Последнее лето - Арсеньева Елена - Страница 33

– Ну где вы там? – нетерпеливо высунулась из подвала голова Мопси. Фуражку свою знаменитую она то ли сняла, то ли обронила ее: волосы торчали во все стороны неопрятными кудлами. – Спускайтесь, быстро! Время идет!

Делать нечего, спустились. Шурка первым, за ним Тамара. На косой лесенке она оступилась, Шурка поддержал, на миг прижал ее к себе и почувствовал, что Тамара вся дрожит.

«Задрожишь небось, – подумал он мрачно. – Теперь мы самые настоящие подпольщики. Вон в подполье сидим...»

А здесь и впрямь было не холодно и сухо, куда приятней, чем в комнатах наверху. Горела керосиновая лампа – не чадила, не дымила, чистым, ровным огоньком освещала лица собравшихся.

– Ну что ж, – сказал Павел. – Рад познакомиться с новыми товарищами. Дайте им рекомендации, Лариса.

– Тамара Салтыкова, – деловым, даже сухим тоном начала Мопся. – Из мещан. Дочь героя войны девятьсот пятого года, живет с матерью на пенсию отца. Гимназию закончила, подрабатывает шитьем, вышиванием, репетирует по французскому языку. Интерес к нашему делу проявляет уже год, а месяц назад крепко выручила нас, когда к товарищу Филиппу с обыском нагрянули.

«Интересно, кто такой этот товарищ Филипп? – подумал Шурка. – Может, так же, как и Тамарочка, кто-нибудь из знакомых... Может, у нас в гимназии учится, и даже в моем классе, а я и знать не знаю, что он – товарищ!»

– Нас заранее предупредили, я прибежала к Филиппу: ведь только накануне мы привезли к нему два чемодана запрещенных брошюр, – рассказывала Марина. – Там были и «Подпольная Россия», и «Рабочее дело», и «Процесс народовольцев», и «Рабочая мысль»... Кроме того, я как раз накануне оставила у него свои папки с бумагами: я ведь ничего не могу держать дома, отец с некоторых пор приказывает горничным обыскивать все мои вещи... Словом, много чего было у Филиппа. Куда нести? Тамарочка живет через улицу от него. Мы схватили эти чемоданы... Весь вечер жгли бумаги в печке, еще хорошо, что матушки Тамариной дома не было. Кое-что спрятали в огороде. К счастью, обыска не было, зря ценные книжки сожгли. Зато Тамара прошла хорошую проверку.

– Я горжусь вами, товарищ Тамара, – сказал Павел своим задушевным голосом, и даже в свете керосиновой лампы стало видно, как вспыхнуло лицо Тамары.

Шурка насупился.

«Тамарке повезло, что Анны Васильевны вечно нету вечерами дома, что она больше всего на свете любит по соседкам шляться, – подумал он завистливо. – А вот пришли бы к нам, так тут и отец, и тетя Оля, и вечно Даня бродит по коридорам, запоры проверяет... и еще какой-нибудь Данин кавалер может припереться... Наверное, я бы не прошел проверку. А впрочем, Мопсе и в голову не пришло бы тащить ко мне нелегальщину...»

Он уже забыл, что лишь мгновение назад больше всего на свете хотел сбежать отсюда. Теперь все отдал бы, чтобы товарищ Павел похвалил его. Странно действовал этот немногословный человек. Чем больше Шурка на него смотрел, тем большее доверие к нему ощущал. Доверие не только младшего – к старшему, но и низшего существа – к высшему. Казалось, товарищу Павлу ведомы некие тайны, которые ему, Шурке Русанову, никогда в жизни не откроются, покуда он не пройдет особого посвящения. И не такого смехотворного, как, например, у масонов, о чем он читал в «Войне и мире», а чего-то куда более серьезного, на жизнь и на смерть. Тамарка вот прошла, хотя зачем это ей, девчонке? Революция – мужское дело! Так, а интересно... знает ли сестрица Сашка о нелегальных делах подружки? И, господи помилуй, сама Сашка не полезла ли в них?

– А это, – оторвал его от тревожных размышлений голос Мопси, то есть, извините, товарища Ларисы, – Александр Русанов.

– Не сын ли присяжного поверенного Русанова? – с интересом проговорил Павел и сделал было движение снять явно мешающие ему очки, но одумался и опустил руки.

– Откуда вы знаете Русанова? – удивилась Мопся.

«Правда что, – удивился и Шурка, – откуда? Я так понимаю, Павел только сегодня или вчера приехал из Питера. Как он мог узнать о моем отце?»

– Процесс рабочего Баскова против администрации сормовских заводов широко обсуждается в наших кругах, – пояснил Павел. – А ведь его защищает адвокат Русанов. Если его сын здесь, у нас, то, значит, господин Русанов в числе сочувствующих? Это внушает надежду, что дело Баскова будет выиграно.

– К сожалению, Константин Анатольевич Русанов не принадлежит к числу наших единомышленников, – сухо проговорила Мопся. – Рассчитывать тут не на что.

– Мой отец – хороший адвокат, – обиделся Шурка. – Ему все равно, кто его клиент: человек нуждается в защите – значит, отец для него в лепешку расшибется.

– Это уж точно! – подал голос товарищ Виктор. – Что врачи, что адвокаты – они такие, им хоть святой ангел, хоть черт с рогами. Никакого политического чутья, и принципов кот начхал! Ладно, сегодня он Баскова защищает, но, окажись завтра под судом сатрап какой-нибудь, тот же Смольников, он и ради него будет в лепешку разбиваться.

– Смольников? – переспросил Павел. – Начальник сыскной полиции? Фигура, насколько мне известно, совершенно одиозная.

– И даже очень, – горячо проговорила Марина. – Не просто сатрап, но истинный пес самодержавия. К несчастью, он весьма умен, не какой-нибудь тривиальный держиморда. И репутация у него человека, который не знает неудач. Слышали, конечно, про попытку ограбления Волжского промышленного банка? Смольников взял это дело под свой личный контроль! Это значит, что оно почти наверняка будет раскрыто, храбрецы эти будут схвачены. У него первый помощник Григорий Охтин – одного с ним поля ягода! Экспроприация экспроприаторов для них не просто опасный лозунг, но сущая дьявольщина, которая должна быть искоренена. И никаких сил для этого они жалеть не будут.

«Мопся окончательно помешалась, – с жалостью подумал Шурка. – Просто спятила на почве революционизации и эмансипации! Чуть не ограбили банк ее родного отца, по сути дела, экспроприировать хотели ее собственность, ее будущее приданое, а она называет налетчиков храбрецами. И вообще, насколько я понимаю, эти типчики хотели слямзить деньги рабочих, их зарплату. При чем тут вообще экспроприация? Простой грабеж! А как Маринка Смольникова ненавидит, надо же... Отец его тоже терпеть не может, но считает замечательным работником, говорит, если бы не Георгий Владимирович, Энск ни за что не был бы таким патриархально-провинциальным, спокойным городом, как сейчас, нас захлестнула бы волна преступности...»

– Да, Смольников – редкая сволочь, – согласился товарищ Виктор. – Охтин по сравнению с ним – мелочь, корюшка, тюлька, хотя может в большую щуку вырасти. Конечно, хорошо бы их обоих смести в одну кучу – да на погост...

– Товарищ Виктор правильно ставит вопрос, – кивнул Павел. – Я привез директиву из центра: в Энске должен быть совершен теракт, который имел бы большой политический резонанс. Причем уничтожен быть должен высший полицейский чин.

– Понимаю... – задумчиво сказала Мопся. – Что-то вроде убийства Грешнера в 1905-м? Громкая была история!

История была и в самом деле громкая. Уж на что Шурка Русанов был в пятом году пацаном, ему тогда только восемь лет исполнилось, и то знал о ней. Хоть в гимназии не разрешалось ее обсуждать, однако на переменках только и судачили украдкой об убийстве начальника охранного отделения!

Отец и дядя Игнаша, отец Мопси, тогда были в ярости и говорили, что ротмистр Грешнер хоть и солдафон был, конечно, но порядок в Энске навел. Его убили, когда он возвращался домой из театра, застрелили около его дома на Дворянской улице. Какой-то человек приблизился и выпалил в спину ротмистру. Тот упал с криком:

– Убивают! Меня убивают!

Послышались свистки городовых, топот подкованных сапог. К Грешнеру бежала помощь. Стрелявший в него незнакомец кинулся наутек, но в это время из-за угла вывернулся еще один человек с револьвером и трижды выстрелил в начальника охранного отделения. Выстрелил – и исчез за углом. Так его и не поймали, да и прислуга Грешнера, выскочившая на крыльцо, разглядеть его не успела. Зато первого стрелявшего схватили, можно сказать, на месте преступления. Им оказался эсер Львов, недавно высланный из Москвы... Сообщника своего он не выдал, и долго еще высшие чины Энска передвигались по городу под усиленной охраной.