт... Ну хоть бы какие-то сведения получить, пусть самые незначительные!»

– Плохи дела, – почти беззвучно выдохнул агент. – У меня на такое глаз наметанный.

– Да это понятно, что дела плохи, только вот в чем они состоят? – так же тихо пробормотал Охтин. – Что она замышляет?

В следующую минуту был получен ответ: барышня выпростала из муфты руку, а в той руке оказался зажат браунинг.

Охтина словно кипятком окатило.

– Ешкин кот... боевичка, тварь... – простонал стоящий рядом агент.

Охтин даже зажмурился, стоило ему только представить, что произошло бы, когда б он послушался Началова и решил обыскать эту красотку! Где гарантия, что она не начала бы палить через муфту куда ни попадя? Конечно, понятно, что она пришла именно по душу начальника сыскного отделения, но при обыске ей было бы уже все равно, в кого стрелять. А ведь какая красавица! Что же это делается с хорошенькими барышнями, а, люди добрые?!

Хорошо, что не стали ее обыскивать. Теперь, пока она здесь, есть минутная передышка. Есть возможность решить, что делать дальше.

А что делать, кстати? Если кто-то откроет входную дверь, девушка может начать стрелять в упор, решив, что это Смольников пришел, потому что нервы у нее натянуты до крайности. Нельзя людьми рисковать, да и она не должна пулю в перестрелке словить: она нужна, очень нужна живой, эта хорошенькая боевичка!

К настороженности Охтина, к его готовности действовать примешивалась совершенно черная обида на то, что прелестная, совершенно обворожительная барышня с ее смоляной головкой, да еще в шапочке, которая держалась на незаметных шпилечках, оказалась именно боевичкой, тварью, террористкой, которая, между прочим, пришла убить одного из лучших, честнейших, бескорыстнейших людей, которых когда-либо знал Охтин. Ладно бы кого-нибудь из жандармского отделения, какого-нибудь пса самодержавия, как пишут эти ненормальные террористы в своих прокламациях, ладно бы гнусного взяточника! Но Смольникова, который защищает людей, их жизни, их имущество... За что?!

А ведь причина ясна. Причина – в том предлоге, который привела барышня. Сказала, что хочет увидеться с начальником сыскного отделения по поводу ограбления, и можно прозакладывать десятилетнее жалованье агента Охтина, что ее послали сюда люди, которые устроили неудавшийся экс. Похоже, они очень опасаются, что Смольников, который взял дело под свой личный контроль, его распутает. Значит, у них есть для этого основания. Возможно, на месте преступления оставлено нечто, могущее очень легко навести на след преступников. Что именно? Нож с буквой М? Что-то другое? И еще, возможно, налетчики узнали, что Лидия Николаевна Шатилова все же дала кое-какие показания. Тогда получается, грабители находятся где-то совсем рядом с женой управляющего «Сормовом»! Она в опасности...

Мысли эти промелькнули в голове Охтина мгновенно, ничуть не мешая другому потоку размышлений: о том, как, каким образом обезвредить террористку.

– Слушай меня, – прошептал Охтин. – Ворваться в комнату надо не раньше, чем она отвлечется, иначе есть риск напороться на пулю. Выйди и передай ребятам, что сигналом будет мой крик. Я заору, на нее брошусь, а вы...

– Бросишься на револьвер? – перебил агент. – Нет, тут что-то другое надо...

– Да мне помирать неохота, не сомневайся, – в свою очередь, перебил Охтин. – Я постараюсь что-нибудь придумать.

– Лучше всего ей руку прострелить, что ли, – предложил агент. – Дозволь мне. Я отсюда запросто ее достану, причем так, что только слегка поцарапаю. Главное, чтобы она пушку свою выронила, а дальше уж...

– Ты серьезно сможешь? – изумленно повернулся к нему Охотин. – Вот так, в спину, женщине...

Агент глянул на него исподлобья, хмыкнул:

– А ты что, хочешь, чтобы наш начальник пулю схватил, как Грешнер? Слышал, было такое в пятом году? А про Луженовского слыхал? Да мало ли их полегло! При чем тут – женщина она или мужчина? Она боевичка, вооруженная...

Слова замерли на его губах, так и не сорвавшись. Потому что из коридора донесся веселый голос того, кому ни за что, ни в коем случае нельзя было здесь оказаться, – Георгия Владимировича Смольникова.