Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 46

У Лидии мигом стали белые от ярости глаза (с самого детства она была необычайно, до потери разума вспыльчива). Она побежала, путаясь в юбках и размахивая щеткой, и буквально через пять шагов столкнулась в коридоре с Катей. Налетела на нее коршуном, принялась колотить щеткой по чем попало, зеркальце с задней сторонки вылетело, разбилось, ручка отломилась.

Катерина вяло, изумленно защищалась, причитала бестолково:

– Что вы, барыня? Да барыня же, вы что? Зеркало разбилось, к несчастью!

– К несчастью? – взвизгнула Лидия. – А оно уже случилось, несчастье! Для тебя! Мигом собирайся, и чтоб духу твоего в доме не было!

Катерина побледнела, опустила руки, лицо стало злым:

– А, понятно. Нашли, значит?

Лидия закричала что-то безудержно-оскорбительное, Катерина сначала люто насупилась, а потом разрыдалась:

– Меня? Это вы меня так честите? Я-то тут при чем? Меня они застращали, что, коли не буду молчать, подсунут что-нибудь из барских вещей, переполох поднимут, а на меня укажут, как на воровку. А кому ж охота с хорошего места уходить? Только я знала, что добром дело не кончится, диво, что никто раньше не наткнулся. Сколько веревочке ни виться... Лаврентий этот ваш не в меру осмелел, как с Татьяной Никитичной связался.

Лидии словно кипятком в лицо плеснули: перестала видеть, слышать, понимать, дышать.

– Как это – связался?!

– Да вот так. Все по ее воле, по ее охоте... – плаксиво бормотала Катерина, и Лидия почувствовала, что сейчас тоже заплачет.

Это было страшно – ощутить такой прилив ненависти к дочери, какой она вдруг испытала. К дочери – и к этому ее...

Оттолкнула Катерину и сломя голову понеслась в мезонин, твердо зная, что сейчас убьет Лаврентия, если он окажется там.

Оказался. Лежал на кровати. При виде хозяйки вскочил. Лидия не убила его, конечно, не ударила, не накинулась, даже не накричала. Пока бежала, в ее бедную голову вернулось подобие соображения: если между Татьяной и этим поганцем случилось непоправимое, совершенно необязательно, чтобы о том знал весь дом, довольно, что Катерина знает... Одну ее можно заставить молчать – подкупить, запугать, она девка добродушная, – а остальные ничего не должны даже подозревать!

Поэтому Лидия говорила с Лаврентием тихо – но так яростно, что в горле что-то хрипло клекотало, будто у хищной птицы.

Он стоял бледный, отмалчивался, только ноздри раздувал да бровями, чернющими своими хищными бровями изредка поводил. На Лидию глаз не поднимал, пока она не спросила впрямую, было у него что-то с Танькой или нет.

Ох, как тут глаза у него сверкнули:

– Как вы смеете?! С Татьяной?! Вы с ума сошли!

– Она в вас влюблена, это видно! – прохрипела Лидия.

– Ну и что? Она еще девочка.

Но по выражению лица было видно: горд он любовью девочки беспредельно, и то, что не случилось, случится непременно – это лишь вопрос времени.

– Немедленно! Немедленно! Немедленно! – зачастила Лидия. – Немедленно покиньте наш дом! Иначе я заявлю в полицию! Стоит постороннему человеку увидеть то, что вы устроили под Таниной кроватью...

– Я там ничего не устраивал, – пожал плечами Лаврентий. – Она сама предложила, сама захотела мне помочь. И не думаю, что мое удаление из дома вам чем-то поможет.

– Это еще почему?! – запальчиво прищурилась Лидия.

– Потому что запретный плод сладок. В данном случае запретным плодом для Тани стану я и мои книги, мои разговоры... Если я уеду, я же не провалюсь сквозь землю. Я сохраню над ней свою власть, мы станем тайно встречаться, и со временем всякое может случиться...

Беспредельно наглую последнюю фразу он произнес, впрочем, не развязно, а без всякой улыбки, нахмурясь, даже озабоченно.

Как Лидия на этом самом месте не умерла, она и не знает. Ужас, какой ужас... Не сказать что она была такой уж самоотверженной, сверхзаботливой матерью, но сейчас сердце ее в самом деле чуть не разорвалось. Представить дочь женщиной – и с кем... с этим испанцем с его жгучими глазами и смуглыми руками...

И снова накатил приступ страшной ненависти к Татьяне и к Лаврентию.

