Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 39

– И что постановили?

– Да выдать, конечно, что ж еще. Но для начала выяснили задолженность его ремесленному обществу. Оказалось, что с 1906 года за ним накопилось недоимки ремесленного сбора на 38 рублей 75 копеек.

– Ишь ты!

– Во-во. Аккурат столько. Насчитали по первому разряду с зачислением его в малярные цеховые. Как только доверенный его, присяжный поверенный Ланин, деньги уплатит, немедля получит пятилетний паспорт и сможет переправить Горькому.

– Ну, я не знаю, господа... Все же знатный человек, мировая знаменитость, земляк наш. Ну зачем его этак кусать, подобно моськам, кусающим слона? Могли бы обойтись без пересчета недоимок.

– Это почему? Горький своими бреднями зарабатывает весьма немало! Уж кто-кто, а он от нас, им изгаженных и оклеветанных в пиесах, никакого снисхождения не заслуживает. Никакой благотворительности! Будь он хотя бы недостаточен в средствах...

– Да вы, Михаил Павлович, вообще никакой благотворительности не признаете, будь человек достаточен или недостаточен, вам все едино.

– Правда ваша: не признаю! Потому что благотворительность людей развращает. Если я им сегодня школу построю, завтра съезд к Волге замощу за свой счет, то они послезавтра, сукины дети, гвоздь поленятся самостоятельно вбить.

– Ну, вы утрируете, Михаил Павлович!

– А вы что меня перебиваете, Никита Ильич? Это не парламентарно!

– Великодушно извините.

– Великодушно извиняю! Верю, что не хотели меня обидеть. Вы человек образованный, деликатный, в том и есть ваша беда. Народу вы нашего не знаете! Ведь если русскому человеку дать выбор: какое-нибудь дело за час сделать – или сутки клянчить, чтобы другой сделал, сосед, например, то что, вы думаете, наш обалдуй выберет? Конечно, сутки простоит у соседского крыльца!

– Может, это о крестьянах, Михаил Павлович, и справедливо, а что касаемо рабочих... Они живо соображают: коли сам не поработаешь, так никто за тебя не поработает. Главное – потачки не давать.

– Ну, ну, поглядим. Тут твердая рука надобна, чтоб сормовичей держать. Мещерского, предшественника вашего, они слушались, уважали, даже боялись, хотя и звали тираном. Горький, помнится, пописывал злобно: «Опять тиран вернулся...»

– Неужели я так либерально выгляжу, что вы мне не доверяете? – улыбнулся Никита Шатилов, оглядываясь на жену. – Как, Лидия, либерален я?

– Тиран, деспот! – помахала ему Лидия. – Зато, Михаил Павлович, при этом либерале за тридцать восемь минут здесь строят вагон, за четырнадцать часов собирают паровоз, за две недели выходит полный состав из сорока вагонов, а чтобы спустить со стапелей пароход или баржу, нужно всего две недели.

– Лихо вы поднаторели, матушка! – с восхищением посмотрел на нее купчина-старовер с огромной бородищей... Вот уж точно – лопата, а не борода, причем та самая лопата, которой дворники зимой снег сгребают! – Именно такая жена и нужна нашему управляющему. Позвольте, как выпить поднесут, я, Лидия Николаевна, за вас тост провозглашу?

– Позволяю, – кивнула Лидия. – Охотно позволяю! Я сейчас подошлю к вам официанта...

Жители Энска с трудом воспринимали нововведение: не тупое, неподвижное сидение за праздничным столом, а открытый буфет, уставленный закусками. Здесь же стояли чистые тарелки, приборы... Подходи да бери, что и кому нравится да сколько хочется! Конечно, стерляжьей ушицы стоя не похлебаешь, да ее здесь и не предлагают, но заливное стерляжье, да и щучье было отменным и очень нарядно смотрелось в обрамлении свежей зелени! И вообще, еды море, красиво поданной, хорошо приготовленной. Но гости к буфету подходить робели, европейской манеры стеснялись, и нанятые на вечер официанты из «Театрального ресторана» сбивались с ног, не поспевали всех обнести вином, от спешки оскальзывались на паркете, по которому вчера несколько часов танцевали полотеры.

Лидия высмотрела в толпе «ласточку»[22] , сделала знак. Молодой официант проворно понесся к Михаилу Павловичу, однако купца уже кто-то отвлек разговором, и он начисто забыл, что собирался выпить за Лидию: рассеянно проглотил содержимое своего бокала и протянул официанту, чтобы налил еще.

«Эх, деревня, хлещут шампанское, как воду, а ведь это не какое-нибудь копеечное «Абрау-Дюрсо», а настоящее «Асти»! – чуть не ахнула Лидия. – Пора пригласить их за карточные столы – пусть играют, кто хочет, по маленькой. Да и по большой можно!»

В этот момент за спиной зазвучал голос:

– Какой-то внезапный у вас дом, Лидия Николаевна!

Лидия оглянулась и с трудом заставила себя блеснуть приветливой хозяйской улыбкой:

– Что же в нем внезапного, Григорий Владимирович?

– Георгий, с вашего позволения, – с улыбкой поправил красивый черноволосый господин, более, с точки зрения Лидии, похожий на актера, чем на начальника сыскного отдела провинциальной полиции. В самом деле – в одном из домов, которые Лидия успела посетить за время недолгого своего пребывания в Энске, она увидела фотографическую карточку идола местных барышень, актера Вознесенского. Жгучими и в то же время мягкими черными глазами и волной темных волос Смольников очень на него походил. Ну и фигура у него отличная – Лидия, которая была большой ценительницей красивых мужчин (и никогда не скрывала этого!), сразу оценила статного господина. Одет он был в смокинг, который года два назад вошел в моду в обеих столицах и наконец-то дотащился и до провинции. Эта несколько вольная одежда сидела на Смольникове превосходно. Замечательно смотрелась также белоснежная рубашка без обычного галстука, но с черным бантиком вместо оного и черными же пуговками.

«Экий щеголь, мог ведь в мундире явиться, бряцая шашкой, а каков пришел!» – с удовольствием подумала Лидия.

Остальные гости явились либо в тройках, либо в визитках, причем, несмотря на дороговизну ткани, все смотрелось топорно, неладно сшито. И еще эти толстенные, в руку толщиной, часовые цепочки... Небось в жилетных карманах самая дешевая продукция, пусть на ней даже и значится «Лонжин» или «Павел Буре». Именитые производители не гнушались штамповать изделия из самоварного золота и драть втридорога за марку. Русские купцы покупали эти часы с восторгом. Провинция, ну чего вы хотите!

Жена Смольникова, Евлалия Романовна, тоже выглядела необычно: сильно накрашенная, набеленная, нарумяненная, в золотой сетке на волосах, в укороченном и сильно зауженном книзу платье – последняя, очень авангардная модель, Лидия не решилась надеть такое смелое платье на прием, хотя ее постоянная портниха Надежда Ломанова из Москвы обещала, что в самый короткий срок изготовит такой модный туалет, от которого все местные щеголихи умрут на месте. Но Лидия очень тонко чувствовала, в чем можно появиться на людях. И на каких людях – в чем именно. Ну что ж, она ведь не бывшая актриса, как госпожа Смольникова, она всего-навсего супруга управляющего гигантским, хоть и провинциальным заводом, а потому должна выглядеть достаточно респектабельно и даже чуть консервативно на большом приеме, устраиваемом к тому же в первый раз. В чем она наносит частные визиты, в чем принимает на своих журфиксах – это ее дело, но первый официальный прием... Впрочем, ее бледно-синее платье никак не назовешь старомодным, оно всего лишь самую чуточку простовато (та самая простота, которая обходится владелице куда дороже всякой вычурности!), из украшений только уральские аметисты. Лидия вообще любила цветные камни, хотя они, конечно, не были в повсеместной моде (зато стильные небывало!) и меркли перед сверканием бриллиантов, которыми были с ног до головы увешаны остальные дамы. Ну что ж, хозяйка и не должна быть одета наряднее гостей! Хотя Лидия не назвала бы это правило общепринятым. В прошлую пятницу, когда она была у Рукавишниковых, Ирина Гавриловна ослепляла дюжиной бриллиантовых колец, от которых пальцы просто не гнулись. Серьги оттягивали мочки ушей чуть не до плеч. Шелка, конечно, прибыли прямо из Парижа, как тот гоголевский суп – на пароходе в кастрюльке! Модный цвет бордо с переливом ей чудовищно не шел... И все же Лидия смотрела на расфуфыренную даму дружески, с симпатией, а главное, с благодарностью: ведь она оказалась источником совершенно бесценных сведений!