Жомон, остановка 51 минуту - Сименон Жорж - Страница 2

Он не терял времени даром. Лишним временем, собственно, он и не располагал, ибо дело было такого рода, что влекло за собой дипломатические осложнения.

Нельзя было до бесконечности задерживать пятерых пассажиров различных национальностей, пассажиров, бумаги которых находились в полном порядке, единственно из-за того, что в купе, где они ехали, был убит человек…

Мегрэ прибыл в десять двадцать, как и обещал. В одиннадцать на запасном пути, куда доставили вагон, был произведен следственный эксперимент. В нем было что-то потустороннее, призрачное, из-за мглистой погоды, холода и всеобщей усталости. Пару раз раздались нервные смешки: кто-то из пассажиров выпил слишком много грогу, чтобы согреться.

— Прежде всего положим на место мертвеца! — приказал Мегрэ. — Полагаю, шторы на окне были опущены?

— Здесь никто ничего не трогал… — заверил его племянник.

Конечно, лучше было бы дождаться ночи, того самого часа, когда все произошло. Но раз это было невозможно…

Отто Брауну, согласно паспорту, исполнилось пятьдесят восемь лет, он родился в Бремене и владел банком в Штутгарте. Судя по добротной одежде, так оно и было.

Добродушный толстяк с бритым черепом, ярко выраженного еврейского типа.

Из Берлина по поводу его личности пришли следующие сведения:

«…был вынужден прекратить финансовую деятельность после национал-социалистической революции, но принес присягу верности правительству, и его не беспокоили… Считался очень богатым человеком… Безвозмездно передал миллион марок в кассу партии».

В одном из карманов покойного Мегрэ обнаружил счет из отеля «Кайзерхоф» в Берлине, где Отто Браун остановился на три дня по пути из Штутгарта.

Пятеро пассажиров тем временем выстроились в коридоре и кто с тоской, кто с бешенством следили за передвижениями комиссара. Тот, указав на багажную полку над Брауном, спросил:

— Это его вещи?

— Нет, мои! — резко возразила Лена Лейнбах, австрийка.

— Не угодно ли вам будет сесть на то место, какое вы занимали ночью?

Женщина неохотно подчинилась: порывистые движения свидетельствовали о том, что она почти пьяна. На ней была роскошная норковая шуба, очень элегантное платье; на каждом пальце сверкало по кольцу.

Из Вены по ее поводу пришла следующая телеграмма:

«…куртизанка очень высокого класса, имела множество похождений во всех европейских столицах, но полиции ни разу не приходилось заниматься ею… Долгое время была любовницей германского принца…»

— Кто из вас сел в поезд в Берлине? — спросил Мегрэ, оборачиваясь к остальным.

— Вы позволите? — произнес кто-то на прекрасном французском языке.

Это и в самом деле был француз, Адольф Бонвуазен из Лилля.

— Я смогу предоставить вам все нужные сведения, потому что еду с самой Варшавы… Вначале нас тут было двое… Я работаю на прядильной фабрике, которая имеет филиал в Польше, и сейчас возвращаюсь из Львова… В Варшаве в поезд сели только я и эта госпожа…

Он указал на пожилую даму, еврейку, как и Отто Браун, толстую, смуглую, с распухшими ногами, одетую в каракулевое пальто.

— Мадам Ирвич из Вильно.

По-французски она не говорила, и с ней пришлось объясняться по-немецки. Мадам Ирвич, жена крупного торговца мехами, ехала в Париж на консультацию с известным медиком и выражала свой протест против…

— Сядьте на места, которые вы занимали!

Оставалось еще двое мужчин.

— Ваше имя? — спросил Мегрэ у первого, высокого, худого, очень породистого, который по внешнему виду походил на офицера.

— Томас Хауке, из Гамбурга…

О нем сведения из Берлина оказались более подробными:

«…В 1924 г. приговорен к двум годам тюрьмы за торговлю крадеными драгоценностями… после освобождения находился под надзором… Посещал увеселительные заведения многих европейских столиц. Подозревается в подпольной торговле кокаином и морфином…»

Наконец, последний: мужчина лет тридцати пяти, в очках, с бритым черепом и суровым лицом.

— Доктор Гельхорн, из Кельна… — представился он.

Тут случилось забавное недоразумение.

Мегрэ спросил, почему, когда обнаружили, что его попутчик не шевелится, он не оказал первую помощь.

— Потому что я — доктор археологии, а не медицины…

Теперь все расселись в купе точно так, как предыдущей ночью:

Отто Браун — Адольф Бонвуазен — мадам Ирвич Томас Хауке — доктор Гельхорн — Лена Лейнбах. И разумеется, все, кроме Отто Брауна, который, к сожалению, свидетельствовать уже не мог, отрицали, что имеют какое-либо касательство к убийству. И каждый утверждал, что ему ничего не известно.

Мегрэ провел четверть часа с Джефом Бебельмансом, акробатом из Антверпена, который вылез из-под вагона в Олнуа, имея при себе акции на предъявителя общей стоимостью три миллиона.

Когда Бебельманса подвели к телу, он не изменился в лице и лишь осведомился:

— Кто это?

При обыске у него нашли билет третьего класса от Берлина до Парижа, что не помешало ему часть пути проделать под вагоном, с тем чтобы на границе не обнаружили акций.

Но Бебельманс оказался не из говорливых. Ничуть не унывая, он твердил:

— Ваше дело задавать вопросы. Мне же совершенно нечего вам сказать…

Сведения о нем оказались не слишком впечатляющими: раньше он был акробатом, потом работал официантом в ночных заведениях в Брюсселе, затем в Берлине…

— Итак, — начал Мегрэ, беспрерывно делая короткие затяжки, несмотря на присутствие двух дам, — вы, Бонвуазен, и мадам Ирвич сели в поезд в Варшаве. А кто сел в Берлине?

— Сначала эта госпожа… — заявил Бонвуазен, указывая на Лену Лейнбах.

— Где ваша кладь, мадам?

Она указала на полку, расположенную над мертвецом, где лежали три роскошных чемодана крокодиловой кожи в бежевых чехлах.

— Значит, вы положили ваш багаж сюда, а сами уселись в противоположном углу. По диагонали…

— Покойный… то есть, я хочу сказать, этот господин… вошел следом… — продолжал Бонвуазен, которому безумно хотелось поговорить.

— Без багажа?

— Он нес с собою только плед…

Мегрэ вышел посовещаться с племянником. Они вновь просмотрели содержимое бумажника убитого, где нашли багажную квитанцию. Вещи уже прибыли в Париж, и Мегрэ позвонил, чтобы чемоданы срочно открыли.

— Хорошо! Теперь… — он указал на Хауке, — этот господин?

— Он сел в Кельне…

— Это верно, господин Хауке?

— Точнее, в Кельне я перешел в другое купе… Раньше я ехал в купе для некурящих…

Доктор Гельхорн тоже сел в Кельне, где он жил. Пока Мегрэ, сунув руки в карманы, задавал вопросы, что-то бормотал себе под нос, внимательно всматривался в каждого, Поль Виншон, как хороший секретарь, на ходу делал записи. Вот что можно было в этих заметках прочесть:

«Бонвуазен: До немецкой границы казалось, что только мы с мадам Ирвич знакомы между собой… после таможни мы все кое-как устроились, чтобы вздремнуть, и притушили лампу… В Льеже я увидел, что дама, сидящая напротив меня (Лена Лейнбах), хочет выйти в коридор. Господин, сидевший в другом углу (Отто Браун), тут же встал и спросил у нее по-немецки, куда это она собралась.

— Я на минутку, подышать воздухом, — ответила женщина.

И я совершенно уверен, что он сказал ей:

— Садись на место!»

Дальше Бонвуазен рассказывал:

«В Намюре она снова хотела выйти, но Отто Браун, который, казалось, спал, пошевелился, и она осталась.

В Шарлеруа они снова разговаривали, но я уже засыпал и помню смутно…»

Значит, в Шарлеруа Отто Браун был еще жив! Был ли он еще жив в Эркелене? Этого никто не мог знать.

Таможенник лишь приоткрыл дверь и, увидев, что все спят, удалился.

Значит, именно между Шарлеруа и Жемоном, то есть в течение часа или полутора часов, кто-то из пассажиров должен был подняться, приблизиться к Отто Брауну и вонзить ему в сердце булавку.

Только Бонвуазену не было нужды подниматься. Стоило ему немного наклониться вправо — и он коснулся бы немца. У Хауке, сидевшего напротив, тоже была выгодная позиция, затем шел доктор Гельхорн и, наконец, обе женщины.