– Да вы не соображаете, что говорите, – прохрипела она. – Я... мой муж... у моего мужа связи... мы сгноим вас в застенках, вы... вас просто прикончат, если вы не оставите в покое... вы, вы...

– Успокойтесь, Лидия Николаевна, – примирительно перебил Лаврентий. – Вы сейчас в обморок упадете, и тогда я... – Он вдруг осекся. Подумал, помолчал. Потом сказал: – Ладно. Я сделаю, как вы просите. Я уеду, оставлю в покое Татьяну, никогда не буду с ней встречаться. Придумаем какую-нибудь причину для моего отъезда: престарелая тетушка в Коломне, то да се... Но я сделаю это только при одном условии.

Лидия снова взвилась было: ах, он еще условия диктует?! Но вмиг поняла, что нельзя отказываться даже от самой жалкой подачки судьбы.

– При каком условии?

Наверное, попросит мужу не говорить. Или хорошую рекомендацию при увольнении. Или какое-то время подержать у Таньки под кроватью эту гадость Ильина-Ульянова-Ленина. Ладно, она еще немного потерпит. На все согласится. Но как только Лаврентий покинет их дом, она... она...

Лаврентий, который до сей минуты стоял навытяжку, мягко сел на кровать. Смотрел на Лидию снизу вверх. Глотнул несколько раз – кадык перекатился по худому юношескому горлу:

– Попросите меня.

– Но я же прошу, – пробормотала Лидия.

– Нет, не так. Я хочу, чтобы вы меня умоляли, – сказал Лаврентий сдавленно.

У Лидии ноги сами собой подкосились – рухнула перед ним на колени. Нет, она не была готова к смиренной мольбе – обезножела от изумления, от потрясения. Но выглядело это именно так, будто она готова исполнить его просьбу.

Лаврентий чуть подался вперед, их глаза оказались на одном уровне.

– Ну? – выдохнул чуть слышно.

Безумие какое-то. Что происходит? Негодяй! И она перед ним на коленях?!

– Оставьте в покое мою дочь, – неуклюже пробормотала Лидия, не слыша себя, не помня себя. – Я вас умоляю...

– Не то, – качнул он головой. – Не так!

У нее дрожали губы от унижения, от растерянности – слова не шли с языка, совершенно не шли! Кровь стучала в висках от ненависти.

И вдруг на Лидию снизошло некое озарение. В настойчивом взгляде Лаврентия не было желания ее унизить. Не было! В нем была... мольба! Мольба и... жадное желание.

«Бо-же... – медленно подумала Лидия. – Бо-же мой... Вот он чего хочет! Он меня хочет! Да он с ума сошел?!»

Беззвучно шевеля губами, она смотрела в эти непроглядные испанские глаза. И понимала постепенно... Так много она вдруг начала понимать о себе! Поняла, почему так разъярилась, почему ощутила ненависть к родной, любимой, такой маленькой и глупенькой дочери. Это была ревность, вот что это было такое! Она приревновала Таньку к Лаврентию, к молодости его, красоте, загадочности, к тому, что сама Лидия никак, нипочем не могла бы себе позволить такого... Да и разве захотел бы ее мальчик, который ей в сыновья годится? Намного ли он старше Олега?

Но вот – захотел же! Мигом вспомнились его странные взгляды, его напряжение в ее присутствии, натянутость самых обыденных разговоров... Лидия думала, он не захочет, а он захотел, значит, он всегда ее хотел, а Татьяна... Татьяна девочка, просто дитя, вот и все! Танька ему не нужна! Нужна другая Шатилова – Лидия Николаевна, мать семейства, почтенная матрона, как шутливо называл ее муж. Она обскакала свою молоденькую дочку, обошла на вороных, она отобьет у нее любовника, вот сейчас, прямо сейчас, здесь, прямо здесь, в этой тесной комнатушке, на этой узкой кровати...

Однако не все вышло так, как мечталось.

Когда Лидия рванула с плеч платье – пуговки так и посыпались! – Лаврентий набросился на нее и опрокинул на пол. Так что любовника у своей дочери Лидия отбивала не на кровати, а прямо на полу.

Лаврентий выполнил обещание и уехал от Шатиловых, приведя приличную причину: «престарелая тетушка» настоятельно требовала ухода. Правда, «поселили» ее не в Коломне, до Коломны все же далековато ездить, а на Бармалеевой улице на Петербургской стороне[27] , и теперь Лидия пользовалась всякой возможностью, чтобы побывать в снятом у купеческой вдовы домике-крошечке, в котором поселился Лаврик (теперь ей было разрешено называть его так) и который выглядел совершенно как в старой песенке: